О способах борьбы с меланхолией

Саша бесцельно таскался по квартире уже второй день. Стены давили на него, культивировали невроз, который возник колючим ростком из ниоткуда под вечер понедельника. Окружающей обстановки он положительно не замечал: кухня все менее походила на место светлое, тёплое, связанное с уютными застольями. Стол едва был различим под слоем пустых фантиков от йогуртов, коробок от пиццы, надорванных саше из-под лекарств от простуды: недомогания он бы век не замечал, если бы нашлось занятие поинтереснее, чем лечиться. Ему эпизодически писал кто-то из знакомых. Написал Дзюба, выразил в своей манере пожелания скорейшего дебюта за клуб, скромно, как будто не он был дома в России главным триумфатором всего футбола, описал текущие успехи сборной. За команду Саша искренне болел перед экраном ноутбука, и к концу матча с Чехией выгорел дотла эмоционально. Сколько же молодых талантливых игроков нашли тренеры для первых игр после чемпионата мира! Как же они — и новички, и их опытные товарищи — отчаянно боролись даже тогда, когда, казалось, не было нужды. А его, Саши, там не было. Присутствие в Новогорске, тренировки и игры не ради клуба, а ради целой страны — мощный и очень направленный толчок вперед, — это знали все. Однако допустить диаметрально противоположное Саша осмелился только сейчас: пропуск сборов ощутимо надавил ему на нервы, он потерял мотивацию и интерес к тренировкам, и единственное, на что оставалось уповать — на возвращение Радамеля из Колумбии, но даже здесь он опасался, пугался того, какую миссию возлагает на Фалькао, не поставив того в известность. Привести его в чувство, даже если сам он оказался бессилен? Фалькао справится, он скажет ему что-нибудь, или что-нибудь сделает — и все станет хорошо... Написал Федя Чалов. Матч молодежки Саша накануне тоже смотрел — все удивлялся, какую невнятную полузащиту выставили на игру, важность которой сложно было недооценить. Федю он поддержал, как сумел — немного топорно, может быть, но высказал идею о том, что в любом случае Чалов имеет право на своё ироничное «ну неужели!», которое парень ему скинул капс-локом в порыве эмоций. Теперь Федя, а не он — надежда ЦСКА и лучший бомбардир РПЛ. В Монако было тепло, осень почти никак не сказывалась на погоде, и княжество замерло таким, каким Саша его увидел почти два месяца назад. Это однообразие, рафинированность тоже работали против него — желание гулять по городу, может, не отпало совсем, но затаилось глубоко и надолго: что ему, в самом деле, цеплять наушники и в гордом одиночестве отправляться рассматривать улицы, вплотную притиснутые друг в другу, словно даже не в один этаж, из-за нехватки территории? Меланхолия в нем мешалась со злостью на себя: нельзя, нельзя рассыпаться от таких мелочей! Он должен — и будет — тренироваться ещё усерднее, чтобы реабилитироваться перед всем клубом за свою до обидного нелепую травму, он докажет, он оправдает доверие! Саша залил чуть тёплой водой порошок от простуды, методично выпил почти всю чашку, уговаривая себя по несколько секунд на каждый мелкий глоток, поморщился — и вылил остатки в раковину. Привкус аскорбиновой кислоты прочно осел во рту, трансформировался во что-то едкое, горькое, и Саша несколько минут еще остервенело чистил зубы: так яростно, словно желал избавиться от эмали. *** Фалькао нашёл Сашу спящим на диване в кухне: маленький жесткий диванчик притулился в нише напротив окна, и вытянуть ноги даже при желании было решительно невозможно. Головин спал, как изломанная кукла, повиснув на подлокотниках. На его лице Фалькао не нашёл и толики безмятежности спящих, напротив, он хмурился. Когда мужчина осторожно кончиками пальцев дотронулся до щеки Саши, тот вздрогнул и вскочил, как от толчка. — Ты че приехал? — неверным ото сна голосом спросил Саша, сонные глаза он держал широко распахнутыми и плохо понимал, что происходит. — Национальный перерыв заканчивается завтра, — Радамель наклонился над лицом парня, закрывая тому свет лампы на потолке, чтобы присмотреться к его нездоровой бледности, — я вернулся в расположение клуба. — Нет, в смысле... — Саша облизал пересохшие губы и поморщился, когда задел языком свежую трещинку, — ко мне ночью — зачем? — Мусор твой выбросить, — криво улыбнулся Фалькао и махнул рукой на пол, где вдоль дивана длинным рядом Саша выстроил пустые чашки с чайным налетом на дне, — с первого взгляда ты мне такой свиньей не показался. — Да я же не постоянно! — вскинулся Головин, и постепенно осмысленности в его взгляде появилось больше. — Это был такой период в жизни — знаешь, ничего не хочется. — Был? Сейчас кончился? — осведомился Радамель деловито и присел на корточки, чтобы смотреть Саше в глаза; ладонями он интуитивно нашёл Сашины и сильно сжал прохладные пальцы. Головин дернул плечами, желая не то высвободиться из цепкой хватки, не то выразить сомнение. Не дожидаясь ответа, Радамель встал, нашёл в каком-то из ящиков мусорный мешок — он лучше ориентировался на Сашиной кухне, чем Саша! — и принялся методично сметать в него бумажки со стола и подоконника. — Как сборы? — Саша возник сбоку от него, и Фалькао разглядел на нем мятую мягкую футболку и серые штаны на резинке, сползшие с его худых боков и висящие на выступающих тазовых косточках. Радамель пристально посмотрел на него: в запавших глазах читался неподдельный интерес, но любопытство это было истерического свойства, словно он искал способ ранить себя побольнее. — Нормально, — бросил он, показав, что обсуждать это не намерен. Пусть Саша спишет это на горечь его каких угодно личных поражений. Саша внезапно подскочил к нему и рывком обнял со спины. Горячая от простуды щека обожгла его даже через ткань рубашки. — Я себе места здесь не нахожу, — забормотал он прямо в ухо Фалькао, положив голову на плечо, — не знаю, что случилось. Ничего не случилось. Просто не нахожу. Радамель ожидал подобного на уровне чувственного восприятия: весь воздух вокруг Головина искрил отчаянием — зашкалит за граничное напряжение, как замкнёт! Он повернулся к нему, схватил за плечи, которые тот напряг до боли, и встряхнул. — Не придавай значения, — покачал Радамель головой и сжал губы, — не то раскиснешь и покатится, как снежный ком. Перестанет получаться, будешь ненавидеть себя, ещё сильнее перестанет— Фалькао не договорил. Саша дернулся в его руках, как пойманный зверь, и поднял глаза. Почти детская обида мешалась с праведным гневом — предсказуемый Саша демонстрировал те эмоции, которых от него ждал Радамель, затаив надежду: если бы Головин только равнодушно пожал плечами или отшутился, поводов бить тревогу у него прибавилось бы. Саша упрямо пробормотал себе под нос нечто, что Фалькао был волен интерпретировать как «не перестанет!», и выдохнул, словно облегчение навалилось на него чересчур внезапно и расслабило все мышцы в теле. Он снова стал таким Сашей Головиным, каким его узнал Фалькао два месяца назад. Импульсивным, но не от бессилия, а от природной живости собственной натуры, серьезным, но не печальным, а скорее задумчивым, и внешне непроницаемым, хотя часть его действий-маркеров Радамель успел изучить — этот русский кубик рубика давался ему легче с каждый днём, хотя порой вскрывались новые грани его характера. Саша весело хмыкал, когда Фалькао заявлял ему нечто в удивлённом тоне, начиная со слов «а я и не знал, что ты!», и принимал это как данность — то, что у него есть ещё тузы в рукавах. Впрочем, не только тузы. — Саш, — вкрадчиво начал Радамель и наклонил голову, подставляя лицо под лампу и позволяя Головину рассмотреть смешливые блики в своих глазах, — что за опус я прочитал про тебя в интернете неделю назад? — А, тот, про футбол на коробке во дворе, — фыркнул Саша, — да нахуй это все. Даже внимания не обращаю. Фалькао запрокинул голову и засмеялся чистым искренним смехом. — Ты даже не представляешь, чего мне стоил адекватный перевод фразы «играть на жопу». Саша закатил глаза. — Да все так в детстве играли. — Сыграем? — Радамель вскинул брови. Он отметил, как загорелся в глазах Головина маленький, но очень яркий огонёк, и паренёк сглотнул: острый кадык резко дернулся. — Прямо сейчас? Без мяча? Фалькао в полшага оказался рядом с ним, прошептал, опалив дыханием голые ключицы, что без мяча даже лучше, и с наслаждением, которое мучительно часто виделось ему во снах, припал губами ко рту своего мальчика. Саша — такой чувствительный, такой изголодавшийся, что завёлся с пол-оборота — застонал в полный голос, когда Радамель оттянул ворот футболки почти до живота, чтобы шершавым широким языком облизать чуть солоноватую нежную кожу на груди. Парень попросил, ослабевшими руками с трудом оттолкнув от себя Радамеля, чтобы они занялись любовью на кровати, а не на столе. Фалькао на секунду зажмурился, восхищаясь, каким непосредственным становится Саша, когда доходит до выражения чувственных желаний. Не включая в спальне освещения, он мягко опустился на кровать, подождал, пока парень удобно устроится на его бёдрах — приятная тяжесть его тела давила на пах — и нажал на его затылок, привлекая к себе и не намереваясь отпускать ни на минуту хотя бы в течение этой ночи. Саша хотел взять по максимуму от их встречи. Он, словно ополоумев, имитировал секс, выписывал бёдрами восьмерки — Фалькао пожалел, что пропадает такая прыть, и, наскоро растянув парня под себя, внимательно проследив за его реакцией, опустил его на свой член. Он не сдержал эмоций, когда Саша распахнул подрагивающие веки и упёрся руками в его грудь, чтобы начать медленно подниматься и опускаться: он смотрел ему прямо в глаза, не моргая. Пока хватало терпения и выдержки, он позволял ему развлекаться так, как только придёт в голову: ускорять темп до бешеной скачки, чтобы шлепки перекрывали низкие стоны, или замедляться, садиться до конца и дрожать от того, как близки они оказывались с Радамелем, как едины... Когда Саша принялся сладко жмуриться и рвано дышать, Фалькао осторожно прекратил такие игры: перевернул мальчика, положил его под себя и снова овладел им, вылизывая нежную шею. Головин обиженно надул губы, недовольный тем, что у него по-варварски отняли инициативу, но Радамель чутко уловил его настроение и влажными губами зашептал в ухо: — Устроим с тобой секс-марафон, хочешь? — Саша проглотил вязкую слюну и застонал, вскидывая бёдра выше и обнимая любовника ногами, чтобы надавить пятками на поясницу и заставить его двигаться — «пожалуйста, не мучай меня!», — на сколько раз тебя хватит? — А тебя? — паренёк усмехнулся и провокационно облизнул распухшие губы. Фалькао восхищенно покачал головой: за что ему достался этот мальчик? Он принял вызов и удобно упёрся руками в матрас по обе стороны Сашиной груди, чтобы начать плавно двигаться с большой амплитудой, на выдохе вжимаясь бёдрами в белую горячую кожу Головина. Саша упоенно ловил каждый толчок, подавался навстречу и открывал свой рот в беззвучных мольбах. Его надолго не хватило — Фалькао горячечно шептал ему в рот, в каких позах он хочет ещё попробовать его этой ночью, и эти разговоры, такие грязные, такие откровенные — стали для него последней каплей: он стиснул сильными ногами тело Радамеля, вцепился пальцами в его плечи и с задушенным стоном кончил. Фалькао последовал за ним, и Саша, жадно ловящий последние отголоски оргазма, содрогнулся от ощущения влажного тепла внутри. Он привалился лбом к предплечью любовника и улыбнулся. Саша все-таки поймает Радамеля на слове — он так просто не отделается: его молодое, чувствительное тело ликовало и мгновенно отзывалось на любые ласки, а рядом был человек, готовый ласкать его всю ночь напролёт. Саша Головин был определенно готов к новым свершениям.