Так сходят с ума

— Наточил я свой топор, головешек полон двор, наточил я свой топор… — монотонно напевал себе под нос Митяй. Расколотив очередную чурку, он ставил следующую на огромный пень и вновь ожесточенно взмахивал колуном. Щепки так и летели во все стороны, а гора дров среди двора постепенно росла. Митяй взмок и снял рубаху, обнажая мускулистый, еще не заплывший жирком торс. На загорелой коже его заиграла отблеском россыпь пота. Мужик решил сделать перерывчик и с жадностью припал к ковшу с водой, а потом уселся на бревно под тенистый навес и, блаженно щурясь, бережно достал из кармана штанов початую пачку «Примы». Прикурить удалось не сразу, дешевая зажигалка не желала давать огня, но, когда Митя смачно выругался, послушалась и жиденько вспыхнула. — То-то! — удовлетворенно выдохнул он и глубоко затянулся едким дымом. — Будешь мне еще ломаться, курва. Некоторое время он курил, наслаждаясь тишиной и покоем, а потом взгляд его устремился в сторону огорода, где хозяйничала Лида. Облаченная в красные шорты, оранжевый лифчик и ярко-зеленого цвета широкополую шляпу, супружница деловито курсировала с лейкой от бочки к грядкам и обратно. «Натуральный светофор, как вырядилась!» — заржал про себя Митяй, разглядывая грузную, но не потерявшую проворности, жену. Однако, вскоре повеяло недобрым. Лида отставила лейку и, решительно сжав кулаки, двинулась в сторону навеса. Теперь она напоминала уже не светофор, а, скорее, прущий напролом танк, что не предвещало ничего хорошего. Митька, хоть и почувствовал пробежавший по спине холодок, однако, даже не шелохнулся. Он флегматично продолжал попыхивать сигаретой, периодически сплевывая налипающие на губы крошки табака, а когда жена приблизилась, то демонстративно отвернулся, сделав вид, что заинтересовался кастрюлями и тазиками, греющимися на завалинке рядом с домом. — Дождался, ирод! — гаркнула супруга, багровея от праведного гнева. — Сидишь, бамбук куришь? — А? — встрепенулся мужик, сделав вид, что будто только ее заметил. — Ой, Лид, смотри, у тебя титька вывалилась. Женщина охнула и схватилась обеими руками за пышные груди, но, поняв, что ее провели, набросилась на мужа с утроенной силой. — Я тебе когда, черт старый, говорила пугало сделать? Еще на прошлой неделе! — Ну, не такой уж я и старый, — скрывая в краешках губ скупую усмешку, протянул Митяй. — Мне покамест сорок два года против твоих сорока пяти… — Так ты возрастом будешь меня попрекать? — задохнулась от возмущения супруга. — Стыда у тебя нет! Сколько я пережила с тобой, из запоев выводила, спину твою лечила, из милиций вытаскивала, от проституток увозила. А ты пугало не можешь сделать, хоть и обещал! — Ты мне тоже сына родить обещала, а вышли две девки в придачу к твоей собственной! — недобро прищурился Митяй. Они оба замолчали, почувствовав, что обычная бытовая ссора сейчас может на потеху всем соседям перерасти в нешуточный скандал, а то и в драку. Тяжело дыша, Лида отступила, глотая слезы обиды, а Митяй поднялся на ноги. — Будто я без дела тут пьяный валяюсь! — понизив тон, сердито произнес он. — Ты мне с утра наказала дрова колоть, я и колю. А про пугало твое даже из головы вылетело. Я тебе что, компьютер, чтобы помнить все? Ты целый день балаболишь — бочки тебе залей, забор подопри, крыльцо почини, навоз убери, трубу залатай. — Воробьи клубнику поклевали, Дима, — всхлипнула женщина, да так жалостливо, что у Митяя невольно дрогнуло сердце. — Двенадцать штук заклеванных сорвала! А послезавтра Ольга приезжает с зятем! Надо сделать пугало, иначе пропадет весь огород. Лицо ее сморщилось, и женщина, едва сдерживая рыдания, развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Митька плюнул и потушил окурок. Не было еще заботы — срочно пугало мастерить. Будто сама не может! Другие бабы, мужей не имеющие, сами с подобными делами запросто управляются и не ревут из-за нескольких поклеванных ягод. И ведь вспомнила ему за эти несколько минут все былые грехи. Будто сама невинной девочкой ему досталась, а не он взял ее с приплодом! Обидно… Тяжело вздыхая, мужик понял, что дрова ему сегодня уже не колоть. Однако, смена деятельности его порадовала, особенно когда он вошел в прохладный сарай, где приятно пахло сухой травой и хранилась разная домашняя утварь, из того, что уже вроде не нужно, но и выбросить жалко. Подобрав две подходящие крепкие палки, Митя увязал их в крест и прочно соединил между собой веревкой, соорудив основу для пугала. Забавно вышло, что горизонтальная палка в нижней части раздваивалась, образуя как бы ноги, а посередине между ними торчал сучок. Митя озорно хмыкнул. Получалось нечто интересное, и он вошел в азарт. Захотелось сделать приличное пугало, а не абы какое, поэтому он с энтузиазмом принялся за работу. Тело пугала, чтобы придать ему объем, он обернул кусками старого матраса и перевязал бечевкой. Ватином от него же набил капроновый чулок и приладил вместо головы. Пришла мысль нарисовать этому созданию лицо. В углу стояли банки с остатками краски. Художник из него был неважнецкий, но он постарался и аккуратно изобразил густые брови, большие круглые глаза с ресницами, породистый нос и прямые, плотно сомкнутые губы. Физиономия вышла мужественная, слегка на кого-то смахивающая… На кого же? Мужик уселся на перевернутое дырявое ведро и закурил, раздумывая и пристально вглядываясь в лицо пугала. В сердце вдруг печально и тревожно защемило, будто отголоском былой боли и давней утраты. Все. Он вспомнил. Марат. Парень, служивший с ним в Чечне почти двадцать лет назад. Его кореш, с которым он делил свой паек, палатку, курево. И ночи делил. Всего полтора месяца длилась их дружба, как Маратика не стало. Сразила наповал пуля вражеского снайпера. Митя вновь увидел его широко распахнутые, обращенные на него глаза, из которых медленно уходила жизнь. Друг умер у него на руках. И вот теперь он пораженно смотрел на нарисованное им самим же лицо, имевшее те самые, уже почти забытые черты. Да, видимо, не совсем забытые, раз он сумел, спустя столько лет, непроизвольно отразить их на лице чучела. Митьке вдруг стало даже страшновато, и он встрепенулся. Чушь какая-то! Пугало и пугало, бездушный мешок, ничего особенного. Напридумывал сам себе. Да и какое могло быть сходство? На самом деле, он уже и не помнил, как выглядел Марат. И все, что между ними было, а вернее, что могло бы быть, но так и не случилось, давно осталось в прошлом. Однако, почему-то теперь он воспринимал свое творение как-то по особенному, поэтому уважительно поднял его с пола и прислонил с стене. Оставалось подобрать подходящую для Марата одежду. Митяй вздрогнул, испугавшись собственных мыслей. Когда же это он окрестил пугало Маратом? Вышло лихо. И снова по телу пробежал озноб то ли страха, то ли возбуждения. Вот так, видимо, постепенно и сходят люди с ума. Скосив глаза на сучок, вызывающе торчащий у Марата «между ног», мужик отвернулся. Он принялся рыться в сундуке, набитом разным ненужным тряпьем и прочим хламом, но тут же остановился. Ему стало стыдно, что он собирается обрядить своего друга в негодное рванье. Захотелось подобрать для него что-то более достойное, приличное. — Погоди, сейчас я приду, — шепнул Митяй пугалу и выскользнул из сарая на солнцепек. Украдкой, осторожно ступая, он проник в дом. Бесшумно миновал кухню, где Лида в запале гремела кастрюлями и одновременно через окно болтала с соседкой, обсуждая будущий урожай огурцов. Хорошая жена у него, ничего не скажешь, не пожалуешься. Работящая, верная подруга, несокрушимая, словно скала. Только скучная. И до тошноты предсказуемая. Кастрюли, грядки и дочки — весь ее интерес. Ни интриги, ни авантюры. В общем, сплошная тоска. В комнате он распахнул дверцы шкафа и принялся копаться на полках, где хранились поношенные, но еще вполне годные вещи. Под руку попался какой-то пакет. Митяй заглянул в него. «Зеленка»! Его родимая «зеленка», в которой он воевал в Чечне! Он вытряхнул форму и аккуратно разложил ее на кровати. Полный комплект — брюки, куртка и даже шапочка! И вновь нахлынули тяжкие воспоминания. Митяй водил ладонями по камуфляжной ткани, бережно расправляя слежавшиеся складки. Сколько он прошел в ней? Сколько перенес горя и лишений, схоронил товарищей? И как же он сам смог выбраться из того ада живым? Ух, вроде так давно, а словно вчера все было! Решено, он наденет эту форму на пугало, раз уж тот имеет такое невероятное сходство с Маратом. Интересно, что получится? Он сгреб в охапку одежду и вышел так же, как и зашел — женой незамеченный. Вернувшись в сарай, Митяй застыл в изумлении. Что-то в фигуре пугала стало другим. Так и есть, голова слегка склонилась на бок, а натяжение капроновой ткани чулка на лице от этого изменилось, и теперь уголки нарисованных губ будто приподнялись вверх. Марат словно ему улыбался. Митьке вновь стало жутковато, хотя, понятно, что это просто смешно — среди яркого солнечного дня бояться набитого старым ватином чучела, самим же им сотворенного. — Вот, принес одежду тебе, друган, — проговорил он каким-то странным, внезапно охрипшим голосом. — Форму принес. Мне маловата, а тебе как раз впору. Господи, да что же это со мной? Голос его сорвался, а на глаза навернулись слезы. Стесняясь их, Митя смахнул влагу с ресниц рукой и поспешно захлопотал. Он уложил пугало на пол и принялся обряжать — надел штаны, затянул на поясе ремнем, потом куртку, приладил на голову шапочку. Как он и предполагал, камуфляжный костюм оказался Марату по размеру, пришлось лишь брючины подвернуть. — Ну, вот, давай-ка я тебя опять поставлю. Митяй вновь прислонил пугало к стене и, отступив на пару шагов, залюбовался своей работой. Красавец получился! Уж очень хорош. Нельзя такое выставлять в огород мокнуть под дождем и ворон пугать. Да и грех, ведь форма же — настоящая, боевая! — Это я тебе до завтрашнего дня дал поносить, — виновато пояснил Митяй Марату. — А утром, ты уж не обижайся, но я тебя переодену в домашнее. И еще привяжу тебе к рукам компакт-диски. Так даже веселее и наряднее будет. И выходило, будто бы Митяй перед Маратом оправдывался и его уговаривал. — Дима! — неожиданно невдалеке раздался пронзительный оклик жены. — Ты где? Провалился? Иди обедать! Судя по звукам, супружница с полными ведрами воды, прошествовала мимо. — Да, иду я, — вяло отозвался Митяй. В последний раз оглянувшись на облаченное в форму пугало, он вышел из сарая и поспешил к летнему рукомойнику. За обедом Митяю кусок в горло не лез. Все мысли были о сотворенном им чуде. Даже не верилось, что Марат сейчас стоял в сарае и ждал его. Митяя так и тянуло туда, чтобы вновь на него посмотреть, но он, собрав волю в кулак, воздержался и после обеда занялся другими домашними делами, их как всегда хватало. Со дня на день он с супругой ожидали гостей. Промотавшись в суете до темноты и без особого аппетита поужинав, супруги начали готовиться ко сну, как вдруг одна из наружных ставен сорвалась с крючка и застучала по окну. — Ветер, — устало произнесла Лида. — Гроза, видать, ночью будет. Дим, сходи, помидоры накрой, а то все переломает. — Ага! — охотно кивнул Митяй. — Гроза точно будет. Я, наверно, сегодня в сарае на топчане заночую. Душно мне. — Как хочешь, — равнодушно отозвалась супруга. — Утром не забудь рыбу развесить, а то пересолится. Вздохнув с облегчением, Митя вышел во двор. Действительно, садовые деревья безжалостно трепал ветер, предвещающий ливень, да и на небе сходились грозовые тучи. Мужик прикрепил на место хлопающую ставню, накрыл пленкой помидоры, перекинув ее через железные дуги и прижав к земле камнями, а потом отправился в сарай, где было темно, хоть глаза выколи. Но на этот случай у Митяя имелась старая керосиновая лампа, которой он до сих пор пользовался и регулярно заправлял. Он зажег свет и оглянулся на пугало. Марат так и стоял на прежнем месте, слегка склонив голову, и улыбался ему. Но что-то в нем опять изменилось. Поняв — что, Митяй невольно рассмеялся. Наваждение, чертовщина какая-то! На этот раз он заметил, что у штанов оказалась расстегнута ширинка, а из нее выглядывал кончик того самого сучка, что находился между ног. Однако, мужчина отлично помнил, что застегивал штаны на все пуговицы! Так как же это вышло? Не Лида же расстегнула? Она бы сказала, да еще обязательно прокомментировала, что он форму на пугало надел. Уж не упустила бы возможности обсмеять или подколоть его. Но Лида пугало не видела, это уж точно. Сейчас в теплом свете керосиновой лампы все в сарае казалось совсем иным, чем днем. И Марат, бесстыдно выставивший свой член ему напоказ, стал таким реальным, будто живым. И удивительно, но Мите вдруг совсем перехотелось бояться, переживать и строить догадки — кто же все-таки расстегнул штаны. Ему казалось, что он тут не один. И на душе от этого стало как-то теплее и радостнее. — Раз так, — широко улыбаясь, сквозь смешок проговорил мужик, — тогда прошу за стол. Выпьем, побазарим. Ну ты и даешь! Удивил, так удивил! Он переставил фигуру Марата ближе к своему топчану, а сам достал из секретного места бутылку самогона и упаковку сухариков. Ведро с колодезной водой тут имелось, так что все условия для банкета были к их услугам. Столиком послужил деревянный ящик, на него Митяй поставил два стакана, после чего щедро налил себе и Марату. — Ну, вздрогнем, дружбан! И он залпом опрокинул в себя самогон, который обжег пищевод и растекся по телу бодрящим приливом тепла. Митяй представлял, какой его ожидал завтра скандал, когда супружница заметит, что от него несет перегаром, но сейчас не хотелось про это думать. Все, что он хотел, это вернуться в те дни, когда он был молод, когда каждую секунду рисковал. И любил. Так сильно, так сладко, как никогда в жизни. Любил Марата, но не успел сказать ему об этом. Поглощенный этими мыслями, мужик выпил вторую дозу. В стакане у друга, как ему показалось, тоже вроде уменьшилось, что его совершенно не удивило. — Ведь ты сам все знаешь, — обратился он, наконец, к своему собутыльнику. — Я в глазах твоих это читал. И прижимался ты ко мне тогда сзади, помнишь? Той ночью, когда мы под ливнем спали прямо на голой земле, укрывшись одним плащом. И в шею так щекотно дышал. Скажи ты мне хоть слово тогда, и я бы дал! Но ты не сказал! Почему, Марат, ты не сказал? Снова выпив, Митька забросил в рот сухарик. Он так явственно чувствовал присутствие друга рядом, что уже совсем не сомневался, что говорил с ним, а тот все слышал, только ответить не мог. Нарисованные на капроне глаза смотрели на него сейчас с глубокой печалью, а рот перестал улыбаться, уголки губ опустились вниз. Фигура будто бы наклонилась вперед, чтобы стать к нему ближе, и даже развернулась одной рукой, а потом начала падать и рухнула, прямо головой на плечо Мите. Тот, словно ожидая этого, подхватил ее и расположил поудобнее, обняв и прижав к себе. — Ох, ты ж! — Митяй глухо, по-мужски, всхлипнул. — Знаю, что все понимаешь. Вина большая на мне, что ты погиб, а я не оказался рядом, не смог прикрыть тебя. У меня жена теперь есть, дети, я долгую жизнь прожил. А тебя подрезало, такого молодого! И боль свою храню я в сердце все эти годы. Тоскую сильно по тебе, Марат, по дружбе нашей и по любви. Митяй пил, говорил очень много, вспоминая их службу, погибших и живых ребят, командиров. Гладил Марата по упругой спине, голове, качал на руках, словно убаюкивая и успокаивая. И снова опрокидывал в горло стопку, закусывая сухариками и запивая водой из ковша. Вся боль и тоска по утраченной любви, сдерживаемая внутри все эти годы, вдруг вырвалась наружу. Он целовал нарисованные губы, и казалось ему, что они имеют вкус живой плоти, ласкал попавший в руку твердый и гладкий член, потом извинялся и объяснялся в любви. И горевал сильно, отчего стонал, горестно раскачиваясь из стороны в сторону. Как повалился спать, Митя не запомнил. А поутру обнаружил пустую бутылку из-под самогона и фигуру Марата, стоявшего у стены, застегнутого по всей форме, ровно держащего голову. Друг спокойно смотрел ему в глаза, твердо сжав губы в единую линию. — Молодца! — восхитился Митяй. — Как огурчик! Ты будто и не пил. Одобрительно кивнув, он поднялся с топчана. Нужно было срочно убрать все следы их вчерашнего пиршества. Мужчина припрятал пустую бутылку, а потом огляделся в поисках надежного убежища для Марата. Он переставил фигуру на другую сторону, разместив ее за снятой с петель старой дверью. По выражению лица Марата он понял, что укрытие другу пришлось по вкусу. — Бывай, братан! — подмигнул ему Митя. — Отдыхай, а мне надо по хозяйству. Он вышел из сарая на яркое солнце, весь взъерошенный и помятый, заросший щетиной. Лида уже хлопотала во дворе — полоскала белье в тазу. — Проспался, пьянь позорная? — неодобрительно хмурясь, пробубнила она. — Думаешь я не знаю, что ты делаешь в своем сарае? Сколько пить можно, Дима, а? Меня не жалеешь, так хоть самого себя пожалей! Вот дочка с зятем приедут, я им все расскажу. Не ответив ни слова, Митяй принялся энергично умываться ледяной водой, поливая ей голову и плечи. — Ты пугало мне сделал? — звонко, с вызовом спросила Лида. — Половину дня же вчера в сарае просидел! Не спеша обтерев лицо полотенцем, Митя обернулся к ней и, немного подумав, спокойно произнес: — Нет.