К дьяволу отговорки

Их общий звук — шепот ветра за окном и шуршание занавесок. А поверх него скрип пера о бумагу. Они оба пытаются подражать друг-другу, но готовые тексты получаются совсем разные. И отношения к ним такие же разные. У Гоголя — нахмуренные брови и протянутая рука с аккуратной стопочкой желтоватых листов. У Пушкина же это глаза с веселым прищуром, а на бумаге неаккуратный столбик четверостиший. Равняться друг на друга у них не выйдет. Слишком велик контраст. А контраст действительно велик. На фоне Александра Сергеевича, бывалого авантюриста, Николай Васильевич выглядел мрачновато. В тон своим рассказам. Но каждый раз, читая строки своего друга-писателя его сердце замирало на миг, не переставая видеть в ярких образах своего обладателя. Вот и сейчас, сидя в мягком кресле напротив Пушкина, Гоголь, поглаживая бумагу, прочитывал четверостишие за четверостишием, посвященных никому иному, как ему! И в конце подпись: «Люблю вас и желаю вами быть любимым! Искренне ваш Александр Пушкин». Поднимает взгляд на его лицо. Губы растянуты в улыбке, а глаза с таким знакомым и любимым «пушкинским» прищуром. — Николай Васильевич? Чего же вы застыли? Неужто не нравится? Голос будто отрезвляет и вышеупомянутый Николай Васильевич срывается с места, быстрыми шагами подойдя к Пушкину, пытаясь разглядеть в его глазах что-то кроме родных ему чертят. К дьяволу отговорки, Гоголь любил эти глаза со всеми обитающими там чертятами. Любил этот почерк и забавные кудряшки. Любил, в конце концов, самого Александра Сергеевича Пушкина. Потому ответов больше не нашлось, кроме как: — Понравилось… — и неконтролируемая улыбка, — Я тоже люблю вас, Александр Сергеевич. А дальше чужие руки на затылке Гоголя, притягивающие его лицо к дорогому его сердцу Пушкину.