chimamire no hana

      не то чтобы дахён не любила практически бесснежный декабрь и декабрь в принципе (это был месяц, в который родилась её сана), просто сейчас она чувствовала дичайшее опустошение, граничащее с депрессией. да чего греха таить — дахён была в депрессии, и она хотела бы сказать, что это из-за саны, но минатозаки не заслуживает таких слов по отношению к себе, да и сана не виновата в том, что дахён была глупой и позволила японке уйти два месяца назад. поэтому ким, пересекая улицы с букетом тюльпанов в руках, шла на встречу к той, кто, наверное, смог бы её простить.       медленно подходя к их скамье, дахён почувствовала, как сердце стало биться медленнее, а в груди образовался ком, который, как ей казалось, уже не распутаешь: сана, как всегда, уже ждала её, словно статуей стоя у скамьи и смотря впереди себя. ким поборола нарастающую панику и подошла к ней.       — привет, сана-я.       ответа не последовало. дахён прочистила горло прежде, чем продолжить.       — я знаю, что я не заслуживаю прощения, я была бесконечно глупой и слепой, сана-я, и мне очень… очень ж.. — что-то внутри дахён снова оборвалось, когда она посмотрела на сану, и слова утонули в горячих слезах. девушка обессиленно опустилась на скамью, положив букет рядом с собой, и спрятала лицо в ладонях, пока сильный кашель не сковал её лёгкие.       — я дома! — как только минатозаки громко хлопнула входной дверью, она прошмыгнула в ванную комнату и заперлась, кашляя и сползая на пол. на руки уже привычно опустились окровавленные лепестки розовых орхидей, и сана, закрывая глаза и содрогаясь в беззвучных рыданиях, поспешила их смять в ладонях. это было слишком неправильно и слишком жестоко по отношению к ней. где та любовь, которая возносит до небес, а не убивает изнутри? чем сана это заслужила? она желала знать ответ.       — сана-я, ты в порядке? — обеспокоенный голос раздался по другую сторону двери, от чего сане стало ещё труднее дышать. добрых двадцать секунд она пыталась немного успокоиться, чтобы выдавить из себя слабое:       — не совсем, но спасибо за беспокойство, дахён, — вздох по другую двери: дахён теперь ещё более обеспокоена состоянием своей подруги, но не захотела показывать этого. вместо этого она мягко улыбнулась:       — ужин на столе, сана-я, — перед тем, как уйти на кухню. сана была бы ей бесконечно благодарна, но очередная порция кровавых цветов опустилась на руки, и сана подумала, что хочет, чтобы эти лепестки поместили в рамку и подписали как-нибудь заумно и пафосно.       отдышавшись, японка медленно поднялась на ноги, едва доползла до раковины и смыла с себя остатки размазанного по лицу макияжа. посмотрев в зеркало, она натянула на себя уже привычную за последние девять месяцев (те девять месяцев, что она безнадёжно влюблена в дахён) улыбку и вышла из ванной.       дахён немного успокоилась, вспомнив тот странный вечер. два месяца как всё сложилось в её голове единой картиной, и девушка не могла не думать о том, насколько её сана прекрасна (и в то же время немного глупа, но дахён отмела от себя эти мысли). посмотрев на цветы, ким усмехнулась:       — надо же. зимняя девушка любит весенние цветы. какой-то парадокс, не находишь? — дахён снова смотрит на сану, смотрит уже прямо и выжидающе.       ответа снова не последовало. вместо этого сана будто бы смотрела на дахён взглядом «и ты тоже весенний цветок, что тебя смущает?», и ким снова стало тяжело, она отвела взгляд и заметила, как на скамью плавно опускались снежинки.       тогда девушки уже месяц как решили вместе снимать квартиру (и это слишком напоминало «приключения шерлока холмса», как подумала сана). они сидели в гостиной, как обычно любили это делать: дахён разваливалась на диване и что-то сосредоточенно печатала в ноутбуке, иногда поправляя съехавшие к кончику носа очки, сана же сидела в кресле напротив дахён, держа в руках томик японской поэзии. так они и коротали вечера, иногда к их компании прибавлялся какой-нибудь фильм или же бутылка красного полусладкого, но в тот вечер сана была очень задумчивой и тихой, и дахён не знала, что беспокоит обычно весёлую и громкую подругу. сана будто бы услышала её мысли:       — дахён-а?       девушка отвлеклась от ноутбука и посмотрела на японку поверх очков, улыбнувшись.       — да, сана-я?       — какие у тебя любимые цветы? — выпалила минатозаки, наблюдая, как собеседница глубоко задумалась, а потом пожала плечами.       — мне нравятся все цветы, но предпочтение я отдаю орхидеям, даже не знаю почему, а что? — дахён видела, как с каждым словом сана становилась всё задумчивее и задумчивее. японка спохватилась и поспешила натянуть на себя улыбку.       — да так, просто интересно стало, — сана посмотрела в окно, будто заметив что-то, и улыбнулась уже по-настоящему. — дахён-а, тут снег пошёл. не хочешь окунуться в детство?       — всегда за.       дахён ненавидела себя и свою память. память — потому что дахён помнила многое, и это часто её подводило. себя — потому что по её вине человек ушёл, и дахён не может теперь что-то изменить. не в силах снова контролировать себя, девушка разрыдалась и подползла к надгробию её саны, обнимая холодный гранит. ком в груди неприятно щекотал внутренности, и дахён закашлялась, как сана тогда. на могилу осыпались окровавленные лепестки тюльпанов. дахён горько усмехнулась:       — я слишком поздно узнала о том, какие цветы ты любишь, сана-я. надеюсь, что ты простишь меня за это… и за всё то, что тебе пришлось пережить. прости меня, пожалуйста. я люблю тебя.       дахён ушла, оставив после себя букет тюльпанов в окружении окровавленных лепестков — так же, как минатозаки ушла, оставив после себя боль и ту любовь, что убивает изнутри.