***
Подъезжает черная машина, из нее выходит непрямой походкой такой же черный силуэт. Ли сразу узнает его. Узнает по походке, взгляду, взмаху руки. Сейчас будет тоже, что и прошлый раз. Минхек сильно похудел, побледнел. Не знают, и не должны знать, что доктор обнаружил поломку в его сердце, которое разбивали так много раз. Доводить себя до истерик было чем-то привычным, пока не запретили это дело. Ли даже не поднял головы, когда дверь открыли своим ключём и в гостиную ворвался сначала запах перегара и ментоловых сигарет, а потом и сам его обладатель. Тяжёлой тушей упал на диван, стягивая кожанку, Мин сразу заметил новые засосы и следы помады. Он всегда замечает это. Когда стирает вещи, когда ставит чайник для кофе с утра и идёт будить спящего на диване Вонхо. Когда вот так устало смотрит на него из-под ресниц, в конечном итоге отводя взгляд. Давно бы пора это сделать. Любит? Нет. Любит он совсем другого. Между ними все угасло ровно тогда, когда Хосок обрёл свободу. Ли старался. Изо всех сил, чтобы образумить парня, держал его за руку, получая жёсткий толчок в грудь и резкое "не лезь ни в свое дело, Хек-и". Когда-то не было мое и твое, было наше. Тенью соскользнув с подоконника, Минхек сел напротив Шина. — Я решил, что сегодня съезжаю, — сказал тихо, еле различимо, мягкий и чуть хриплый голос был неуловим. Но Вонхо услышал. Реакции не последовало. Ли никогда не любил этот момент молчания. Когда все уже и так понятно, но надежда вырывается вперёд. Глупо. — Скажи уже прощай, пожалуйста. Мы прогнили, дни, когда мы были вместе, тоже, — Мин тихо вздохнул, пытаясь собрать всего себя в кулак, — Ты никогда не поймёшь меня. Ты больше никогда меня не увидишь. Просто не тяни. Хосок лишь молчал, смотря будто мимо. Словно его и не существует. Помеха, галлюцинация. Бред. Встав, Ли пошел собирать свои вещи. Не было настроения устраивать скандал и разборки. Хотелось уйти по-тихому. Все равно ему не долго осталось. Это так странно, представлять, что завтра уже не будет. Каждый раз, когда рука тянулась за своей вещью, то кончики пальцев касались чужих. Неосознанно, даже. Хосок все так же сидел в гостиной, смотрел мимо в стену, на что Минхек лишь скривил губы, вспоминая, как тут, в этой мрачной, тусклой комнате, они лежали вместе на полу и смеялись до слез и боли в животе. К горлу подкатил ком. Хватит слез. Вытащив из кармана пальто ключи от квартиры, которые за года стала родной, юноша мелкими шагами нес их к бывшему уже парню. Каждый шаг давался с титаническими усилиями. Бледная, худая, и теплая ладонь, протянула связку ключей с глупым брелоком, который ему подарил вышеупомянутый на день святого валентина. Положив ключи, с которыми ушла последняя надежда, он хотел было уйти к двери за сумками, а потом - и из жизни русоволосого. Его запястье перехватили, от чего Ли вздрогнул. Многочисленные шрамы немного саднили. Шин аккуратно поднес ладонь к своему лицу, прислоняясь. Пальцы почувствовали такую давно позабытую кожу, форму лица и глаз. Вонхо закрыл глаза, не решаясь отпустить руку, за которую так отчаянно цеплялся, как утопающий за шлюпку. — Не уходи, — одними губами сказал Хосок, второй рукой притрагиваясь к теплой ладони.***
Вонхо не мог признаться даже сам себе, что Минхек это то, за что он цепляется последние годы своей прогнившей жизни. Что-то теплое, родное, что ждёт его пьяного, загульного, не важно во сколько - в 6 утра или в 5 вечера. Ведь время относительно, нереально. Каждый раз когда он танцевал на танцполе, целовался с грязными девушками, прижимая их к стене и чувствуя тепло их разгоряченного тела. Каждый раз, когда осознавал, что все эти девушки - ничто, по сравнению с Минхеком. У которого самая яркая улыбка, морщинки у глаз или складочка между бровей, когда он задумчив. Чуть надутые губы когда он что-то замышляет. Яркий, яркий мальчик. Хосок недостоин его. Уходить в забытие от своих проблем, лежать в парке ночью, когда уже светает, наблюдать как небо становится красного цвета. Выдыхать сигаретный, табачный дым, пропускать их через лёгкие, упиваться, задыхаться, смеяться словно безумец от своей же собственной ничтожности и жалости. Как низко ты пал, парень? Ты был ангелом, так почему ты сейчас сидишь у своих обрезанных крыльев, кидаешь туда окурки и спокойно смотришь, как они сгорают у тебя на глазах? А ведь когда-то Вонхо посвящал Ли стихи, ночами, когда никто их не слышит, в тишине, нарушаемой только тиканьем часов. То волшебство, в кухне, вечером, после рабочего дня, Мин рассказывал новые новости, Хосок пил чай и улыбался в кружку. Оглядываясь назад это кажется бредовым сном. Кухня пуста, чайник давно скипел и остыл, Минхек давно не ждёт его, для рассказов о друзьях и родителях. Говорят, любовь в ненависти? Значит, Минхек любит его с каждым днём всё больше. Где-то за диваном валяется их сломанная фотография, которую сломал когда-то Шин, в порыве очередного опьянения. Охватывал холодный, липкий страх от мысли, что один раз он проснется один. Не будет тихих шагов, никто не нальет кофе и не подложит таблетку от головы на тумбу. Вечером, когда он ещё трезв, никто не подойдёт и не положит ему голову на плечо. Ощущение чего-то близкого и родного под боком, едва заметная тяжесть на своем плече и худые пальцы, что скрепились на его локте. В голове били колокола, орали сирены, оповещая, что ещё немного, и он потеряет то последнее, что все ещё есть при нем. Зачем ему квартира, где нет его? Зачем ему эти фотографии? Одежда и заварочный чайник без любимого чая с бергамотом и мятой? Зачем эти воспоминания в голове? Минхек стоял и глубоко дышал. Ощущать под пальцами такие знакомые черты лица было больно. Режут без ножа его сердце, забрасывая крупную, голубую морскую соль. Их диссонанс рук сейчас опять заметен. Зимой, замотанным в вязанный, колючий, теплый шарф, который так любила его мать дышать было проще, чем сейчас. В этой комнате не было ни грамма кислорода. Или это его лёгкие окончательно решили предать его? Духота, невыносимо. Прикосновения невыносимы, этот человек невыносимый. — Прекрати, Хосок. Это все зашло в тупик. Так будет легче. — Кто же в этом виноват? — Время? Мы, в прошлом бывшие нами? Это уже не имеет значения. — Мы говорили, что больны и зависимы. Ты вылечился? Ли хотел сказать да. Правда хотел. Но воздух накалился до такой степени, что казалось один вдох и ты умрешь в судорогах прямо тут, на старом паласе, наполненном горечью и слезами. Он хотел сказать да, но язык не поворачивался. Глаза заслезились. — Скажи, и я навсегда отпущу твою руку. Сухие, потрескавшиеся губы судорожно открылись. — Да, — хрипло, чуть слышно, задыхаясь сказал парень, срывая с себя, наконец, этот колючий шарф. Шин молчал. Смотрел на него и молчал, горько улыбаясь, разжимая бледную ладонь, которая медленно выскользнула из руки, оставляя лишь фантом присутствия. Минхек развернулся, спиной чувствуя давящую тишину. Он думал, что так будет лучше, что он скинет с себя этот груз, но чувствовал себя так скверно, что хотелось вместо двери выйти в окно, в которое он смотрел каждый вечер, прокручивая у себя в голове каждую попытку более изощрённым способом. Медленные шаги, хлопок двери. Блондин шел, готовясь упасть прямо сейчас от бессилия. На третьем этаже его силы все же иссякли, и он прислонился к стене, отставляя сумку. Холодная, бетонная стена, повидавшая не одного такого, как он, приняла его тушку как родную. Они ведь клялись. Кто первый нарушил эту клятву, кто ушел, кто предал? Сидя в прокуренном подъезде, с нескончаемыми слезами на глазах, от которых не было ничего видно, юноша думал. Рассуждал, искал подвоха, что он сделал не так? Если бы он курил, то пачка была бы закончена. Тихие шаги, Минхек ничего не видит, не хочет открывать глаз. Может, это та вредная соседка, что ненавидит их. Может тот юный 16-ти летний паренёк из 7 квартиры. Может та добрая, миловидная женщина пошла выгуливать своих собак. Сейчас ничего не имеет значения. Никому не сдался ревущий парень у бетонной стены. Напротив него кто-то сел. Нет, он не видит, чувствует. Чувствует тепло, кожу, что едва притрагивается к обнаженным лодыжкам подвернутых джинс. И запах ментоловых сигарет. На впалых щеках руки. Чуть мозолистые, но такие нежные, что раньше делали ему массаж после сложного дня, что писали ему стихи, что подкидывали вверх, чтобы забраться на крыши гаражей. Что сжимал крепко его руку, переплетая их пальцы. Ненавистные, любимые руки. Пришлось открыть глаза, для того, чтобы встретиться с таким же грустным, отчаявшимся и печальным взглядом, как у него самого. Удивительно, они не один человек, но идеальная копия друг друга. — Я все ещё болен.