Вино и ром

Королевскую дочь не особо любят при дворе. Не любят за многое. За самодовольный взгляд прекрасных синих глаз. За высокий голос, звучащий надменно и насмешливо даже когда его хозяйка обращается к собственному отцу. За прелестное лицо, которое почти всегда искажено отвращением ко всему живому и недостаточно идеальному. За золотистые волосы, доставшиеся принцессе от покойной королевы, что, как казалось простому люду, порочило память о почившей правительнице. Много за что Леонору можно не любить. Но не стоит ей говорить об этом. В ответ на мягкие упреки и пламенные проклятия королевская дочь лишь рассмеется в лицо собеседника, выплюнет в него одно единственное «Ненавижу» и гордо удалится, пока бедолагу утаскивают в темницу её личные стражи. Они делают это вяло, с неохотой — тоже не любят дочь их мудрого короля. Леонору ненавидят. А она отвечает на злобные взгляды презрением. И кто из них стал ненавидеть другого первым? Принцесса не имеет жалости ни к кому. Ни к благородным рыцарям из ордена её отца. Ни к хорошеньким фрейлинам, что играют роль её милых подружек на каждом балу, чтобы Их Величество не были недовольны. Ни к несчастным влюбленным в красоту королевской дочери наивным юношам. Ни к крохе-брату. Ни уж тем более к простолюдинам, проживающим свою никчемную жизнь за пределами замка-крепости. Еще долго среди каменных стен и вне их будут бродить слухи о молодом графе, которого гордая принцесса ударила золотистыми волосами по лицу, фыркнула и с позором выгнала за ворота. Как его там звали? Хаски? Хакки? Леоноре нет дела до очередного неудачника. Хотя, возможно, для одной неудачницы Её Величество и делает исключение. — Что-то ты больно рано вернулась с прогулки, паскуда, — грубо приветствует принцессу сипловатый, словно простуженный голос. — Её сегодня не было, — Леонора уже не обращает внимания на сочившиеся ядом слова, что адресует ей нахально рассевшаяся на её же кровати пиратка в продырявленном камзоле, переступает порог своих покоев и закрывает дверь за собой — стража явно не была бы рада увидеть неотесанную деревенщину в опочивальне королевской дочери, — маленькое отродье упал с коня и разбил голову. Всё отменили. — Ты про мелкого принца что ль? Алекса? — развязная смутьянка лениво вытирает подошвы дешевых кожаных сапог о резные бортики кровати и откатывается на перине в сторону, уступая Леоноре хоть капельку места. Но гордячке не по душе сидеть на простынях, покрытых россыпью сухой грязи, песка и, возможно, блох, что сыпались с гостьи. Скривив изящные губы в отвращении, принцесса опускается на стул у туалетного столика, где поблескивали как семейные реликвии, так и просто безделушки, к которым старшая из наследников престола питала неумолимую любовь. Не дождавшись ответа, пиратка проводит шершавыми ладонями по иссиня черным волосам, что слипаются в колтуны и дреды, настолько долго их не мыли, и обмахивается своей потрепанной треуголкой с изображением Весёлого Роджера. Смутьянка задумчиво облизывает обветренные губы и проходится языком по сколотому до середины зубу — вторую его половину она потеряла в какой-то пьяной потасовке в портовом пабе: — Ты сегодня не особо разговорчивая, вашество. Леонора, не глядя на собеседницу, запускает тонкий гребень в свои ухоженные волосы и после минуты молчания выдает: — С деревенщиной с Порохового острова говорить не о чем. — Это ты мне сказала вчера, — не обращая внимания на злобу в голосе принцессы выдает пиратка, разглядывая свои наспех обкусанные ногти, — фантазия кончилась? — Уперки от неотесанного пирата мне не нужны, — хмыкает гордячка, пристально и долго глядя на своё отражение, на которое обычно любила любоваться. — А это было на прошлой неделе, — крякает смутьянка, закидывая руки за голову. На её лице потихоньку расплывается самодовольная улыбка, от чего видящая грубиянку в зеркало Леонора скрипит зубами — её навыки по доведению людей до бешенства здесь не работали. — Пошла ты. — Неа. Принцесса высокомерно хмыкает, показывая, что последнее слово всё равно остается за ней, и оборачивается на единственное окно в ее покоях. Плевать куда смотреть. Куда угодно, но не на назойливую выскочку с Порохового Острова. На каменном подоконнике гордячка замечает изогнутый и погнутый абордажный крюк, острия которого оставили в стене неглубокие борозды. Руби Трейжер, таковым было имя грубой нахалки, что без страха забиралась в покои дочери короля почти каждый день, не переставала удивлять все новыми и новыми способами появления здесь. Леонора плохо помнит, как именно она и пиратка впервые встретились. Казалось, они были знакомы всегда. Только где-то на задворках сознания принцесса иногда выхватывает короткие кадры об этой встрече — глубокая ночь, воровка с иссиня-черными волосами, пробравшаяся в её опочивальню, презрительное молчание со стороны гордячки, тихое: «Убей меня уже» и звонкая пощечина, что прилетела ей за эти слова. Последнюю фразу Руби она едва расслышала тогда, да и какая разница, что она там болтала. А после попытка кражи переросла вот в это. — Так ты говоришь, братец твой голову разбил? — Жаль, что не насмерть, — ядовито шипит Леонора, обнимая свои плечи, — ненавижу это отродье. — Ты б была поосторожнее со словами, — хмурится Трейжер, недовольно садясь на перине. Цыганское кольцо в пиратском ухе тихо звякает о заклепки на камзоле, — он же твоя семья. — Семья? — изящные губы принцессы снова кривятся то ли в усмешке, то ли в гримасе боли. Никакая они не семья. Старшая ненавидит младшего. За все ненавидит. За то, что мать умерла. За то, что маленькое отродье с голубыми глазами занял её законное место на отцовских коленях. За то, что теперь у народа появился всеобщий любимчик — юный и благородный принц Александр. За то, что это её, Леонору при рождении прокляла злая ведьма, а Алексу феи подарили на крестины благословения. Но сильнее всего ненавидит за то… Что он отказывается принимать её ненависть. Как же сильно коробит прелестную, стройную фигурку, когда маленький мальчишка с деревянным мечом за спиной подбегает к сестре, крепко целует ее руку, обнимает за талию — выше не дотянуться — и доверительно шепчет: «Я тебя ото всех защищу.» От одних только мыслей, воспоминаний об этих многочисленных встречах гордячку выворачивает наизнанку, кровь приливает к голове и пытается вырваться из прекрасных глаз алыми слезами. «Я хочу, чтобы ты умер,» — порывается временами сказать дочь короля, но не может. Голос всегда дрожит. В такие минуты даже сама Леонора не знает, кого она ненавидит: себя или брата. — Семья, — повторяет пиратка и начинает копаться во внутренних карманах камзола, смачно ругаясь. — Знаешь, что сегодня мне сказало это отродье? — вдруг хрипло, совсем не свойственно ей спрашивает принцесса, сжимая тоненькие ручки в малекнькие кулачки, — он снова забрался ко мне на колени и ныл, пока я не прочла ему его чертову сказку. А потом он обвил меня своими мерзкими ручонками за шею и сказал: «Ты похожа на маму» — Старая королева… — оценивающе бормочет Руби, постукивая пальцами по склянке из мутного стекла, что выудила из бездонных карманов, — он о ней? — Он не имеет права даже думать о ней. Это из-за него она умерла! — впервые за весь день дочь короля поднимает на кого-то голос. Ее слова звучат визгливо и надтреснуто. Аж самой от них мерзко. — А из-за меня мой отец умер, — с тенью безразличия в интонации бросает смутьянка, прикладывая к губам горлышко бутылки, где плещется ром. Трейжер кроме него ничего не пьет, — Рубенс из порта. Погиб, потому что я украла у пиратов какую-то побрякушку. Он мне приемный. Ни братьев, ни сестёр. Никого. Я бы отдала свой глаз, чтобы у меня в семье был ещё хоть кто-то. — Удивительно, — ядовито выдает принцесса, нарочито придирчиво расправляя складки своего синего платья. Глаз на пиратку она не поднимает, — как много для тебя значит это слово. Всего-то кучка людей, что сидят в одном месте. У тебя и тех-то нету. Только сумасшедший решится растить чудовище вроде тебя. Ты— Договорить гордячка не успевает, краем глаза замечая, как смутьянка резко подается её вперед, навстречу. Зря она решила вымещать злобу на бесстрашной воровке. Перегнула палку. В руках пиратки тускло блеснула недопитая бутыль. Ну все. Сейчас смутьянка разобьёт её о хорошенькую голову с золотистыми локонами и вспорет осколками пузырька горло или живот. Синее платье побагровеет, а отец не услышит предсмертный крик дочери… Но ни одна из мыслей Леоноры не осуществляется. Гордячка медленно приоткрывает глаза — её ресницы недоверчиво дрожат. Нежные губы колет острыми, затвердевшими от морского ветра частичками кожи, что образовались на чужих губах от частых драк и ударов по лицу. Принцесса не знает, сопротивляться ли ей. Прижатая поясницей к туалетному столику, дочь короля максимум может обнять смутьянку за талию, чтобы не упасть из-за неожиданного поцелуя. Хотя, это трудно назвать поцелуем. Они просто стоят друг напротив друга, соприкоснувшись ртами. Языки не шевелятся, губы тоже, Руби ровно дышит через нос, пытаясь добиться чего-то странного. Во рту у Трейжер плещется горьковатый алкоголь, от одной капли которого всю натуру изнеженной дворцовой жизнью Леоноры воротит. Ром куда крепче того вина, что обычно подают к королевскому столу. Смутьянка подминает принцессу под себя, нависая над ней, и переливает остатки жгучего пойла в чужое горло. Гордячка давится, кашляет, что служит для пиратки сигналом к тому, чтобы наконец ослабить захват. Леонора хватается за грудь, где горящей струёй прошелся ром — горло пылает от едкой горечи и ядрености варева. — Заткнись уже, — хмыкает Трейжер, вспрыгивая на подоконник. Мгновение — и Руби исчезает в окне, снова удрав без прощания. Принцесса долго приходит в себя. Алкоголь мутнит разум, в горле першит и жжет. Глаза застилают слезы от непривычной, неутолимой боли. Но в туманном бреду гордячка наконец вспоминает те слова, что сказал ей этот сиплый голос впервые. — Не смей не ценить свою жизнь.