И всё, что могло бы быть

Брюсу захотелось закричать от несправедливости происходящего, выпустить все, что так долго его терзает. Но вместо этого он только откашлялся, с силой сжимая нестерпимо саднящее горло. Казалось, его раздирает изнутри, не оставляя ни одного живого места, а по свежим ранам, будто нарочно задевая каждую из них, ползет ком, чтобы в конечном счете спровоцировать кровавую рвоту. На белоснежной простыне, в отвратительной смердящей металлом багровой луже, лежал бутон. Красный с белым окаймлением цветок. Насмешливо прекрасная глоксиния, знаменующая начало конца. К сожалению, Уэйн слишком хорошо знает, что это значит. Первый тревожный звоночек прозвучал еще там, в лабиринте, когда он произносил свою речь, призывая Джеремайю рискнуть жизнью, отправляясь на собственную казнь. Сколько силы в этом человеке? Вот что Брюс подумал тогда, наблюдая за напуганным, но уверенным взглядом. И задуматься стоило уже тогда, когда, пожимая протянутую руку, он непроизвольно отметил то насколько мягкие и теплые ладони у инженера. Кто бы знал, что в конечном итоге именно это чертово рукопожатие приведет его к краю бездны. Впрочем, даже знай Уэйн все наперёд, он все равно бы ничего не изменил. Воистину, любовь лучшее чувство для мазохистов. Горько, надломлено рассмеявшись, парень болезненно зашипел, сплевывая собравшуюся во рту кровь. Ханахаки. Цветочный вирус, родом откуда-то с востока, по крайней мере, так говорят. Информации про него толком нет. В редких справочниках болезнь описывается скупо, словно никому нет дела до того, что люди умирают, задохнувшись из-за набившихся в трахею цветов. С каждым новым приступом бутонов будет все больше и больше, и это не закончится, пока сердце продолжает биться, сгорая от безответной любви. Выхода нет. Брюс обречен сгинуть на радость всем недоброжелателям. На радость Джеремайе. Нет ни шанса на благополучный исход, только не после токсина, оставленного Джеромом для брата. Бледная, почти прозрачная кожа, яркие глаза и извращенные ядом, слова самого инженера. Ничего из этого не смогло спасти Уэйна от того, чтобы посреди ночи, буквально вырвать из горла очередной бутон. Просто к физической прибавилась еще и душевная боль, от потери кого-то очень близкого. Этот Валеска отбросил себя старого, предпочитая забыть о том, что для него было важным. Он до сих пор зовет Брюса своим «самым лучшим другом», улыбается с фальшивым дружелюбием, чтобы в следующее мгновение ударить, отправляя в могилу к уже давно остывшему трупу Джерома. Сказать честно, тогда парень был бы не против просто умереть. Исчезнуть, не осознав глубины бездны, в которой увяз. Но разве хоть раз все происходило так, как хотелось Уэйну? Отбросив одеяло в сторону, парень нахмурился. Кровь пропитала простынь и наверняка добралась до матраса, запечатлев на нем величайшую слабость золотого мальчика. Альфред не должен узнать. Никогда. До самого конца. Верный дворецкий не сможет принять то, что лекарства нет. Он не оставит попыток, понапрасну изводя себя беспокойством. И единственное, что Брюс может для него сделать, это подарить последние несколько недель, наполненных теплотой и уютом. Возможно, позже он сможет найти слова, которые позволят Пенниуорту принять смерть воспитанника, но сейчас все должно остаться в тайне. Спустив подушки пониже, прикрывая алое пятно, Уэйн подхватил бутон, крепко сжав его в руке. За окном сплошная темнота, вроде он даже слышал, как часы бьют полночь. Если задуматься, все ведь начало приобретать свои цвета именно в это время. Несколько недель назад, после падения Джерома Валески на крышу автомобиля. Восемнадцатилетие. Сколько всего в этом слове. Совершеннолетие, оно как рубеж, переступив который уже нет пути назад. Больше не ребенок, еще не умудренный жизнью взрослый. Брюс никогда не придавал большого значения возрасту. Ведь что это, если не просто цифра? Человек определяется не количеством прожитых лет, а своими поступками. Смерть родителей заставила повзрослеть слишком рано. Больше не было детства. Уэйн не имел на него права. Груз на плечах давил, безостановочно, все больше выматывая, заставляя прогибаться под ним, с каждым новым днем склоняясь все ближе к земле. Иногда Брюсу кажется, что однажды он сломается, не в силах выносить свалившуюся ответственность. Этот день навсегда останется в его памяти как худший в году. Утро, не предвещавшее ничего плохого, завтрак с Селиной, прервавший трапезу Джим Гордон, Джеремайя, бомба на шее, и смерть старшего из близнецов. Все события последних часов смешались в голове словно старый диафильм, а страх, неосознанный, всеми силами подавляемый, наконец отступил, стоило увидеть труп человека, вернувшегося с того света, чтобы убить его. Облегчение заполнило каждую клеточку тела, вызывая легкую, совсем не соответствующую Уэйну, улыбку. Это плохо, радоваться чьей-то смерти, пусть этот кто-то и поехавший маньяк, достойный лишь того, чтобы гнить в сырой земле за все причиненное городу зло. — Мистер Валеска? Инженер дернулся, обернувшись на голос Брюса. Он все еще не привык отзываться на собственную, похороненную в недрах памяти, фамилию. Ту, что он делил с Джеромом, которого до дрожи в руках боялся. От кого скрывался всю жизнь в лабиринте под землей. Кого видел в кошмарах, едва прикрыв глаза. И к кому, в конце концов, пришел добровольно, рискуя оказаться героем собственных кошмаров в реальности, просто потому что Уэйн смог его убедить довериться. Не полиции, не детективу Гордону, а только ему — Брюсу. — Я могу чем-то еще помочь? — на улице не было холодно, но Джеремайя все равно стоял, чуть согнувшись, кутаясь в пальто, стремясь исчезнуть, уйти как можно дальше от всего произошедшего. — Да, я… я хотел спросить, — Брюс замялся, на мгновение усомнившись в своем решении. Они не знакомы, у них нет почти ничего общего, кроме трупа за спиной, но вопреки всему этому, Уэйн ощущал связь с инженером. Нелогичную, совершенно иррациональную. И спокойно смотреть на то, как младший из близнецов, сгорбившись, спешил вернуться назад к своему добровольному заключению, он просто не мог. Особенно теперь, когда все причины прятаться изжили себя. Джеремайя не смог заставить себя выйти из тьмы, когда Джером погиб в первый раз, что уж говорить про сейчас? Слишком велика вероятность того, что тень психопата навсегда останется рядом, неосязаемо преследуя, молча угрожая когда-нибудь вернуться. И возможно, эта тень останется не только рядом с ним, если просто отступить, не попытавшись вытравить её из себя, пока не стало слишком поздно. — Могу я украсть еще пару часов вашего времени? Мне… просто нужно поговорить о Джероме. С кем-то, кто понимает. Маленькая ложь в море правды. Брюс и сам не знает, где солгал, но сознание царапнула фальшь произнесенных слов. Это странно для него на самом деле — навязываться кому-то, но интуиция, треклятое шестое чувство, так часто его выручавшее, буквально трезвонила о том, что если сейчас промолчать, история пойдет по иному пути. Чего-то важного не случится, и кто знает, какой исход лучше? — О, — Джеремайя замер, вскинув голову и несколько долгих секунд разглядывая человека напротив, — я не думаю, что из меня выйдет хороший собеседник. — Прикусив губу, Валеска заметил, как на одно короткое мгновение изменилось лицо Брюса. — Но, может быть, этот разговор мне тоже необходим, — последние слова удалось произнести с большим трудом, буквально заставляя себя. Инженер большую часть жизни провел во тьме страха. Всегда один. Всегда с чертежами. Единственной, с кем он лично говорил за последние несколько лет, была Экко — девушка, отдавшая ему слишком много. Джеремайя считал, что просто не имеет права обременять её еще больше. Но порою выговориться хотелось нестерпимо сильно, вплоть до того, что нёбо чесалось от сдерживаемых слов. Возможно, Уэйн сможет понять тот страх, который так бережно Джеремайя хранил долгие годы. Если конечно инженеру хватит смелости произнести вслух хотя бы пару слов. Очередной надсадный кашель вырвал из пелены воспоминаний. Сглотнув кровавую слюну и поморщившись от отчетливого металлического привкуса, Брюс до побелевших костяшек сжал бутон в руке. Уже ничего не изменишь. Разве можно одним усилием воли запретить себе любить? Даже зная, что теперь это никому не нужно. Тяжело выдохнув, Уэйн сжал переносицу, пытаясь успокоиться. Нужно взять себя в руки. Запрятать все переживания на дно сознания, выпить пару таблеток, столь удачно ослабляющих приступы, и постараться улыбнуться грядущему дню. Сказать куда проще, чем сделать. В полусознательном состоянии добравшись до подоконника, парень забрался на него, касаясь горячей кожей холодного мрамора. Кажется, температура подскочила на пару градусов точно, остается надеяться, что к утру все вернется хотя бы к подобию нормы. Прикоснувшись лбом к стеклу, вглядываясь в непроглядную темноту улицы, Брюс улыбнулся вопреки своему ужасному состоянию. Он сам отрезал себе пути отступления в тот вечер. Та просьба о беседе предрешила судьбу, не оставляя иного исхода. — Не могу найти слов, чтобы начать. Голос Брюса разорвал тишину, установившуюся полчаса назад. В полном молчании они зашли в первую попавшуюся забегаловку с кричащим названием «У Джо». Дешевый кафетерий, вот чем она была. Рваные обои, грязные столы и абсолютное безразличие персонала. В воздухе стоял отвратительный запах подгорелой пищи и низкосортного алкоголя. Но Уэйн совсем не замечал всего этого, сосредоточившись только на собеседнике. — Проще действовать, чем говорить, да? Джеремайя хмыкнул, пряча едва заметную улыбку за глотком кофе. Сморщившись от паршивого вкуса, он замер, вновь возвращаясь к своим мыслям. Может быть, это все же было ошибкой. Плодом наивной веры в то, что может стать немного легче. Тело брата до сих пор возникало перед глазами, стоило их прикрыть. Искореженный рот, изуродованное лицо и безумный взгляд ожившего мертвеца. Это действительно невозможно забыть. — Намного, — Уэйн зеркально повторил действия инженера, едва не выплевывая горький напиток. — С чего все началось? Почему он так вас ненавидел? — грубый и бестактный вопрос. Слишком личный. Но Брюсу отчего-то важно понять, увидеть картину целиком. — Я… — Валеска замялся, пытаясь подобрать слова. Сейчас или никогда. Он либо находит в себе силы хоть немного довериться, либо молчит вечно. Потому что второй раз эта тема не будет поднята никогда. Просто не хватит воли вновь пробудить воспоминания, едва те утихнут. — Я не уверен, — каждое слово давалось с огромным трудом. Джеремайя боролся сам с собой, пытаясь убедить себя в том, что ему это действительно необходимо. — Он не был убийцей в детстве, но, думаю, он таким родился, склонным к насилию, — стоило начать и остановиться уже невозможно. Эффект случайного попутчика, так это, кажется, называется. Можно высказаться, честно и без прикрас, ведь вряд ли они еще когда-нибудь увидятся с Уэйном. — Я боялся… Джерома, — имя, слетевшее с губ, заставило вздрогнуть и поежиться, сильнее укутавшись в так и не снятое пальто, — иррационально. До того, как он дал хоть какой-нибудь повод. И если подумать, он имел право меня ненавидеть. Страх порою заставляет делать ужасные вещи. В конечном итоге я предал его. Рассказал о том, чего никогда не было, просто потому что хотел сбежать. Спастись от этого ужаса, возможно, добиться чего-то большего, чем цирк? И, выходит, Джером был прав, я лицемер, вечно ищущий себе оправдания. Договорив, инженер тяжело выдохнул, словно все силы разом оставили его. Сложно вот так внезапно осознать правду, от которой убегал столь же долго, сколько и от брата. Еще тогда, в детстве, оказавшись в новой семье, Джеремайя сумел загнать истину на самое дно сознания, обманывая себя псевдологичными доводами. Если бы он остался в цирке, мать могла бы быть жива. Если бы он остался в цирке, может быть, Джером не стал бы тем, кем является сейчас? Порою, чтобы не свернуть с дороги, достаточно одного близкого человека рядом. К сожалению, младший из близнецов никогда не был героем, только трусом, скрывающимся за многочисленной ложью. — Он не был прав ни в чем, — твердый голос Брюса, в который раз за этот день, вырвал из воспоминаний, сосредотачивая на себе, не давая даже задуматься о чем-то кроме него. — Джером был поглощен собой и только. Он зациклился на своих убеждениях, даже не пытаясь взглянуть на все со стороны. А вы… ты был ребенком. И как любой ребенок, имел право бояться чего-то, что заслуживало этого страха, — Уэйн говорил отрывисто и четко, не сомневаясь в своих словах, и только единожды сбился, перескакивая с уважительного «вы» на «ты». Джеремайя вызывал уважение одним своим видом. Каждое его слово было пронизано откровенностью и сожалением, словно всю свою жизнь он только и делал, что сомневался, — и в его смерти нет твоей вины. Последняя фраза заставила инженера вновь вздрогнуть и вскинуть голову, пытаясь что-то разглядеть в собеседнике. Он даже себе не признавался, что был расстроен. Торжество после смерти быстро угасло, под осознанием того, что последний родной человек сгинул по его вине. Валеска так долго мечтал об этом освобождении, что только тогда, когда оно свершилось, понял, что не знает, как жить дальше. Хватит ли ему сил вырваться из своего добровольного заключения? Или он проживет там до конца жизни, постоянно страшась того, что однажды Джером вновь выберется из ада. В тот день они говорили и говорили, не в силах замолчать, делясь самым сокровенным, отчего-то доверяя, зная, что дальше их столика слова не уйдут, оставаясь тайной для окружающих. Сейчас Джеремайе, наверное, плевать. Он забыл о том, чего когда-то боялся, предпочитая пойти на поводу у газа, проникшего в сознание и извратившего его. Превратившего гениального инженера в кого-то другого. Того, кто больше не нуждался в тишине своего подземелья. Но даже осознание перемен не смогло вытравить из Брюса чувства, что подобно сорнякам продолжали стремительно прорастать внутри. Новый приступ настиг неожиданно. Уэйн едва не упал с подоконника, на котором, к своему удивлению, сумел задремать. Несколько новых бутонов упало на пижамные штаны в обрамлении кровавых капель, едва парень откашлялся. Нестерпимо захотелось пить, но для этого пришлось бы выйти из комнаты, а на это Брюс сейчас не был способен. Вспоминать особенно тяжко, когда каждое воспоминание, мысль, пронизанная эмоциями, ухудшает состояние, ускоряя рост цветов внутри. Но не делать этого невозможно, как невозможно и перестать любить. Две с половиной недели. Семнадцать дней. Вот сколько понадобилось, чтобы увязнуть окончательно, без надежды на выздоровление. Уэйн никогда не умел говорить о чувствах, да и с чего бы ему? Единственной, с кем он близко общался, была Селина, а она и сама весьма далека от романтического бреда. В её понимании все просто. Да или нет. И если «нет» то нет смысла убиваться, разве стоит любовь того, чтобы страдать? Пожалуй, только в этом Брюс уверен полностью: да, стоит, даже если в конечном итоге ты умрешь. Слишком прекрасно это чувство, когда внутри все замирает в сладостном предвкушении. Когда сердце сбивается с ритма, едва услышишь знакомый голос, а желудок сводит от нервов и невозможности высказать все прямо, боясь отказа. В конце концов, влюбленность стала закономерным итогом всех их бесед, поначалу прикрытых исследовательским интересом. С каждой новой встречей отводить взгляд становилось все труднее, а ловить себя на «случайных» прикосновениях все проще. Иногда Брюсу даже казалось, что Джеремайя давно все понял, но потом видение испарялось, растворяясь в неуверенности Уэйна, и все, что он видел: дружелюбную улыбку инженера, которая постепенно становилась все более открытой. Интересно, если бы он сейчас спросил, новый Валеска ответил бы честно? Это стало бы извращенной пыткой. Растоптать надежду, утопив Брюса в сожалениях о том, чего никогда не будет. Рассмеявшись от представленной картины, он не смог остановиться, и смех плавно перетек в настоящую истерику. Этот день и так слишком затянулся. Устало облокотившись о стену, Уэйн провалился в беспокойный сон. Брюс никогда не думал о том, что такое любовь. Раньше ему казалось, что он влюблен в Селину. Он не переставая любовался её грацией, твердой уверенностью в собственных силах. Он хотел быть рядом всегда. Но она никогда не позволяла себе задерживаться, и постепенно Уэйн перестал засматриваться на её запястья, перестал думать о том, как было бы здорово провести вместе вечер, может быть поужинать. Теперь в мыслях лукавый взгляд Селины Кайл заменил смущенный прищур Джеремайи. И это пугало больше всего. Потому что перестать думать о нем он не смог, даже стоя в заброшенной оранжерее Айви. Сюда его привела странная просьба Кошки, её затравленный взгляд, явно скрывающий что-то за собой. Уэйн так и не научился искать подвох в её словах. До сих пор не осознал, что из них двоих только Брюс не способен предать друга, даже если на кону будет стоять слишком много. Медленно бродя между рядами столов, заваленных керамическими обломками и пожухшими листьями, он чувствовал опасность, неуловимо витающую в воздухе. Её источник Уэйн нашел тогда, когда что-то делать уже было поздно. Окровавленный бутон нарцисса лежал на одном из столов, скрывая под собой записку. Подхватив хрупкий цветок, несколько долгих секунд Брюс не мог отвести от него взгляд, совершенно не ощущая, как в его собственном организме медленно начинают разрастаться цветы глоксинии. Чтобы заразиться ханахаки, достаточно одного прикосновения к бутонам, проросшим в чьих-то легких. На том столе так и остался белоснежный лист бумаги, с одним лишь предложением по центру: «печальный конец для мальчика из сказки».

***

С каждым новым днем делать вид, что все в порядке, становится труднее. Кашель мучил Брюса почти круглосуточно, не оставляя никаких сил. Кровь теперь его постоянный спутник, и только настоящее чудо позволяло утаивать истинное состояние от дворецкого. Простуда. Тяжелая простуда. Так Уэйн отговорился, когда Альфред все-таки заметил пятна крови на простыне. Кажется, он не поверил, но и до истины не добрался. В конце концов, кто действительно подумает о том, что можно умереть от неразделенной любви? — Альфред? — за дверьми в гостиную что-то разбилось. Попытавшись подняться с кресла, Брюс тут же рухнул обратно, ощущая слабость. В горле вновь запершило. — Не совсем, — знакомый голос, отчетливо отдающий скрежетанием металла, разрушил все надежды на то, что день может стать хоть немного лучше. Кажется, для Уэйна не существует счастливого финала. — Что с… — запнувшись на фразе, парень на мгновение замолчал, опасаясь задать волнующий вопрос, — с Альфредом? — говорить трудно, каждое слово приходится буквально выталкивать из гортани, ощущая острую боль. Но так ли это важно, когда вопрос стоит о жизни близкого человека? — Его не будет, — Джеремайя рассмеялся фальшивым, неживым смехом, — какое-то время. Коротко выдохнув, Брюс улыбнулся. Совершенно нелогично радуясь встрече. Цветов внутри уже слишком много. Он чувствует, как они медленно растут, тянутся к трахее, стараясь вырваться из организма, стать ближе к виновнику болезни. Сглотнув тугой ком и подавив очередной приступ кашля, Уэйн наконец поднял взгляд на инженера. Тот стоял в полном одиночестве за спинкой дивана, следя за парнем с наигранным безразличием. — Почему? — почему это случилось? Почему ты не нашел в себе силы довериться? Почему безумие стало так важно? — Почему ты меня ненавидишь? — так много вопросов, все равнозначно важные, но Брюс задал только один, единственный волнующий по-настоящему. — Я тебя ненавижу? — Валеска в изумлении приподнял бровь, словно одна мысль о чем-то подобном была нелепа. — Я не ненавижу тебя, Брюс, ведь ты мой лучший друг. Происходящее напоминало комедию абсурда. Глупую сцену из дешевого фильма, написанную бездарным сценаристом. — Тогда зачем ты здесь? — вышло грубо, но честно говоря, Уэйну уже плевать. На все, кроме заполонивших его изнутри растений. Грудь сдавило от боли и единственное, о чем Брюс мог думать, это медленно подбирающийся приступ кашля в сопровождении множества бутонов, стремительно растущих при каждом взгляде на Джеремайю. Вот так вот. В свое время инженер сказал, что не хочет его убивать, но именно его присутствие и станет причиной смерти. Ирония судьбы, не иначе. Негромко рассмеявшись, Брюс широко улыбнулся. Конец невероятно близок, но вместо страха только бесконечное спокойствие. Последнее, о чем он успел подумать, прежде чем схватиться за горло, пытаясь найти хоть каплю воздуха среди многочисленных цветов, забивших трахею, это о том, что станет с Альфредом после смерти воспитанника. И о том, что он так и не написал завещание, наивно надеясь, что проживет еще немного. Видимо благосклонность судьбы Уэйн тоже утратил и уже очень давно. Холодные пальцы, схватившие его за подбородок, резко контрастировали с разгоряченной кожей. Силой приподняв голову Брюса, несколько долгих мгновений Джеремайя пытался что-то разглядеть в его глазах. Сам же Уэйн видел мир расплывчато, чувствовал, что тот ускользает, растворяясь в головокружительном танце, забирающем с собой боль и невыносимо сильные чувства к человеку напротив. Первый цветок смог прорваться, со сгустком крови оставаясь на холодной ладони, все еще удерживающей подбородок. Остальные налипли на трахею изнутри, полностью перекрывая доступ кислорода. Когда легкие получили глоток воздуха, Брюс едва не закашлялся от неожиданности. Ледяные пальцы, недавно до синяков сжимающие подбородок, методично вытаскивали все новые бутоны, неаккуратно царапая нёбо, в полной тишине, словно это действие требовало полной сосредоточенности. Это было странно и очень завораживающе, вместо смердящего, промораживающего до костей выдоха смерти, чувствовать теплое дыхание Джеремайи. Вновь захотелось рассмеяться, но все, на что хватило сил Уэйна, это торопливо глотать все больше и больше кислорода, боясь, что еще мгновение, и горло вновь наполнится приторно сладкой глоксинией. — Не перестаешь меня удивлять, — безразличный и слишком спокойный для этой ситуации голос вернул Брюса обратно в реальность. Инженер смотрел так, будто каждый день видит, как кто-то отхаркивает цветы, грозясь задохнуться. — Весьма тонко, и кто же причина твоей «любви с первого взгляда»*? — договорив, Валеска с показной жестокостью ухмыльнулся, сжимая в руках окровавленный бутон. — Ты правда не знаешь ответ на этот вопрос? — хрипло, едва слышно, морщась от боли, сопутствующей каждому звуку, прошептал Брюс, с необычайной твердостью заглядывая в глаза инженера, не смея отводить взгляд, словно это могло что-то изменить. — Вот как, — Джеремайя говорил надменно, с исследовательским интересом рассматривая бутон в своих руках, умышленно игнорируя действия Уэйна. — А за милым личиком, оказывается, скрываются интересные тайны, — Валеска поднес цветок к губам, осторожно касаясь его, оставляя на коже след чужой крови и вдыхая почти незаметный аромат глоксинии. — Я никогда не умел хорошо лгать, так что я благодарен такту того Джеремайи, который был моим другом. Уверен он… — невыносимо сложно делить одного человека на две части. Это не так работает. Потому что даже бездушная ухмылка инженера все равно похожа на улыбку из воспоминаний. И это глупое сравнение отзывается новым уколом где-то в области легких, сбивая дыхание. Так стоит ли пытаться убедить себя в том, что этот Джеремайя совершенно другой человек? — Нет, ты давно все заметил. Не мог не заметить, слишком очевидно, — в каждом слове плескался яд, болезненно отчаянный, обреченный. Брюсу больше нечего терять. Он не хочет думать, что будет дальше. Не хочет представлять лицо Альфреда в тот момент, когда тот поймет, что Уэйна больше нет. Не хочет задумываться о чувстве вины, которое сожрет Селину, едва она узнает, что все это последствия её предательства. Все, чего он хочет, это исчезнуть. Освободиться наконец от непомерного груза на плечах и тисков, сжимающих сердце всякий раз, когда в голове проносится образ инженера. Смазанный. Потерянный под пустотой взгляда и бледной, почти прозрачной кожей. Джеремайя молчал, и тишина, установившаяся после слов Брюса, стала вязкой, угрожающей. Цветок, до этого так бережно сжимаемый белоснежной рукой, упал на ковер. И за те несколько мгновений, пока практически невесомый бутон летел, Валеска успел сделать несколько шагов вперед, оказываясь в опасной близости от ослабевшего парня. Беззащитность. Вот чего на самом деле всегда боялся Брюс. И сейчас он как никогда беспомощен, полностью во власти человека, потерявшего грань разумности. Смешно сказать, но впервые за долгое время Уэйну плевать на собственные страхи. Он готов принять всё что угодно — будь то удар или выстрел в висок, просто потому что чертовски устал. Всё, кроме прикосновения сухих губ, забирающих испуганный вздох, оставляя за собой только всеобъемлющую пустоту и яркий привкус крови. Время вокруг замедлило ход, переставая иметь значение. Мыслить связно не выходило, и все, что Брюс смог сделать, это приподнять руку, дотрагиваясь до холодной щеки, придвигаясь ближе, стремясь продлить мгновение, потеряться в нем. Запомнить. Дышать отчего-то стало легче, а грудь больше не сдавливало изнутри. — Я… — истерзанное горло отозвалось неприятным спазмом, едва Уэйн попытался что-то сказать, когда Джеремайя отодвинулся, — я не понимаю, — в комнате все еще стояла тишина. Инженер словно ничего не слышал, и, растерянно всматриваясь в глаза напротив, молчал. Расстояние между ними все еще было непозволительно близким и Брюс чувствовал слабое, но оттого не менее горячее, дыхание. — Думаю, всё довольно очевидно, — моргнув несколько раз, Валеска хмыкнул, склоняя голову к плечу, возвращая Уэйну его же фразу. — Ты великолепен, — неуместно рассмеявшись, он коснулся плеча парня, крепко его сжимая, — совершенно не прилагая никаких усилий, в корне меняешь ситуацию. От растений в организме Брюса не осталось ничего, кроме многочисленных царапин и отвратительного сладковатого привкуса. Мир в который раз перевернулся, посылая к чертям веру и принципы. В дверь постучали одновременно с тем, как за окнами раздался вой полицейских сирен. Вздрогнув, Брюс дернулся, заставляя Джеремайю убрать руку. Он все еще не понимал, как все до этого дошло. Несколько минут назад, Уэйн на полном серьезе был готов умереть, лишь бы больше не чувствовать эту болезненную обреченность, а сейчас замер, желая продлить мгновение, ощущая на губах привкус миндаля. — Мы еще увидимся, Брюс, и это произойдет куда быстрее, чем ты думаешь, обещаю. А пока тебе стоит проверить, как там твой дворецкий, — подарив на прощание очередную усмешку, Валеска одним резким движением развернулся, направляясь к выходу. И, может быть, Брюсу только показалось, но во взгляде Джеремайи раскололись льды, позволяя мелькнуть теплому взгляду гениального человека, сумевшего покорить Уэйна еще при первой встрече. Мир никогда не вернется к прежнему состоянию. Но, возможно, еще не все потеряно? Возможно есть шанс найти свой счастливый конец, пока его окончательно не засыпало пеплом несбывшихся надежд. Брюс обязательно попытается отыскать среди пустоты глаз Джеремайи что-то знакомое, и сколько бы времени это не заняло, однажды он примет его любым. И кто знает, может быть и Валеска найдет в себе силы бороться. Все это обязательно случится в будущем, а пока нужно решить, что сказать Альфреду. И Джиму Гордону, машина которого наверняка есть среди прибывших.