***
Сейчас Хлоя гостит у своей матери в Австралии, а Надин отдыхает, вернувшись домой, в свою квартиру, уютно расположившуюся в самом центре Йоханнесбурга. В планах у неё — съездить навестить мать, может быть, даже назавтра, и провести у неё какое-то время, день или два. Они с Хлоей только что закончили работать в Перу, в потрясающе красивой местности с таким количеством древних руин, что Хлоя чуть слюной не захлёбывалась, и множеством лам и альпак, при взгляде на которых у Надин кружилась голова от радости. Работа провела их через несколько запылённых, заросших грязью и мхом гробниц, принесла несколько меньшее вознаграждение, нежели они рассчитывали, но, слава всем богам, не схлестнула их с Дрейками. И всё же это был уже восьмой по счёту заказ за все шесть месяцев, начиная с Индии, во время которого Надин умудрилась обгореть, а Хлоя получила несколько ран и как-то сникла, как будто от сильной усталости, — так что, как бы ни было велико их желание сохранить бешеный темп своей работы, в конечном итоге они обе пришли к выводу, что им нужен пусть короткий, но честно заработанный перерыв. Три недели на отдых в их плотно забитом графике нашлись будто сами собой. Две недели спустя Надин чувствует себя уже гораздо лучше. Она не устаёт, как бы долго ни вкалывала до седьмого пота. Она просыпается в пять утра и пробегает по четыре мили каждый день. Когда она возвращается домой, она плотно завтракает, а потом несколько часов тренируется с разными весами и штангами в задней комнате своей квартиры; лязг металла о металл и запах застарелого пота как будто успокаивает её, позволяет уйти с головой в эту новообретённую рутину. Она ощущает себя лучше. Мощнее. Более сильной, чем была до этого. Вторую половину дня Надин обычно коротает за чтением книг или разных статей в интернете. О животных, в основном. Иногда она включает телевизор, или смотрит старые чёрно-белые фильмы, позволяя сознанию уплывать в расслабленную истому. Если у неё подходящее настроение, под вечер она снова тренируется, спит без задних ног всю ночь и вновь просыпается ранним утром, чтобы повторить весь цикл с самого начала. Это становится рутиной. Надин не имеет ничего против рутины. Она скучает по Хлое. Едва только подходит к концу третий день их отпуска, Надин замечает, как под рёбрами начинает точить острой болью одиночества, и вдруг чувствует себя глупо из-за того, что она возникла настолько быстро. Надин никогда ни от кого не зависела. Она пытается не посвящать этим мыслям слишком много времени, но справляется с трудом. Тем не менее, она не говорит Хлое о том, что соскучилась по ней. И не уверена, хочет ли. В голове проскальзывает идея спросить саму Хлою, испытывает ли она такую же тоску по ней, но о таком Надин точно спрашивать не будет. Спрашивать о таком — значит, идти на риск. Надин не привыкла идти на риск без выгоды. За сегодня Хлоя уже трижды успела достать её вопросами, чем же занята Надин. Обычно Надин всегда отвечала ей, если только не была занята или не спала — а такое случалось с завидной регулярностью, ведь сейчас между ними был серьёзный разрыв во времени, и утро у Хлои наступало почти на девять часов раньше, чем у Надин. Когда Хлоя просыпалась, Надин только отправлялась в постель; впрочем, что-то настолько банальное, как большая разница между часовыми поясами, не могло удержать Хлою от того, чтобы поделиться с Надин в чате любой мало-мальски волнующей её темой, пусть и сиюминутной. Порой Надин просыпалась ни свет, ни заря из-за гудящего над ухом телефона и своей нетерпеливой партнёрши, слишком охочей до развлечений. Не худший способ начать день, стоило признать. В конце концов, Хлою всегда можно пристрелить. Сегодня утром Надин уже посылала ей фото своего завтрака — угали(2) вместе с парящей чашкой чая ройбуш, — и ещё своё селфи: в наушниках, с забранными в тугой хвост на затылке кучерявыми волосами и каплями пота, стекающими по её лицу и шее, которое она сделала сразу после того, как набегалась до бешено колотящегося сердца по южноафриканской жаре. В ответ Хлоя осыпала её сердечками. Пятью штуками, если точнее, и Надин кажется, что это перебор, впрочем, она не претендует на звание эксперта в этом деле и не знает, существует ли вообще понятие «перебор» для смайликов. Но это мило, и, если уж быть до конца честной с собой, очень льстит. В детстве у неё не было близких подруг, и порой Надин задаётся вопросом, нормально ли то, что Хлоя так неприкрыто восхищается ею, флиртует с ней напропалую и закидывает её откровенными — иногда совсем на грани непристойности — комплиментами без намёка на смущение. Может, Хлоя просто такой человек — она настолько безрассудно честна, что не в силах ничего с этим поделать. Однако временами Надин спрашивает себя — а что, если это нечто посерьёзнее? Этот вопрос она тоже не задаст Хлое ни в жизнь, потому что он несёт ещё больший риск, чем первый. К тому же, Надин не знает, какой ответ она хотела бы услышать: да или нет. Оба варианта пугают её одинаково. К полудню Надин чувствует, что утренняя пробежка и последующие два часа работы с весами утомили её несколько больше, чем обычно, по мышцам разлилась приятная тянущая боль, и, кажется, она не прочь подремать. Она вообще никогда не дремала днём, но Хлоя клялась и божилась, что дневной сон даже лучше ночного, так что Надин решила хоть раз попробовать. И, едва она устраивается на диване поудобней, закинув руку за голову вместо подушки, её телефон начинает вибрировать. Естественно, это Хлоя, потому что ну кто же ещё, кроме неё, хотя Надин, наскоро подсчитав время в уме и сложив два и два, приходит к выводу, что в Австралии сейчас около полуночи; интересно, что же могло так её задержать? Обычно её партнёрша ждёт не дождётся, чтобы скатать наспех запакованный спальный мешок, кинуть его на заднее сиденье арендованного джипа и умчаться куда-нибудь на ночь глядя; зато с утра её никак не добудиться, сколько бы часов до этого она ни спала. Зевнув, Надин смахивает экран блокировки. Сообщения от Хлои перепутанные, идут не по порядку, и грамматических ошибок в них больше, чем самих букв, — но они ещё вполне адекватные. Судя по всему, она наслаждается гулянкой с друзьями и семьёй и почему-то решила посредством пьяных смсок в чат поэтапно рассказать Надин о том, как проходит вечеринка. Отличная идея, особенно в тот момент, когда Надин ищет тишины и покоя. Она принимается за работу, пытаясь расшифровать первые несколько сообщений, но не особо преуспевает в этом деле. Минуту спустя появляется первое фото. На нём собака — австралийская овчарка, на шее которой модно повязан голубой платок, подчёркивающий цвет её глаз; язык из пасти вывален набок, одно ухо стоит торчком, а другое болтается, благодаря чему у собаки такой милый перекошенный на одну сторону вид, что Надин немедленно хвалит её ответным сообщением. Естественно, на следующих пяти фотографиях вместе с собакой запечатлена ещё и Хлоя — она обнимает одной рукой собаку за шею, как старого друга, её лицо занимает половину экрана, а глаза, хоть и затуманены алкоголем, всё ещё излучают привычную лукавую искру. Сонно моргнув, Надин улыбается и снова зевает. И засыпает уже спустя пару минут, хотя телефон в её руке всё ещё продолжает гудеть. Спустя какое-то время Надин с трудом разлепляет веки; через силу подняв запястье, она проверяет время на часах. Оказывается, вырубило её почти на два часа. В горле у неё пересохло, язык распух, а тело, казалось, весило раза в два больше, нежели обычно — неприятное ощущение, которое Надин сразу не нравится; она решает больше никогда впредь не дремать днём, невзирая на горячие заверения Хлои. Кстати о ней — Надин на автомате смотрит на свой смартфон. Шестнадцать непрочитанных сообщений, и все — фотографии. Похоже, ночь Хлои катилась своим чередом с того момента, как Надин заснула, потому что большинство из них — это смазанные фотки пола, какие-то предметы не в фокусе и стены комнат. Видимо, Хлоя не знала, что её телефон не на своём месте в её кармане и продолжал отщёлкивать снимки, пока она пила, а потом она просто автоматом отправила все их в переписку с Надин, не глядя, что именно она шлёт, прежде чем — Надин на это надеялась — успела найти безопасное место, чтобы проспать весь остаток ночи. Всё ещё вялая после дрёмы, Надин со скучающим видом пролистывает фотографии, прищуривая то один глаз, то другой в попытке угадать, на что или на кого она смотрит. Ей кажется, что на одном из снимков — мать Хлои, но это неточно. На другом, похоже, какая-то мебель — не то стул, не то край барной стойки. Потом на фото Надин видит пару ног: одна в ботинке, вторая голая, с ярко-красным лаком на ногтях, по которому можно догадаться, что ноги принадлежат Хлое. Но, стоит ей пролистнуть следующую картинку, сонливость с неё как ветром сдувает, воздух застревает в глотке, и глаза чуть не выкатываются из орбит. Надин рисковала бы задохнуться, если бы её лёгкие работали как следует. Они не работают. На этом фото — совершенно точно не милый пушистый зверёк и не размытое непонятное пятно. Это фото очень чёткое, оно явно было снято не прошлой ночью, и вообще, скорее всего, совсем не предназначалось Надин. На фото — Хлоя, снимающая, как обычно, сама себя, вот только она лежит в постели, и одежды на ней меньше, чем Надин когда-либо доводилось видеть. На ней даже нормального нижнего белья не надето — зато она облачена в чёрный кружевной бюстгальтер, который прикрывает её грудь только наполовину, и в трусики, прозрачные настолько, что их как будто и нет. Их боковины — просто нитки, растянутые на её округлых бёдрах. Хлоя лежит на спине, круто выгнув позвоночник, как натянутый до отказа боевой лук, словно её кожа слишком чувствительна для скомканных в беспорядке простыней под ней, и направляет камеру так, чтобы кадр запечатлел всё её тело от макушки до середины бёдер. Её свободная рука сжимает одну грудь, пальцы впиваются в плоть поверх бюстгальтера, а красные ногти игриво цепляют и оттягивают кружево, совсем немного обнажая твёрдый розовый сосок. Волосы у неё распущены веером. Выражение её лица — которое, как Надин сразу замечает, выглядит немного моложе, нежели сейчас, значит, фото сделано несколько лет назад, — это чистый секс. Взгляд её полуприкрытых глаз — с поволокой, её густо накрашенная красным закушенная нижняя губа исчезает под ровной белой линией зубов. Она смотрит прямо в объектив и как бы говорит: Иди сюда. Сейчас же. Надин таращится на фото. И таращится. И таращится. У неё уходит меньше тридцати секунд на то, чтобы полностью стряхнуть с себя сонное оцепенение и обнаружить, что она несказанно взбудоражена. Кровь закипает в жилах, бросается в голову и крепко бьётся в виски взрывной волной, — такое ощущение, как будто ей только что прилетел удар по затылку, — а потом горячая дрожь и трепет начинают медленно растекаться по её телу. Устойчивый пульс, до того спокойно, лениво даже бившийся под кожей, вдруг разгоняется до верхнего предела. Между ног у неё мучительно ноет. В мыслях внезапно появляется желание не просто поласкать себя, а сделать это, глядя на фото. Фото Хлои. Её партнёрши. Её подруги. Надин садится с судорожным вдохом и намеренно шлёпает свой смартфон на диван экраном вниз. В животе резко и быстро пульсирует чувство вины, а жар в руках и ногах кристаллизуется чем-то, очень похожем на испуг или стыд. Она не должна была смотреть на эту фотографию. Ведь ясно же, что она не предназначалась для Надин, и Хлоя отправила её просто по ошибке. На этом фото запечатлена тайна личной жизни Хлои, интимная её сторона, и в эту тайну Надин только что, пусть и не специально, но вторглась. И она уже догадывается, что ей захочется вторгнуться туда ещё раз в самое ближайшее время. Надин обязана стереть это фото. Подобрав телефон обратно в руки с целью именно это и сделать, она включает его — и замирает, едва фотография вновь разворачивается на весь экран. Взгляд Надин поспешно скользит по изображению, впитывая мельчайшие детали: изящную впадинку пупка Хлои, резко выступающую дугу её рёбер, рассыпанные беспорядочной волной по простыням волосы, ярко-розовый цвет её твёрдого соска, полупрозрачную мягкость нижнего белья, едва просвечивающий сквозь него тёмный треугольник её лобковых волос в уютном местечке там, где смыкаются её ноги, едва заметные серебристые чёрточки растяжек на бёдрах. Надин откидывает от себя смартфон, дрожа от смущения, злости и беспомощного возбуждения. Хлоя отправила ей это фото меньше двух часов назад. Она наверняка спит. Если только Надин не хочет беспардонно разбудить её, придётся подождать ещё как минимум шесть часов, прежде чем Хлоя проспится, очнётся и осознает, что именно произошло. Или же она, проснувшись, даже не заметит, — и что тогда, сообщить ей о случившемся должна будет Надин? Мысль о таком развитии событий пугает её до чёртиков. Ей хочется, чтобы можно было просто выключить телефон и забыть обо всём этом, как о страшном сне. Но Надин не сможет забыть, вот в чём фокус. Образ с фото крепко отпечатался на подкорке её мозга, и даже сейчас ей достаточно просто прикрыть глаза, чтобы увидеть её на внутренней стороне век. Да, может быть, Хлоя и дразнилась, и флиртовала без всякой меры, тем более с Надин, но эта фотография — нечто совсем иное. Надин никогда прежде и не пыталась представить себе, как её партнёрша выглядит без одежды. А теперь все её мысли только об этом. Вскочив на ноги, Надин нервно мечется по комнате, считая шаги; её пальцы сжимаются в кулаки, а узел стыда в животе становится всё туже и туже. Надо ли ей прямо сейчас написать Хлое, заставить её осознать совершённую ошибку? Нет, скорее всего, Хлоя вырубилась от алкогольного опьянения совсем недавно и сейчас спит так крепко, что не добудишься. Но даже если она проснётся, что Надин скажет ей? Прости? Или, что ещё хуже, спасибо тебе? В конечном итоге она ничего не пишет и храбро пытается не думать о произошедшем. Да всё будет нормально, уговаривает Надин саму себя, когда спустя пятнадцать минут её мысли всё ещё сосредоточены на фотографии, когда-нибудь потом настанет день, и вы обе ещё посмеётесь над этим. Но в своём «когда-нибудь сейчас» она волнуется, как же отреагирует Хлоя, когда всё поймёт. Зная её партнёршу — а Надин смеет предполагать, что она достаточно хорошо знает Хлою, — она, скорее всего, просто отмахнётся, может быть, пришлёт смеющийся смайлик или короткое, но ёмкое LOL; но остаётся шанс — совсем маловероятный, но всё же, — что всё будет не так просто. Что, если эта фотография предназначалась кому-то, кто очень важен для Хлои, и она почувствует себя оскорблённой, если узнает, что Надин видела её? Что, если после этого отношения между ними станут неловкими и неприятными? Они ведь так хорошо сработались. Хлоя нравилась Надин, она доверяла ей почти безоговорочно. Втайне Надин надеялась, что и Хлоя испытывает к ней схожие чувства — ну, по крайней мере, должна бы, если судить по прогрессу их бизнеса: они работают вместе уже шесть месяцев подряд, и их партнёрство стало даже крепче, чем вначале, и длится гораздо дольше, чем все прочие деловые связи, в которые когда-либо вступала Хлоя. Не на пустом месте ведь, правда? Внезапно её поражает навязчивая мысль. А что, если вчера вечером Хлоя переписывалась с кем-то ещё? Что, если фотография была предназначена для него или неё, а Надин просто неудачно попалась в списке контактов? Да, похоже на правду. Надин никогда не расспрашивала Хлою напрямую, встречается ли она с кем-нибудь, потому что это не её дело, а совать нос не в свои дела Надин считала дурным тоном. Хлоя — красивая женщина. Надин сильно удивилась бы, если бы узнала, что у Хлои сейчас никого нет. Итак, вот и прояснилось. Но, вместо того, чтобы выдохнуть с облегчением, Надин становится только хуже. Узел в животе жжёт и исходит горечью, поднимается к груди и застревает в глотке, и Надин чувствует, что ей хочется разрыдаться. Она твердит себе, что это вовсе не ревность. Спустя час до неё доходит, что фотографию она так и не удалила. Несколько раз Надин пытается смахнуть её в корзину, и терпит неудачу, пока, наконец, ей удаётся попасть в нужную иконку, и картинка исчезает с экрана. Где-то в глубине души она понимает, что фотография всё ещё стёрта не полностью: она будет храниться в корзине ещё целых тридцать дней, если Надин сейчас же не зайдёт туда и не удалит её второй раз, уже насовсем. Она не делает этого. Почему, она не знает. В одиннадцать вечера по времени Йоханнесбурга от Хлои всё ещё нет ни слова. Дрёма расшатала распорядок дня Надин, и теперь она ворочается с боку на бок, силится закрыть глаза и заткнуть собственный разум. Мысли роятся в голове, обгоняют одна другую. Может, Хлоя так и не написала ей, потому что осознала свою ошибку и теперь слишком смущена, чтобы сказать хоть что-нибудь? Нет, нет, на Хлою это не похоже. Тогда, может, она потеряла свой телефон где-нибудь по дороге с вечеринки, и кто-то, кто подобрал его, решив так по-ублюдски пошутить, разослал это фото всем в списке контактов Хлои? Тогда она в порошок сотрёт любого, как только узнает… Каким-то волшебным образом Надин всё же умудряется забыться, потому что, когда она открывает глаза в следующий раз, на часах уже шесть утра. Она умудрилась проспать свой будильник, и оказывается, что разбудил её зажатый в левой руке телефон, который всё ещё неистово жужжит вибрацией. Ей звонит Хлоя. Лёд неконтролируемой паники в мгновение ока сковывает её жилы — Надин почти смахивает иконку вызова в сторону красной кнопки, но всё же справляется с собой и принимает вызов: — Да? — Господи Боже, сладкая, — стонет Хлоя на другом конце связи; шум помех смазывает её и без того хриплый голос. — Никогда впредь не разрешай мне столько пить. Такое ощущение, как будто по моей голове слон потоптался. Не-е. Целая куча слонов. Как вообще называется куча слонов? Стадом, да? Застигнутая врасплох, Надин отвечает просто на автомате: — Да, обычно стадом. А иногда плеядой или семейством. — Семейство слонов? — бормочет Хлоя, и, кажется, ей нравится, как это звучит. — О, отлично просто. Такое ощущение, что в мою комнату ворвалось целое семейство слонов, и каждый потоптался на моей голове. Вот! О, кстати, как вы у себя там говорите «у меня похмелье» на африкаанс? Задумавшись на секунду, она переводит: — Ek het ‘n kater. — Ek het ‘n… kater, — повторяет за ней Хлоя, стараясь как можно чётче подражать голосу Надин. — Jammer*(Мне жаль), — она искренне ей сочувствует. — Dankie*(Спасибо), солнышко. Слушай, ты просто обязана выслушать, как у меня прошла ночь. Клянусь Богом, я уже слишком стара для всего этого дерьма. Короче, как только нам удалось поймать такси, мы… — Хлоя трещит, не прерываясь ни на миг, почти десять минут кряду, и Надин только и успевает, что согласно хмыкнуть на очередной её вопрос, прежде чем терпение у неё кончается совсем: — Слушай, — быстро выдыхает она, как только Хлоя начинает в шестой раз подряд ныть о том, как же ей плохо с похмелья, — не загоняйся по поводу того, что ты мне прислала. Я сразу это стёрла, — через час, вообще-то. И стёрла только наполовину, если уж на то пошло. — Так или иначе, я уверена, это просто недоразумение. На том конце связи воцаряется тишина. Надин вся исходит испариной. Потом Хлоя спрашивает: — Погоди, что? — Фото. — Какое фото? Вчера вечером я много каких фото тебе отправляла, если мне не изменяет память. А она та ещё шлюха. Да и про слонов не забывай, сладкая. Надин раздражённо выдыхает и закатывает глаза, пусть даже Хлоя её видеть не может. Она абсолютно не горит желанием обличать это в слова через рот: — Слушай. Просто… проверь свои сообщения как-нибудь потом, ладно? Я… В динамике снова тихо, и Надин вдруг понимает, что с вероятностью в сто процентов из ста возможных Хлоя проверяет их переписку прямо сейчас, пока она остаётся на линии, — но прежде, чем она успевает крикнуть ей «подожди!» или начать оправдываться, на том конце связи раздаётся звук, похожий на хрип при удушье, а потом Хлоя смеётся — резким, истерическим смехом. Надин чувствует, как её лицо и шея вспыхивают злым, душным румянцем, но вместе с тем успокаивается. Ну конечно, Хлоя сочла произошедшее забавным. Это же Хлоя. Которая всегда не прочь подшутить над Надин, так ведь? Конечно, так — всегда так. У Хлои Фрейзер никогда не было ни единой унции стыда во всём её теле, так с чего же ему найтись теперь? У неё просто появилось больше поводов подразнить Надин, вот и всё. Не самая приятная мысль, но и не самая ужасная. Просто сейчас Надин из-за того, что так серьёзно восприняла это, так сильно из-за этого беспокоилась, чувствует себя немного дурой. Совсем чуть-чуть. — Ух ты, — бормочет Хлоя. — Вот это я набралась вчера. Боже, — она снова хохочет, задыхается со стоном и говорит: — И она ведь даже не самая классная, которая у меня есть! — Уф, — Надин вздрагивает всем телом. Румянец с шеи и лица так и не сходит, ей кажется, они светится, так ей горячо — ощущение неприятное, так что Надин откидывает одеяло и садится на кровати, упираясь локтями в колени. — О, ты, наверное, чуть не сдохла, увидев это, — размышляет в динамике Хлоя. — Почему ты не дала мне знать, не отписалась в ответ? — Ты знаешь, почему, Фрейзер. — И тем не менее. Боже, вот так история. — Угу, — соглашается Надин, пытаясь игнорировать вернувшуюся навязчивую мысль. Мысль о том, что, возможно, фото предназначалось кому-то ещё, а Хлоя была слишком пьяна, чтобы заметить разницу. И прежде, чем она успевает остановить себя, мысль змеёй проскальзывает наружу, и Надин выдыхает: — Я уверена — кому бы ты ни пыталась отправить это, он очень расстроился, что не получил то, что попросил. — Кроме водителя Uber, вчера вечером я переписывалась только с тобой, — легко отмахивается Хлоя, её голос остаётся таким же беззаботным. — Так что да, уверена, он слезами умылся от горя. И как я вообще умудрилась послать это фото, оно же даже не в той папке… — она невнятно бормочет какое-то время, а потом добавляет: — Кроме того, я ни для кого такие снимки не делаю. — Тогда… Откуда этот? — смутившись, спрашивает Надин. Хлоя в ответ недоверчиво посмеивается: — А что, у тебя разве нет пошлых селфи, на которые можно посмотреть в плохой день и почувствовать себя лучше?.. Хотя, знаешь, можешь не отвечать, конечно, у тебя таких нет. Глупый вопрос. Надин отчаянно краснеет. Как Хлоя и предположила, ей даже в голову никогда не приходила мысль о том, чтобы сделать что-то подобное. Надин пытается себе это представить — как она выгибается в соблазнительной позе, полуобнажённая, как смотрит в светящийся в темноте экран смартфона, а потом рассматривает получившиеся фото… Нет, совершенно точно она не стала бы такого делать. — Твоя правда. Уж прости, что я не такая раскрепощённая, как ты. — Дело не в раскрепощённости, Росс, а в любви к самой себе. Если бы у меня было твоё тело, господи, я бы под завязку забила свой телефон… — Ладно! — рычит Надин, лишь бы Хлоя остановилась. Если бы у меня было твоё тело, вторит голос в её мыслях, и под ребрами собирается горячий трепет. Пытаясь отвлечься, остановить эту дрожь, она сжимает свободную руку в кулак так сильно, что ногти больно впиваются в ладонь. — Ну, так или иначе, — мурлычет Хлоя, и это, к счастью, помогает прогнать лишние мысли, — что скажешь? — О чём? — Классные у меня сиськи, да? — Так, я вешаю трубку, — невозмутимо отвечает Надин, и Хлоя фыркает, ни разу не обидевшись: — Честно, это была случайная ошибка, я клянусь тебе. Хочешь, чтобы я извинилась? — театрально прочистив горло, Хлоя серьёзным голосом начинает: — Надин Росс, я, Хлоя Фрейзер, приношу свои искренние извинения, — или, jammer, — за то, что послала тебе пошлое селфи. Ну, типа. — Типа? Оно у меня в телефоне! — Да? — чёрт, она как есть слышит коварную ухмылку в голосе Хлои. — Мне казалось, ты его стёрла. — Я так и сделала! — вспыхивает Надин. На том конце связи слышится хихиканье, и она вдруг понимает, что опять повелась на провокацию Хлои. Сейчас было бы кстати разозлиться на неё, накричать или просто бросить трубку, но вместо этого Надин вдруг начинает смеяться вместе с ней. Вся эта ситуация настолько… глупая и несуразная, что даже верится с трудом. Вскоре они обе хохочут так сильно, что Надин приходится вытирать выступившие в уголках глаз слёзы. Она хрипит: — Ну ты и сволочь. — Сволочь с похмельем, — отвечает Хлоя. — Я иду в кровать, и, думаю, на этот раз там и останусь. Что ты сегодня делаешь? Надин снова смотрит на часы. Если она хочет идти по обычному своему графику, ей бы уже надо поторапливаться, но уже сейчас у неё такое чувство, будто кто-то выбил почву у неё из-под ног. Похоже, сегодняшний день безнадёжно потерян. — Я думала поехать к матери, но, наверное, придётся перенести на завтра. Кое-кто испортил мне ночь, и я не очень хорошо спала. — О, я тебя умоляю, эта фотография могла бы сделать твою ночь незабываемой! — Ты слишком высокого мнения о себе, Фрейзер. — Я не буду это слушать, — отвечает Хлоя, и в её голосе снова проступают дразнящие интонации. — Я сейчас пойду в постель и буду смотреть все грязные фотки, которые у меня есть, а ты можешь сидеть у себя там и ревновать. — Ну хорошо. Тогда до скорого, — прощается Надин, радуясь, что они, наконец, разобрались во всём этом — ну, насколько вообще можно было разобраться при всех условиях. — Geniet die dag*(Хорошего дня), Надин, — игривые нотки в голосе Хлои сменяются нежным теплом. Надин смахивает вызов и сидит ещё минуту или две, просто чтобы прийти в себя. Только потом она встаёт и начинает готовиться к пробежке: переодевается, заваривает чай для позднего завтрака и старается не думать о том, насколько сильно ей нравится, как произносит Хлоя её имя — даже не сам факт, а то, как вместо привычного ей жесткого удара после первого слога — На-дин — она быстро выдыхает мягкое — На-адин. Ей приходится сократить обычную четырехмильную пробежку до спринта, чтобы нагнать распорядок дня, и приступает к тренировке с весами в своё обычное время. Смутное беспокойство, терзавшее её с прошлого вечера, наконец, исчезает, и остальная часть дня проходит легко. После ужина она звонит матери и сообщает, чтобы та назавтра ждала её в гости. Мать обещает приготовить её любимые блюда, бойревос(3) и шакалаку(4), традиционную южноафриканскую еду, которую Надин не ела уже довольно давно, — хотя, что бы её мать ни взялась готовить, это всё равно получалось вкуснейшим блюдом, что Надин когда-либо доводилось пробовать. Едва различимый гул она слышит около десяти вечера по местному времени, когда чистит зубы. Закончив умываться, Надин заходит в спальню и замечает, что смартфон на тумбочке мигает сигналом о новом непрочитанном сообщении. Оно от Хлои, которая, как обычно, шлёт ей вечерние фото. Сегодня на всех снимках — чёрно-коричневая кошка масти табби с розовым ошейником; на одном у неё в экстазе зажмурены глаза, а маленькая голова подаётся к руке Хлои, которая чешет её костяшками прямо за округлыми ушами, а на другом — она мяукает, топорща вибриссы и широко разинув пасть, так, что видно острые иглообразные клыки и розовый, как жвачка, язык. Глаза у кошки умные и золотисто-коричневого цвета. Соседская кошка, гласит подпись снизу. Её зовут Полли. Милашка, отвечает Надин и уже привычно сохраняет обе картинки себе. Память её телефона периодически забивалась напрочь с того момента, как Хлоя получила её номер. Но, с другой стороны, а что ещё Надин могла бы хранить? Сексуальные фото самой себя? Вот именно. Она ложится в постель и уже устраивает голову на подушке, как вдруг её смартфон снова вибрирует. Дотянувшись до него, Надин щурится в темноте от яркого света экрана: Хлоя знает, какая у них разница во времени, и уж наверное должна догадаться, что Надин сейчас собирается спать. Что-то случилось? Или она, может быть, хочет пожелать спокойной ночи? Разочарована, сладкая? Надин непонимающе хмурится и отвечает простым: ??? Слева всплывает пузырь — значит, Хлоя набирает сообщение. Надин терпеливо ждёт. Я могу отправить тебе ещё одну грязную фотку, если ты правда этого хочешь. Чёрт. Надин вся напрягается и чувствует, как сквозь её тело пульсацией проносится горячая дрожь; ей нестерпимо хочется провалиться сквозь её кровать, пол квартиры и землю вообще, лишь бы избавиться от этого липкого, неуместного чувства в её груди. Теперь она снова вспоминает о той фотографии, о том, что она удалила её, но не совсем, и что, если она откроет корзину, картинка будет там, ожидающая… Ожидающая чего? Её пальцы замирают над экраном в растерянности — Надин не знает, что ответить, — но, к счастью, ей не приходится. Не волнуйся, я просто дразню тебя, пишет Хлоя, и Надин медленно выдыхает. И тогда приходит новое сообщение: Если ты хочешь ещё одну, тебе придётся попросить меня об этом. — Да чёрт тебя подери, — ругается Надин, остро ощущая, как кровь начинает скакать по жилам. Теперь ей ни за что не заснуть. Ей на ум приходит три очевидных варианта, как она может продолжить этот диалог. Во-первых, можно сказать Хлое остановиться и твёрдо закрыть на этом тему. Во-вторых, можно вежливо пожелать ей спокойной ночи, а потом попытаться расслабиться и заснуть. Или — в-третьих, — можно принять вызов, вступить в игру и посмотреть, что же случится дальше. В самой основе своей, эта ситуация — тот же выбор: стоит ли риск выгоды. Две недели назад Надин, не задумавшись ни на секунду, решительно пресекла бы все попытки Хлои пошутить и твёрдо закончила разговор пожеланием спокойной ночи. Но та Надин, которая была две недели назад, не видела фотографию вчерашней ночью, и в ней не пробудилась горячая живая искра, как у той Надин, которая есть теперь. Искра идеи. Что-если. Может-быть. Надин всегда знала, когда стоило сократить потери, а когда — продолжать сражаться; когда отступать с поля боя, а когда — прыгнуть на поезд и завершить начатое. И поэтому, ощутив прилив безрассудной смелости, но, по большей части, чувствуя себя ужасно глупо, Надин выбирает третий вариант. Смешно, Фрейзер, пишет она. Ты снова пьёшь? Трезва, как монахиня в церкви. Честное скаутское. Дай угадаю, у тебя просто хорошее настроение. Конечно, как и всегда, когда я разговариваю с тобой, солнышко :) Надин делает паузу. Она не знает, как флиртовать на одном уровне с Хлоей, но, возможно, потому что она ещё ни разу не пробовала. Ненадолго задумавшись, она печатает: Ты знаешь, как сделать так, чтобы девушка чувствовала себя особенной. Ты особенная, немедленно прилетает ответ от Хлои. Предательский червячок ревности возвращается снова. Вопреки самой себе, Надин пишет: Уверена, что ты не посылала такие фотографии кому-то ещё? Хлоя присылает смеющийся смайлик и вопрос: Например? Надин в душе не знает. Дрейку? ФУУ, тут же всплывает сообщение, а за ним — смешной зелёный смайлик, которому, кажется, нехорошо. Даже не смей шутить о таком. Нейт женат. А Сэм… Ну, это Сэм. Салли? Пытается угадать Надин. Прекрати! Это просто неправильно! Надин тихонько посмеивается, невозможно довольная тем, что у неё получилось смутить свою партнёршу. Как же приятно порой поменяться ролями. Её телефон молчит, так что она устраивается поудобнее, собираясь повторить попытку нормально заснуть и пытаясь при этом подавить разочарование от того, что всё так быстро закончилось, но её прерывает новый гул. Что на тебе надето? На этот раз Надин смеётся громко, не сдерживаясь, ещё не веря до конца. Ясно, как день, что Хлоя изо всех сил пытается взять реванш и смутить её, но на этот раз чёрта с два Надин позволит ей так легко победить. Voetsek, pielkop! Я больше чем уверена, что мы такое ещё не добавляли в мой словарный запас, Росс, пишет Хлоя. Можно мне «звонок другу»? На африкаанс это значит «потеряйся, сволочь!», но Надин не собирается говорить об этом напрямую. Что насчёт такого? Набирает она. Fokkoff!*(Отвали!) О! Вот это слово я точно знаю! Уверена, что да. Не беси меня, поздно. Я и не пытаюсь тебя бесить. Честно, я просто хочу знать, в чём Большая Плохая Надин Росс ложится спатки. С тяжким вздохом Надин уступает. Вреда ведь не будет, правда? Старая футболка, печатает она. Шорты. Секси, тут же приходит ответ. Fokkoff, огрызается Надин. Просто будь честной. Слишком много мыщц, подводит итог она, шутя лишь отчасти. Несмотря на то, что ей нравится, насколько она сильна и как ловко может обращаться с собственным телом, и что она усердно работает, чтобы поддерживать себя в форме, какая-то часть её — очень маленькая, но всё же, — всегда будет сомневаться в собственной привлекательности, всегда будет бояться того, как на неё посмотрят другие. Эта неуверенность осталась ей ещё с тех времён, когда Надин была маленькой девочкой и подвергалась насмешкам в школе за то, что была маленькой и тощей. Её отец, едва узнав об этом, научил её драться, а потом она резко вытянулась и набрала силу, так что травля вскоре прекратилась. А спустя годы служба в Шорлайн помогла ей обрести ещё большую уверенность в себе, потому что она смогла доказать, что заслуживает уважение в рядах закалённых жизнью вояк только благодаря собственной выносливости и боевым заслугам, а не потому, что её отец — генерал. Мне нравятся твои мышцы, пишет Хлоя в ответ спустя несколько секунд. Что-то незаметно, набирает Надин, пытаясь язвить — Хлоя никогда не стеснялась похвалить её атлетичную форму. Присланный Хлоей подмигивающий смайлик вызывает у неё ухмылку. Я по ним соскучилась, дописывает Хлоя. Брови Надин сходятся на переносице сами собой: По моим мышцам? Да. Диалог на мгновение затихает, и Надин чувствует, как у неё опять ускоряется пульс при мысли, что сейчас может произойти. Словно в подтверждение её догадки, Хлоя пишет: Пришли мне их фотку, ради справедливости. Какой ещё справедливости? Артачится Надин. У тебя уже есть одно моё фото. Оно пошлое. И тогда всплывает: Так сделай его пошлым тоже. Надин в ступоре. Она сознательно кладёт смартфон рядом с собой на кровать и поднимает глаза к потолку, пытаясь дышать медленно и глубоко. Что сейчас происходит? Что именно они делают — или собираются сделать? Надин уже привыкла к тому, что Хлоя постоянно флиртует с ней, она даже ждёт этого, но то, что происходит сейчас… Это нечто другое. Похоже, что она прощупывает почву. Равно как и Хлоя пытается понять, насколько далеко она может зайти, прежде чем Надин неизбежно остановит её, но зачем? Она хочет форсировать события? И хочет ли этого Надин? Почти во всех её предыдущих романтических отношениях, — а то, что происходит сейчас, в скором времени именно такими отношениями и будет, — Надин всегда шла напролом и говорила всё прямо, а не дразнилась, намекала и играла. Впрочем, наверняка и сейчас она может просто задать вопрос. Но это, опять-таки, несёт серьёзный риск, что один простой вопрос уничтожит на корню всё то, что у них сейчас есть, всё то, что они с таким трудом строили на протяжении шести месяцев; риск, что, если нажать слишком сильно, отношения между ними нарушатся, и им останется только разойтись в стороны, унося боль и разочарование, разойтись, возможно, навсегда. Это может стать для них полным крахом. Стоит ли риск выгоды? Надин снова поднимает телефон. Странно, но Хлоя не написала ни слова со времени последнего сообщения — на этот раз она терпеливо ждёт. Если Надин не ответит в самое ближайшее время, она может забеспокоиться и сдать назад, а этого Надин никак не хочет допустить. Прокрутив диалог, она читает его с самого начала и листает вниз. Она тщательно продумывает, что именно хочет написать дальше. Я не просила ту фотографию, что ты мне прислала, наконец, отвечает Надин, потому что так и есть, и она хочет расставить все точки над «i». Нет, но ты ведь смотрела на неё, правда? Надин закатывает глаза. Фрейзер, ты серьёзно? Она печатает: Как будто у меня был выбор. Я открыла диалог, и она была там. Ты действительно удалила её? Надин колеблется всего мгновение, и сердце в её груди стучит, как бешеное. Да. От Хлои тут же приходит: Врёшь. Застигнутая врасплох, она замирает; жар вины прокатывается по её телу, отчего под волосами покалывает и вся кожа будто горит. Откуда Хлоя узнала? Это невозможно. Или она просто наугад это сказала? Что же ей теперь делать? Раскрыть все карты и сказать правду, или попытаться солгать, уйти от ответа? Она не осознаёт, как долго лежит так, до тех пор, пока смартфон в её руках не гудит сигналом нового сообщения, возвращая её в реальность. Надин? Вот чёрт. Да, как можно быстрее пишет она. Сообщения всплывают одно за другим со скоростью пулемётного огня. Прости, сладкая. Я больше не буду. Я просто хотела тебя позлить. Тебе не нужно ничего мне присылать. Я не понимала, как это выглядит, пока не написала. Я не хочу заставлять тебя делать что-то, чего ты делать не хочешь. Прости. Игнорируй меня! Может, я снова надралась! С каждым новым предложением глаза Надин становятся всё шире. Блядь. Это случилось — она слишком долго молчала, и теперь Хлоя думает, что она одна тут проявляет интерес, что Надин всё равно. Может, интерес Надин был не такой явный, но всё же… Она ни за что не хотела заставить Хлою чувствовать себя одинокой в том, что происходит между ними — что бы ни происходило. Её пальцы дёргаются. Она так много хочет сказать, написать Хлое, но она совсем не знает, с чего начать. Так что вместо этого она делает паузу и окидывает критическим взглядом собственное тело, не скрытое под тонким одеялом. Она рассматривает свои обнажённые руки, крепкие коричневые бёдра и узкую талию как можно пристальней. Тусклый свет лампы на прикроватном столике тонирует её кожу тёплым красным оттенком, подчёркивая линии твёрдых мускулов на руках, проявляя едва заметный блеск пота из-за душного ночного воздуха, прорисовывая то, как мышечные волокна под кожей напрягаются и растягиваются, когда она двигается. Пусть даже она не считает себя невыносимо сексуальной, как, вероятно, кажется Хлое, смотреть на её тело приятно. Её мозг изо всех сил пытается понять, как такое возможно. Надин всегда смотрела на себя глазами солдата. Её тело сильное и ловкое, потому что оно должно быть таким. Охота за сокровищами — нелёгкое дело, а уж управление частной военной компанией до того — и подавно; все эти занятия требовали соблюдения определённых правил, и чаще всего они гласили: либо ты рождаешься мужчиной, либо воспитываешь в себе жёсткий, наглый и беспринципный характер. Надин, не имея ни того, ни другого, восполнила недостатки железной хваткой и физической доблестью, и вела в бой своих людей, как равная им. Её тело было машиной, отлично смазанной и всегда готовой к схватке. Заряженным на полную обойму оружием. Но сейчас она пытается взглянуть на себя глазами Хлои. Надин вновь опускает взгляд — на плоские грудные мышцы и маленькую, но крепкую грудь с полутвёрдыми сосками, которые хорошо видно сквозь мягкую ткань её футболки, на узкий таз и покатые бока, на то, как край шорт туго обхватывает её мускулистые бёдра. Она представляет себе Хлою прямо здесь и сейчас, в её квартире, не отрывающую от неё взгляда, и по всему телу разливается жаркая дрожь. Она опять берёт телефон в руки. Какая-то часть её всё ещё не может поверить, что Надин в принципе собирается сделать такое. Конечно, она иногда фотографирует себя для Хлои, но это… это совсем другое. Надин думает о снимке в мусорной корзине её смартфона, и в ней вновь поднимается волна противоречивых чувств. Конечно, ничего подобного она послать Хлое не сможет, но в её силах снять хоть что-нибудь — не потому, что она чувствует себя обязанной, а потому что этого ей искренне хочется. Запустив приложение камеры, Надин переворачивает её фронтально и вытягивает смартфон над собой обеими руками. Выражение её глаз, отражающееся на крохотном экране, почти комичное — как у антилопы, пойманной в свет фар. Она корчит рожицу самой себе, а потом неловко смеётся над своим лицом. Это помогает расслабиться. Она регулярно попадает в прицел пистолетов и винтовок, и уж наверное может взглянуть в прицел камеры, чтобы сделать одну простую картинку. Нет в этом ничего страшного. Какое-то время она пытается найти выгодный ракурс; опускает телефон, чтобы подложить под спину подушку для того, чтобы свет ложился на её кожу эффектней, и закатывает рукав футболки, обнажая руку целиком, чтобы плечо от локтя вверх оказалось открыто взгляду. В конце концов, Хлоя ведь хочет увидеть её мышцы. Натянув на лицо максимально скучающую гримасу, она откидывает волосы со лба и, прямо перед тем, как щёлкнуть на иконку снимка, в качестве эксперимента напрягает руку. До того сглаженные пучки дельт и трицепса проступают под кожей, как натянутые под сильным давлением металлические проволоки; её плечи словно разбухают, бицепс вспучивается, а на левом предплечье вылезает вена. Она напрягается ещё сильнее, не позволяет усилию прорваться на её лицо, чувствуя себя глупо, но и очень, очень возбуждённой; ткань её футболки до отказа натягивается на её груди. Еле слышный щелчок, и всё готово. Не глядя на получившуюся фотографию, Надин отправляет её с короткой подписью: Довольна? Потом откладывает смартфон и недоумённо поднимает взгляд к потолку. Спустя три секунды она хватает телефон в надежде, что успеет остановить передачу изображения, но оно уже доставлено. Вот же блядь. Наверное, Хлоя смотрит на него прямо сейчас. Всплывает пузырик. Надин наблюдает, как он то появляется, то исчезает — значит, Хлоя пишет и переписывает по новой своё сообщение несколько раз. Смутно нервничая, она ждет и всё же смотрит на фото, которое отправила только что — и, тщательно его изучив, Надин признаёт, что получилось весьма недурно. Тусклый свет лампы скрадывал мельчайшие детали, делая их попросту невидимыми, но выгодно подчёркивал глубокий коричневый оттенок её кожи и линии выпуклых мышц на напряжённых руках. Надин впечатлена. Похоже, рутина последних двух недель дала свой результат. Смартфон вибрирует, и она возвращается к диалогу. Такое заслуживает награды, не правда ли? Под текстом появляется фотография. Надин нажимает на неё. В комнате Хлои, в доме её матери, уже достаточно светло, но она всё ещё лежит в постели. Её глаза томно прикрытые и сонные, и светящееся в их глубине выражение — мягкое и чувственное, как будто она всё утро дремала в своё удовольствие и начала шевелиться только сейчас. Её поза очень похожа на позу Надин, как будто Хлоя целенаправленно пыталась её скопировать, только вот её руки не такие накачанные, как у Надин, и в сравнении кажутся почти хрупкими; и, если у неё самой выражение лица было бесстрастным, то Хлоя улыбается во весь рот. Она без макияжа, а распущенные волосы глянцевыми прядями падают ей на глаза. Рубашка на ней старая, заношенная почти до прозрачности, с широким горлом, которое спадает с её обнажённого плеча, давая Надин понять, что под ней больше ничего нет. Плавный изгиб её груди над тонкой талией заставляет Надин сглотнуть внезапно застрявший в горле комок. Хоть эта фотография по сути своей недостаточно откровенная, она всё равно кажется ей ужасно интимной, и поражает так же сильно, как тот снимок, что застрял в мусорной корзине её телефона, если не сильнее. Надин не удаляет картинку. Она сохраняет её. И, вместо того, чтобы закинуть её в папку со всеми остальными фотографиями, Надин создаёт новую и называет её просто: Хлоя. Снова вибрация. Ты пришлёшь мне ещё одну? Надин удивлённо всматривается в экран. Хлоя уже хочет новый снимок? Даже первый сделать оказалось очень сложно. Она печатает в ответ: Не наглей. Но я наглая, с готовностью парирует Хлоя. Вот тут Надин застывает в сомнении. Она может сказать «нет», и Хлоя не будет злиться на неё из-за грубого отказа — она, как всегда, рассмеётся, пожелает спокойной ночи и будет делать вид, что ничего необычного не случилось. Но почему-то именно сейчас Надин чувствует себя как никогда безрассудно храброй, как будто расстояние в шесть тысяч миль встало буфером между ней и её собственными страхами и неуверенностью. Скажи «пожалуйста», пишет она. На этот раз настала её очередь дразнить и играться. Сообщение всплывает почти мгновенно. Asseblief. Пожалуйста, на африкаанс. И вот, это происходит ещё раз. Надин запрещает себе задумываться над ситуацией слишком сильно, иначе рискует банально сдохнуть из-за осознания всей унизительности происходящего. Она знает, когда подвести черту — и знает, что, сделай она это сейчас, всё разобьется в прах. Хлое нравится её тело, её физическую мощь, так что на этот раз она направляет объектив камеры не на лицо, а ниже; приподняв край футболки, она собирает её складками под грудью, обнажая живот так, что красноватый свет лампы очерчивает по контуру мышцы пресса. Никак не проходящее возбуждение заставляет её мускулы сжиматься, так что Надин использует это в своих интересах и напрягает живот. Кубики мышц и линии приводящих тут же прорисовываются под кожей. Она выравнивает объектив по центру своего дрожащего торса, задерживает дыхание и нажимает кнопку. Щёлк. Она отправляет снимок. Спустя минуту приходит ответ — ещё одно фото. Хлоя опять пробовала подражать ей: её рубашка задрана к груди так, что тёплая светло-коричневая кожа её живота сияет в утреннем свете. На взгляд Надин, она кажется невероятно мягкой. В отличие от её собственного туловища, сплошь исчерченного глубокими бороздами и жёсткими линиями, у Хлои живот тонкий и разве что совсем немного прорисованный мускулами; Надин замечает с полдюжины светлых шрамов, разбросанных по всей коже — охота за сокровищами отнюдь не самое благородное и безопасное занятие. Но эти изъяны ничуть не портят общее впечатление, и даже, кажется, делают его лучше. Впадинка пупка Хлои темнеет в самом центре, как расчётливо поставленная родинка. Надин может видеть трусики Хлои — красные, конечно же, — как они натягиваются на её округлых бедрах, цепляясь за выступающие тонкие косточки таза. Эту картинку она тоже сохраняет. Пять минут спустя Надин всё ещё не смогла написать ничего внятного в ответ. У неё нет слов. У Хлои, судя по всему, тоже. Тишина между ними гнетёт, ни одна из них как будто не может поверить в то, что они только что сделали. В конце концов, когда её сердце совсем захлёбывается бешеным ритмом, а в голове пульсирует от притока крови, Надин отписывается быстрым: Goeie nag, или «спокойной ночи», просто чтобы дать Хлое знать, что она всё ещё жива, а потом выключает телефон и кладёт его на тумбочку. Сон никак не идёт. Тело Надин напряжено и чересчур возбуждено. Она думает, что, может, ей стоило бы поласкать себя, лишь бы успокоится, выпустить наружу то сводящее с ума напряжение, которое копилось внутри ещё со вчерашнего дня и той самой первой фотографии; она знает, что сможет кончить быстро, до стыдного быстро даже, но вдруг понимает, что ей не хочется избавляться от этого беспокойного чувства так просто. Ей хочется запомнить его, распробовать, насладиться им. Зажмурив глаза, Надин видит на внутренней стороне век Хлою, её смуглую золотистую кожу и томно прикрытые веки. Её сны, когда она всё-таки проваливается в дрёму, жаркие, беспорядочные и совершенно бессмысленные — она не может вспомнить ни один из них, когда просыпается от звонка будильника меньше, чем через семь часов. Тем утром она бежит восемь миль.***
Естественно, её мать почти сразу понимает, что что-то не так. Надин помогает ей с кое-какой перестановкой — раз в несколько месяцев её матери нравилось менять местами всю мебель в доме для того, чтобы придать ему свежий, обновлённый внешний вид, и Надин обычно выступала в роли грубой силы, направляемой профессиональным взглядом, — и вот, после того, как старый, вылинявший из красного в терракоту диван оказывается в другом углу гостиной, спинкой к широкому панорамному окну, её мать, наконец, говорит, что теперь она довольна результатом, приносит Надин чашку чая и смеряет её хмурым взглядом: — С тобой всё хорошо, liewe*(малышка)? — интересуется она, пока Надин отхлёбывает из чашки. — Ты сегодня какая-то тихая. Если уж её мать, для которой заметить потерянное состояние дочери и прокомментировать его вслух является высшей степенью беспокойства, спрашивает о таком, значит, дела у Надин ещё хуже, чем она могла предположить. Пробормотав что-то невнятное, она допивает свой чай, а потом аккуратно приподнимает кофейный столик, чтобы её мать смогла разгладить образовавшиеся на ковре складки, возвращая ему вид идеально ровного квадрата. — Все хорошо, ma. Ты уверена, что тебе нравится, как всё стоит? Что насчёт обеденного стола? Потом они выходят погулять вместе. Надин, однако, совсем не может сосредоточиться, — мать дважды задаёт ей какой-то вопрос, на который она не может ответить, потому что не успевает даже расслышать его начало. Но мать на сердится, просто смеётся и советует ей вытащить голову из облаков. — Я никогда не видела мою liewe такой растерянной, — мягко сетует она. У Надин даже уши краснеют, так что она предпочитает не отвечать. — Как у тебя дела на работе? И как там твоя подруга? Надеюсь, вы двое хорошо заботитесь друг о друге? При этих словах Надин краснеет ещё сильнее. Они как раз садятся за ранний ужин, когда приходит сообщение от Хлои, запоздавшее, видимо, из-за перебоев связи вне черты города. Надин на автомате смахивает экран блокировки, смотрит в чат и застывает на своём месте, как громом поражённая. Это фотография — грудь Надин панически сжимается при мысли о прошлой ночи, о тех фотографиях, которыми они обменивались, и пугающего осознания, что Хлоя могла и сейчас прислать такое же, прямо в тот момент, когда мать Надин сидит напротив неё за обеденным столом, — но, к счастью, этот снимок абсолютно невинный: просто селфи Хлои на фоне потрясающе красивого кроваво-красного австралийского заката, пылающего вдалеке за её плечом. Выражение её лица — мирное, почти уязвимо-нежное. Её глаза смотрят прямо в камеру, как будто почти с вызовом, вот только взгляд лучится мягкостью и теплом. — Это твоя подруга, да? — спрашивает её мать, мягко вытаскивая смартфон у неё из руки, чтобы она тоже могла посмотреть на экран. Надин не осмеливается её остановить. Она улыбается с нежностью и тихо бормочет: — Какая замечательная картинка, — но теперь в её голосе проступает какая-то странная нота. Внутренне Надин вся настороженно подбирается. Уже многажды она рассказывала своей матери о Хлое, показывала ей другие фотографии и вкратце пересказывала случаи из их совместных приключений, умалчивая разве что о тех моментах, где её жизни грозила серьёзная опасность, но не более того. Она знает, что её мать хочет встретится с Хлоей, и что желание это взаимно, потому что сама Надин уже была знакома с матерью Хлои (горячей, шумной, постоянно ходящей босиком и ужасно любящей обниматься со всеми в округе австралийкой, которая так лучилась материнской любовью, что могла посоперничать с её собственной матерью). Но ей совершенно не хочется, чтобы её мать строила какие-либо предположения о природе взаимоотношений между ней и Хлоей. Они деловые партнёры, и всё, — деловые партнёры, которые посылают друг другу такие фотографии, которые даже для традиционно-дружеских отношений слишком уж откровенные. Но об этом её матери совершенно точно не нужно знать. Телефон Надин вибрирует снова. Мать пробегает глазами по экрану, и отчего-то её брови вдруг взлетают вверх, под самые волосы; деликатно кашлянув, она протягивает телефон обратно в руки Надин и забирает её полупустую тарелку: — Я положу тебе добавки, liewe. Скучаю по тебе, сладкая, гласит сообщение от Хлои. Вот бы ты была здесь. Надин недовольно морщится, понимая, что её мать видела эти слова, но в то же время её сердце резко стучит в груди. На вопрос, который за все прошедшие две недели она так и не смогла задать Хлое, теперь был дан ответ, и густое, тягуче-сладостное ощущение разливается у неё под рёбрами. Наскоро отключив экран, Надин убирает телефон в карман, и спустя несколько секунд мать возвращается со старательно изображаемой на лице беспечностью. — Dankie. Какое-то время они едят молча. — Твоя подруга — очень красивая женщина, — начинает мать слишком уж нарочито небрежным тоном — Надин сразу чувствует неладное: — Да. — Ты когда-нибудь пригласишь её к нам с визитом? Мне бы очень хотелось с ней познакомиться. Надин отводит взгляд и прячет нос в чашке: — Я уже говорила тебе, что приглашу. — Когда-нибудь в этом году, nunu*(паучок; общее слово для всякой пакости вроде червяков, пауков и насекомых, но используется как ласкательное). Чёрт возьми, только не это ужасное прозвище. В последний раз она слышала его по отношению к себе лет в девять. — Только если ты пообещаешь больше не называть меня так. Её мать посмеивается: — Может, мне стоит рассказать о нём твоей nooi*(юная леди, аналог нашему «молодой человек»), чтобы она сама тебя так звала? И — блядь, вот в чём всё дело. — Она не моя девушка, — быстро возражает Надин. Она понятия не имеет, что могло натолкнуть её мать на подобную мысль — одна фотография и пара слов в сообщении вряд ли могли послужить достаточным поводом, — ведь не она же сама вызвала подозрение. По крайней мере, она не хочет в это верить. — Мы просто деловые партнёры. И всё. Её мать прищуривает глаза и тихо спрашивает: — А она об этом знает? В ответ Надин только тяжко вздыхает. Она больше не хочет говорить на эту тему. На её удачу, мать, похоже, понимает это и заговаривает о чём-то другом. — Моя комната всё ещё свободна? — спрашивает Надин чуть позже, стоит вечеру плавно перетечь в ночь. На лице матери мгновенно появляется радостная улыбка: — О, так ты останешься? — Да. Если это не… — Даже не говори так. Оставайся, оставайся! Я накормлю тебя завтраком. Надин улыбается в ответ. Она уже ждёт – не дождётся. Спустя час, лёжа в своей детской комнате на старой кровати, потрёпанной и привычно жёсткой, служившей ей верой и правдой с десяти до восемнадцати лет, Надин осторожно вытаскивает из кармана свой смартфон. Она более чем уверена, что мать уже спит, и всё равно чувствует себя шкодливым ребёнком, который вопреки запретам переписывается в чате поздно ночью. Но время уже приближается к одиннадцати часам вечера, Хлоя наверняка уже проснулась, а они с прошлой ночи и не поговорили ещё толком ни разу. Хотя и то, чем они занимались вчера, вряд ли можно назвать полноценным разговором. Тем не менее, Надин не хочет, чтобы Хлоя думала, будто она избегает общения с ней. К тому же, она уже точно знает, что хочет сказать. Мне понравился снимок, который ты мне прислала. С закатом, печатает Надин, и ощущает странное смущение, когда продолжает: Моя мама увидела его. Она замирает в нерешительности, но всё же заканчивает: Она думает, что ты моя девушка. А что, вполне себе идея, отвечает Хлоя через несколько долгих минут. Что может означать такой ответ, Надин не имеет ни малейшего понятия. Её телефон вибрирует ещё раз: И? «И» что? Сконфуженно пишет Надин. Что ты ей сказала? Что ты – не моя девушка. Ответ выходит слишком резким, но она понимает это, только когда нажимает кнопку «отправить». Почти грубым. Как пощёчина. Ей внезапно хочется хоть как-то объясниться, смягчить свои слова, а ещё лучше – вернуть их назад. Почему каждый раз, когда она пытается сказать правду, выходит так тупо? Ну, ведь потому что так и есть, всё-таки добавляет она. Проходит почти пять минут, а ответа всё нет. Надин, чтобы хоть как-то забить ожидание, запускает и удаляет с полдюжины приложений, потому что она не знает, что ещё можно сказать, чтобы не ранить самолюбие Хлои окончательно – то есть, если она уже не уничтожила его. Хотя, почему бы слова Надин должны были ранить её, если они действительно друг другу не любовницы? Они ведь… Надин понятия не имеет, кто они друг другу теперь. Наконец, всплывает сообщение, но всё, что в нём написано – это Goeie nag, Надин. Сладких снов. Goeie nag, желает Надин в ответ, и почему-то её жжёт изнутри странным чувством потери и мучительного одиночества.***
В отличии от города, где день обычно начинался жарко и шумно, и с каждым часом температура только росла, а гул набирал в децибелах почти до предельной громкости, за чертой города утро мирное, тихое и прохладное. Рано на рассвете Надин валяется в постели, открыв настежь все окна, и наслаждается лёгким свежим ветерком, колышущим занавески. Сегодня она не пойдёт на пробежку. Только не сейчас, когда она уже чует вкусный запах и слышит аппетитное шкворчание, доносящиеся снизу. Где-то снаружи кричит петух. Надин дожидается третьего крика, прежде чем встать с постели. На столе в столовой её уже ждёт полная тарелка. Она наедается до отвала, пока мать ласково взирает на неё с кухни, напевая под нос мотив старой народной африканской песни и покачивая бёдрами ему в такт. Он напоминает Надин те времена, когда она была совсем ещё мелкой девчонкой и завтракала за этим же столом перед школой, а потом, много позже, во время службы в Шорлайн сидела и пила чай или кофе вместе со своим отцом, который обычно читал газету. Его отсутствие в этом доме всё ещё чувствуется открытой кровящей раной. Эту рану невозможно было бы терпеть, если бы рядом не было её матери, согревающей всё вокруг своими тихими напевами, тёплыми улыбками, громким звоном посуды и потрясающим ароматом еды, которую она готовит. Почувствовав приглушённый гул в кармане, Надин тянет руку и вытаскивает смартфон. Как обычно, ей пишет Хлоя, которая на этот раз соизволила дождаться подходящего времени и убедиться, что Надин уж точно проснулась, прежде чем прислать сообщение. Goeiemôre*(Доброе утро), подмигивает ей текст, а за ним следует фотография сонного лица Хлои, озарённого мечтательной улыбкой на полных губах. Надин пристально всматривается в снимок. Хлоя выглядит посвежевшей. Отдохнувшей. Тёмные круги, залегавшие под её глазами на протяжении нескольких последних недель их работы, теперь совсем исчезли. Похоже, сегодня у неё игривое настроение, судя по тому, как лукаво сияют её глаза сквозь полуприкрытые ресницы, и как лихо падают со лба блестящие чёрные пряди волос. Надин и не осознаёт, как надолго зависает — она испуганно вскидывает голову, как будто её застали за чем-то неприличным, только когда мать деликатно покашливает рядом. — Ты застрянешь в пробке, если не уедешь в скором времени, liewe, — мягко журит дочь она. — Да. Dankie, за завтрак. Всё было очень вкусно, — встав из-за стола, Надин методично собирает свои вещи. — Ты уверена, что тебе всё нравится? — интересуется она, обводя рукой мебель вокруг. Новая расстановка пока ещё непривычная, но ей кажется, она придала всему дому какое-то второе дыхание, да и её мать, кажется, довольна результатом. На выходе она, как обычно, заключает мать в объятия и коротко целует в щёку. В ответ та прижимает её так близко, как может, даже крепче, как сама Надин, но не причиняя боли. Дождавшись, когда она отпустит, Надин делает небольшой шаг назад. — Я приеду ещё раз, как только смогу. Lief vir jou*(Люблю тебя). Её мать молчит. Уже двинувшаяся было в сторону своей машины Надин замирает и ждёт, понимая, что, должно быть, она хочет сказать ей что-то важное. Несколько долгих мгновений спустя мать поднимает взгляд на неё и обнимает ладонью её лицо, крепко, но нежно. — Надин. Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Если ты любишь кого-то… — Ma, я ведь уже сказала тебе!.. — вспыхивает Надин, смущённая донельзя. Она вовсе не влюблена тайком в свою партнёршу по бизнесу. Может, между ними и изменилось что-то… Может, Надин и заботилась о ней слишком уж трепетно, может, даже сильнее, чем о ком бы то ни было во всей её жизни, за исключением её семьи, но ведь это… Это же не значит, что… Рука на её щеке сжимается, как бы упрекая: — Не перебивай свою мать. — Надин прикусывает губу и покорно сносит укоряющий взгляд, который напоминает ей, что для матери она была, есть и будет маленькой девочкой. — Если ты любишь кого-то, расскажи ему об этом. Не скрывай. Разреши всем увидеть это. И если кто-то, кого любишь ты, не любит тебя в ответ, это не конец света. Иногда ты будешь продолжать любить, и это может огорчить тебя. Но это ничего, ведь тогда ты сможешь найти кого-то другого, чтобы подарить ему свою любовь, и этот кто-то подарит тебе любовь в ответ. Знаешь, для меня не имеет значения, кого ты полюбишь, мужчину или женщину. Если ты найдешь кого-то, кто разделяет твою любовь, я хочу знать об этом, потому что тогда я буду счастлива за тебя. А как я могу быть счастлива, если ты не рассказываешь мне о своей жизни? — Она не моя девушка, — тихо повторяет Надин. Мать смотрит на неё всё так же недоверчиво, но кивает: — Ну, что ж. Может, и так, — она замолкает на мгновение. — Она присылает тебе очень красивые фото. — Мы друзья. Друзьям положено обмениваться фотографиями. Во взгляде матери так и сквозит: я не могу поверить, что моя дочь так туго соображает. — Она сказала, что скучает по тебе. А ты по ней скучаешь? — Это не… — Скучаешь ведь? Надин фыркает, злая от того, что ей приходится признать очевидное, и чувствует себя глупо из-за того, что злится. — Конечно, я скучаю по ней. — И ты сказала ей об этом? — Я… — Надин теряется и трёт затылок ладонью; её раздирает изнутри виной, и замешательством, и сомнениями, и ещё целым сонмом ещё не до конца осознанных ею чувств. — Нет. Её мать понимающе вздыхает: — Поговори с ней, liewe. — Не так-то это просто, — пытаясь отвести взгляд, бормочет Надин. — А что, если?.. Мать снова сжимает ладонью её лицо, и их взгляды встречаются. — Моя дочь ничего не боится, — говорит она так уверенно, как Надин ещё не доводилось видеть или слышать. Она отчаянно хочет поверить ей. — Моя дочь — самый смелый человек из всех, кого я когда-либо знала. И самый сильный. Сильнее даже её отца. Послушай свою мать. Твоя любовь — драгоценный цветок. Её нельзя прятать. Отпусти её на солнце. Ороси её водой. Как иначе она сможет расцвести? Надин молчит. Она кивает, глядя матери в глаза. Она хочет что-то сказать, но, когда она открывает рот, слова не идут — вместо этого она сглатывает, когда мать снова обнимает её. И на этот раз Надин сжимает её в объятиях в ответ так же крепко.