Здесь слышно пение ветра

День снова выдался ветреным и дождливым, и из-за прохладных порывов, сдувающих все на своем пути, прохожим мерещилось, будто кто-то надрывно завывает пропитанным горем голосом. Поскрипывающая табличка «Хоран и сыновья» недавно сменилась на новенькую, блестящую надпись «Братья-Хораны», что ясно давало понять — Хоран-отец скончался, и все дела перешли в умелые руки старшего сына. Было около девяти часов пополудни, и темнота клубилась туманом над сырой землей. Пансион ветшал, всё больше напоминая сгорбленного старика, теряющего последние клочки седых волос. С крыши слетала черепица, ржавый флюгер раскачивался, рискуя сорваться вниз, оглушительно хлопали ставни, словно пухлые ручки нервного толстячка. Ветер запустил длинные паучьи пальцы под промокшее черное пальто, и Гарри нервно потер ладонь об ладонь, мечтая о самом скромном — чашке горячего шоколада или не очень крепкого кофе. Гарри задержался на пороге и перевел внезапно потяжелевшее дыхание, едва справляясь с нахлынувшими воспоминаниями, которые колыхали его, словно брошенную в открытом море лодку. В ушах вдруг молотком застучал пульс, ароматы ветра и дождя обострились, словно переполнили друг друга. Пальцы в перчатках горячо пульсировали, неприятно покалывая, но Стайлс всё-таки потянул за ручку и вошел в пансион, впуская за собой немного осенних листьев и крупных капель дождя. Пансион встретил его знакомым желтовато-теплым светом, приятным запахом древности: старой, трескающейся мебели, медленно тускнеющих картин, истоптанного ковра, потертой кожи и плохо начищенной меди. Испытывая ноющее в висках чувство дежа вю, Гарри медленно подошел к регистрационной стойке, за которой стоял темноволосый молодой парень, знакомый и незнакомый одновременно. Он заметно окреп, стал чуть выше и шире в плечах, миловидное лицо приобрело мужественные черты, и в целом Найл выглядел совсем не таким, каким Гарри его запомнил. Стайлс четко нащупал нотки упрямства на красиво очерченном подбородке, тень печали в глубоких глазах и что-то сытое в полурасслабленной позе. Когда они виделись в последний раз, у Найла не было растительности на лице. Взгляд парфюмера скользнул по напряженному лицу с замиранием сердца, и оно каждый раз пропускало такт, когда Гарри находил что-то новое, упущенное в прошлый раз. Он запомнил его милым, ладным, невероятно теплым, по чему очень скучал, путешествуя по миру, но сейчас находил что-то иное, приятно волнующее уставшее тело. Все эти детали так четко складывались, что Гарри даже подивился тому, каким простым был этот многогранный пазл, пока первый кусочек куда-то не запропастился. От Найла ничем не пахло, точнее... не пахло ничем знакомым. Удивительный чистейший аромат, часто снившийся Стайлсу по ночам, словно выветрился — на смену ему пришло что-то ужасающее: сладко-древесное с примесью ванили и яблока, мускусно-ореховое и даже чуть-чуть морское, точно в эти духи намешали сразу все ингредиенты на свете, и Гарри с тревогой подумал, какой бездарный человек мог создать такой отвратительный парфюм. Найл словно не чувствовал, как это дрянь душит его дивный аромат, спокойно рассматривая книгу учета — Гарри невольно сглотнул. Он оставил ему лучшие духи, его собственный запах, проявленный так ярко, что этой искусной работе позавидовал бы любой парфюмер на свете, но Найл заменил его на эту юродивую подделку. Опустив взгляд на шею, Гарри заметил за воротом хлопковой рубашки несколько пятен известного происхождения. Чужие губы, подумал Гарри, страстно целовали шею, которую когда-то своими зубами терзал он, размашисто зализывая ранки. Этот удушающий запах, понял Стайлс, отметка чужака, в свободное время ласкающего тело его мальчишки. Он был с его Найлом, изведывал каждый уголочек некогда нескладного тела, которое было создано для него. Гарри не забывал о том, что оно было создано для него во время своего путешествия, и эти мысли заставили его галопом бежать в эту богом забытую дыру. Стайлс поставил чемодан с флаконами и другими скромными пожитками на пол, где уже собралась небольшая лужа, и пристроил мокрую шляпу на стойку, чтобы привлечь внимание Найла. Хоран всё еще сосредоточенно рассматривал книгу учета, слегка хмурясь, но резкое движение рядом отвлекло его. Найл поднял глаза — большие, удивительные, голубые, поразившие Гарри еще тогда, в первую ночь, когда Хоран смотрел на него, заполняя книгу. И его запах... тогда от Найла пахло дерзкой юношеской невинностью, готовой прерваться в любой момент. – Здравствуйте, – с секундной заминкой проговорил Хоран. Гарри видел, что слова даются ему с некоторым трудом, словно язык Найла пытается нащупать его в поцелуе, но сам же тянется назад. Что ж, его хотя бы узнали — это приятно грело сердце, как глоток хорошего виски, от которого грех было отказываться такой паршивой ночью. – Добро пожаловать в пансион братьев-Хоранов. – Найл слегка задохнулся, но упорно выговорил новое название пансиона, спотыкаясь языком о каждую букву. – Желаете... – Желаю, – машинально проговорил Гарри. Он знал, что Найл говорит о комнате, но желал он исключительно его. Сейчас он понимал это, как никогда точно. Осознавал Гарри это и когда уезжал, но его влек новый мир, новые ароматы, которые нужно было найти, чтобы создать очередной шедевр, а также презентация духов, который с нетерпением ждали в высшем обществе. Он знал, что вернется — он не мог не вернуться к этим прекрасным голубым глазам, острым ноготкам, царапающим его спину, к трогательной полуулыбке, будто стертой ластиком, к Найлу Хорану, глядящему на нему с толикой прохлады и неприязни, больно колющей легочную ткань. Конечно, он злился. Гарри тоже злился бы, если бы его бросили так внезапно, но тогда он думал, что оставил достаточно. Обещание, — если угодно клятву, — что он вернется, и самые лучшие духи: самого Найла во флаконе. Их следовало бы взять с собой, но не давать никому ими пользоваться. О, эти дуры — великосветские дамы, пошло благоухающие розами и пионами. Им и не снился этот нежный, гипнотизирующий аромат, смесь юности и зрелости, невинности разума и желания тела. Они жаждали новых духов — все его клиенты и клиентки требовали очередные ароматы для недель высокой моды и игрищ в стареющих дымных салунах — а Гарри всё больше замечал, что каждый созданный им запах возвращает его к ветшающему пансиону и мальчишке, ласкающем себя под его дверью, думая, что Стайлс не видит его. Тогда Гарри позволил себе маленькое представление, но лишь для того, чтобы узнать, как далеко зайдет парнишка с двумя озерами вместо глаз. Он зашел далеко. – Снять одноместную, двухместную или... – Двухместную, – сказал Гарри. Найл продолжал смотреть на него, словно ничего не происходит, и Стайлс не сводил взгляд с губ, которые ему довелось целовать. Должно быть, мальчишка теперь искушен, и лихо перехватит инициативу, попробуй он влезть своим языком к нему в рот. Наверняка там всё еще сладко и тепло — и словно назло грудь отозвалась болезненным сердцебиением, а кровь зашумела в ушах, как водопады Бридал Вейл. – Тихое, спокойное, без лишнего шума. – К комнате должна... – Да. Это пробуждало воспоминания, задремавшие в груди ненадолго. Не только мысль о том, как он заметил, что симпатичный мальчик со стойки смотрит за ним в щель, но и сам холл, потрепанная обивка на лавочке, отполированная, но всё-таки очень старая крышка стола и, конечно, дюжина запахов. Старых пожелтевших бумаг, сыреющих тряпок, трескающейся краски, чернил, воска... Найл машинально двигал рукой по книге учета, продолжая смотреть ему в глаза. Не та книга, что была раньше, но совершенно идентичная, также расчерченная, заполненная подобным образом. – Вам нужен... Балкон. Гарри мог проговорить все его фразы за него, не ошибившись ни разу. Стайлс столько раз повторял в голове их первый разговор, что он отпечатался где-то внутри, и его можно было развернуть, словно древний манускрипт, и вчитаться в длинный ряд букв, чисел и мелких значков. У всех них имело значение. Гарри был уверен, всё в жизни происходит не просто так. Не просто так он выбрал именно этот пансион той дождливой ночью, не просто так именно Найл тогда сидел за стойкой, не просто так дверь душа оказалась не закрыта и, конечно, не просто так Гарри заметил голубизну удивительных глаз, стоя под теплыми струями воды. Каждое событие его жизни цеплялось за другое, и если он вернулся сейчас, значит, иначе и быть не могло, слово невидимая рука вела его и ласково подталкивала, когда Гарри останавливался на перепутье. – Нет, – ответил он и улыбнулся почти незаметно. – Это излишняя роскошь, можно и в окно посмотреть. Губы Найла еле сдерживались, чтобы не дрогнуть от досады. Изящная волна губ, раньше напоминавшая скрипичный ключ, теперь вытянулась в канцелярскую линию, перечеркивающую что-то знакомое на безупречном лице. Теперь в Найле отчетливо угадывался ирландец с мятежным взглядом, мужским подбородком и носом, темнеющими волосами, между тем всё равно струившимися шелком. Природа наделила его народ крепкими фигурами и упрямыми характерами, и только так они смогли пережить великий голод и побороться за независимость, чего до сих пор не удалось Шотландцам. – Вы желаете... Принимать пищу в общей столовой или у себя в комнате. Звать его к себе, на свою территорию, за плотно закрытую дверь или спускаться вниз, наблюдать за тем, как самый младший Хоран хлопочет на кухне, слово мальчишка-поваренок, смутно вызывая воспоминания о прошлом. Слишком заманчиво и даже сладко, чтобы проговаривать заученный сценарий. – По ситуации. Если Найл и удивился, то виду не подал, лишь сделал росчерк широким движением руки и задумчиво пошкрябал слишком жирную линию ноготком. «Брат сказал экономить чернила», – говорило его лицо. Задумчивость шла ему, вот такая спокойная, увлеченная лишь слишком толстой линией чернил. Когда он поднял глаза, от его деловитости не осталось и следа, но Гарри не поймал даже тонкий лучик тепла за этими ледяными преградами. Лед бывает теплым. Обычно по весне, когда температуры уже достаточно высокие днем, но ледяная корочка еще толстая и крепкая. Иногда в ней можно найти вмерзший осенью лист, ярко-рыжий, полностью сохранившийся за долгую зиму. Однако сейчас Гарри не видел ни листьев, ни солнечных лучей. – На какой срок Вы остаетесь? – А на какой бы ты хотел, чтобы я остался? – не выдержал Гарри. Найл с неожиданной нежностью погладил книгу по корешку, словно его не интересовало ничего, кроме содержимого. Сотни подписей — сотни постояльцев, тысячи маленьких историй, похороненных в этих умирающих стенах. Секреты фамильной мебели, теряющих ценность безделушек, пожираемых молью половичков. Секреты поскрипывающих кроватей, сырой террасы на заднем дворе, стареющих постояльцев, давно потерявших пристанище и память. Среди всего этого Найл казался единственным светлым лучиком, за который можно было уцепиться. – Мне все равно, – наконец, проговорил он, еще раз коснувшись корешка. Сердце стукнулось о грудь, безжалостно напоминая о том, какие теплые руки бывали у этого мальца после очередной ночи рваной близости. – Я напишу две недели, если вы согласны... – С ценой, то поставить роспись вот там, – подхватил Гарри знакомые слова. Пытливо посмотрев Гарри в глаза, Найл протянул ему раскрытую книгу. Его руки не дрожали — он не дрожал. Непоколебимый, упрямый, повзрослевший. И кто только учит этих провинциальных ублюдков соблазнять взрослых мужиков, так? – Вы удивительно прозорливый человек, – произнес Найл, облизывая губы. – Есть комната номер восемь с видом на улицу и комната номер десять с видом на внутренний двор, какую вы... – Тринадцатую. – Мы не пользуемся этой комнатой. Больше, – проговорил Хоран с легкой заминкой. По тени, промелькнувшей на его лице, можно было догадаться, что он помнит всё, что произошло в той комнате не хуже Гарри. Для человека, который легко нашел ему замену, Найл был удивительно недоволен. И на его щеках проскользнуло что-то утешительно-знакомое, легкого розового оттенка. У Гарри были духи похожего цвета. Образец четырнадцать. Единственный в своем роде, как и все духи, созданные его рукой. – Почему? – спросил Гарри настойчиво. – С ней что-то не так? – Есть десятая и восьмая, – проигнорировал его Найл, придвигая книгу ближе. Страницы легонько качнулись. От них пахло новой бумагой и чернилами. Не самый плохой запах, на любителя. – И если... – Я заплачу, – быстро сказал Гарри, сжав пальцы на стойке. Мокрая ткань перчаток врезалась в кожу. – Любую сумму. Но мне нужна тринадцатая. Скрипнул отодвигаемый стул, наверняка царапнув покрытие. За долгие годы существования пансиона этих царапин наверняка были сотни, если не тысячи. У Гарри тоже бывало с десяток на спине, тоже в этом пансионе. – Что ж, ладно, – прежде Стайлс не видел Хорана раздраженным. – Тринадцатая, так тринадцатая. Там наверняка прогнили доски... – Уверен, что нет, – быстро ответил Гарри. Найл демонстративно открыл ящик и принялся рыться среди ключей. Сколько их было! Большие и маленькие, фигурные и простые, изящные и грубые, от замков, от сейфов, от женских дневничков, от чемоданов... наверное, некоторым из них было по семьдесят лет, а то и по сто. Гарри чувствовал их железный запах с оттенком ржавчины, так что хотелось сморщить нос и отодвинуться, но он продолжал смотреть, как Найл ищет нужный ключ. К некоторым ключам были привязаны ленточки разных цветов. На голубой Гарри различил истрепавшееся «Найлер», явно вышитое заботливой материнской рукой. Тонкие стежки, искусная работа, выполненная без спешки и очень аккуратно. Маура Галлахер разбиралась не только в интерьере. «Найлер, – подумал Гарри, словно это слово было новым ароматом в его палитре. – Хорошо звучит». Вытащив ключ с пометкой тринадцать, Найл с шумом задвинул ящик обратно и обошел стойку, чтобы подхватить чемодан. Он наклонился перед ним, невольно позволяя рассмотреть свое окрепшее тело, и Гарри в который раз вспомнил бесконечные ночи и дни в тринадцатой комнате. Расплавившиеся простыни, протяжные стоны хрупкого тельца под ним, пронзительный взгляд голубых глаз на прощание и упоительный аромат, еще долго колыхающийся в воздухе после ухода Найла. Его всегда хотелось собрать во флакон, чтобы не потерять. От младшего Хорана явственно пахло другим мужчиной — это его парфюм вцепился в повзрослевшее тело, словно когтистая лапа орла, хватающего добычу. Слишком крепко и явно, чтобы решить, будто это одноразовая связь. Значит, это был кто-то, кого Найл по каким-то причинам счел лучше. Или кто-то, кто просто был рядом, когда ему было нужно. За своими думами Гарри не заметил, как они поднялись на четвертый этаж. Похоже, даже символическую уборку здесь не проводили. Можно было даже различить следы, ведущие к лестнице на чердак, где засыпал младший Хоран. Найл поставил чемодан на пол, вставил ключ в замочную скважину, из которой тянуло сквозняком. Знакомый скрип оповестил его о том, что комната открыта. Она не изменилась. Такая же просторная, с самой простой меблировкой, какую только могли себе позволить в этом пансионе. Кровать оказалась накрыта белой тканью, которую Найл тут же сорвал, поднимая в воздух комья пыли. И, пока Гарри озирался, словно завороженный, он проверил душевую — горячая и холодная вода были в наличии, перебоев не предвиделось. – Я сейчас приду и вытру пыль, – сообщил Найл, не без недовольства рассматривая пылевые дорожки на полу. – Располагайтесь. Гарри опустился на кровать, медленно повел по ней рукой, словно она могла его остановить, как стыдливая девица. Такая же на ощупь — простой матрас без излишеств, в меру мягкая ткань. Он скользнул носом по покрывалу — обыкновенный стиральный порошок без отдушек. Возможно, отбеливатель. Ничего, что напомнило бы прежнего Найла. Конечно, они перестирали всё после того, как он уехал. Открыв чемодан, Стайлс вытащил свой шелковый халат. Он был новым, но удивительно походил на прежний, потому что хоть в чем-то Гарри хотелось быть консервативным. Облачившись в халат, Гарри снова вернулся на кровать. В прошлый раз он смешивал образцы, сейчас Стайлс ждал Найла, который не помедлил вернуться с ведром и тряпкой. Воду он набрал в ванной комнате, после чего неторопливо, но уверенно занялся пылью. Гарри наблюдал за его движениями по-кошачьи, но ничего не говорил, и Найл, кажется, успокоился. Покончив с уборкой, он остановился у двери — его руки были чуть красноватыми от работы, Гарри страшно хотел его приласкать. Его стараниями они могли бы стать беленькими, не обремененными тяжелым трудом. – Больше ничего не нужно? – спросил Найл, и в его голосе даже промелькнула надежда. Кажется, задержаться в его планы совсем не входило. – Нет, – покачал головой Гарри. Затылок странно пощипывало, словно он сам подталкивал себя. Что же сказать? Что можно сказать? Стайлс впервые чувствовал себя так. Он думал, что наваждение вдруг спадет, если он снова увидит Найла, а вышло только хуже. – Я сочувствую твоей утрате. Твой отец был хорошим человеком. Мне жаль. Стайлс чуть не сказал «наверное, он был хорошим человеком», потому что — черт возьми! — он же совсем не знал Бобби Хорана. Видел его пару раз, и этого было явно мало, чтобы составить о нем особенное впечатление или со скорбным видом соболезновать его кончине. Но он всё-таки воспитал Найла, что было уже немало. И, следовало признать, выглядел располагающим к себе. Гарри запомнил, что от него пахло ирландским кофе. И это был хороший запах, потому что и кофе и ликер виделись ему благородными напитками. По крайней мере, на фоне некоторых других. – Мне тоже жаль, – ответил Найл бесцветным голосом. – Но ничего не поделаешь. Что-то просто происходит в жизни, и это никак не изменить. Иногда это даже к лучшему. – Я скучал, – сказал Гарри, опуская ноги на пол. – И думал о тебе. – Нет, – Найл прислонился к стене бедром, скрестив руки на груди. Его внимательные глаза не померкли, но потемнели. – Ты не думал обо мне и не скучал. Только по тому, как я плясал вокруг тебя и заглядывал тебе в рот, – со странным смешком проговорил Хоран. – Ты не написал ни одного письма. За два года ни одного письма. А теперь, если не возражаешь... – Найл! Хоран захлопнул дверь. «Он заставил меня стыдиться, – подумал он, кусая губы и сглатывая навернувшиеся слезы злости и раздражения. В груди бушевали досада, обида и ярость. – Стыдиться таблички, на которой написано имя моего отца. Стыдиться того, кто я есть. И теперь он думает, что может просто явиться спустя два года, и я брошусь к нему на шею? Нет, такого не будет. Никогда. Никогда. Никогда». Найл спустился за стойку регистрации, где уже ошивался Эштон — бармен, которого наняли не так давно. Это была идея Дениз, свежеиспеченной жены Грега, которая переехала в пансион сразу после того, как отец скончался. Тело старшего Хорана не успело остыть — она тут же принялась наводить порядок, и лишь стараниями Найла большая часть пансиона не претерпела значительных изменений. Всё, что было так дорого Найлу, казалось ей хламом, собиралось в мешки и выбрасывалось. Вещи Мауры она примеряла, будто у нее было на то разрешение, оценивала их, иногда осуждала. Увидев жену брата в мамином ожерелье, Найл промолчал, но ночью изорвал его на части. Оно не было фамильным. Оно было маминым, и никто не должен был трогать его без разрешения. – Вот и ты, – улыбнулся Эштон, прижимая Найла к стойке. Его горячие губы моментально скользнули к уязвимому месту шеи — Найлу нравилось с ним трахаться. И только. – А я думал, куда ты пропал? – Не сейчас, – Найл тяжело вздохнул, но совсем не от близости Эша. Его трясло от того, что он так долго сдерживал гнев и злобу. Гарри Стайлс, чертов Гарри Стайлс, зачем он явился в его жизнь сейчас, когда в ней только появился какой-то смысл. – Я не в настроении. – Ты в порядке? – Эш прислонился к стойке и уставился на Найла уже по-дружески. – У тебя глаза красные. – У меня аллергия, – соврал Найл, поднимая глаза к потолку, чтобы они не вздумали увлажниться. – Постоялец занял очень пыльную комнату. Комнату, в которой произошло так много всего! Первый раз Найл попробовал трогать себя, в первый раз кончил, в первый раз позволил мужчине себя трахнуть и, кажется, влюбился тоже в первый раз. Первое время он проводил в этой комнате постоянно, перебирая в голове все свои воспоминания, пока отец не слег с болезнью. Найл закрыл тринадцатую комнату, они вообще перекрыли этаж, оставляя лишь проход на чердак, где продолжал ютиться самый младший Хоран. Он провел полгода, держа отца за руку, и когда Хоран-старший испустил дух, его рука всё еще лежала в хрупкой ладони младшего сына. Грег не стал терять времени даром. Не успели священники отпеть старшего Хорана, как он занял его комнату, привел Дениз, которая мгновенно стала его правой рукой, и принялся наводить порядок в пансионе. Найл снова стал мальчиком на побегушках. Душевную горечь, боль от утраты отца и любимого человека, который оставил на память о себе флакон духов, он заполнял работой, пока не обнаружил себя в объятиях почтальона. Ускользнув от бдительного внимания почившего отца и брата, который теперь думал только о прибыли и растущем пузе жены, он совсем упустил Найла из виду. А Найл внезапно вспомнил, что ему никогда и не хотелось кружить девчонок на танцах. Зато он много раз представлял себя на их месте, когда видел на этих плясках интересных мужчин. С ними было намного проще. Им было нужно тоже, что и Гарри, и Найл нашел способ забыться хотя бы на время. Слухи пошли быстро. А уж когда в пансионе появился миловидный бармен, Найл уже был достаточно искушен и умело управлялся со своим телом. Они с Эшем много трахались. Найлу всё еще нужно было забыться. Не думать о том, что он теперь сирота, что он не нужен в собственном доме, что вещи его матери теперь носит жадная деревенщина, что он не знает, чем ему заняться, а любимый человек наверняка трахает деревенских парнишек, оставляя им на память разноцветные флаконы. Рана не затягивалась. Нет, снаружи она постепенно зарастала кожей, но внутри всё еще была дыра. Иногда Найл, оставаясь наедине с собой, открывал флакончик духов и осторожно нюхал, проваливаясь в полуистрепавшиеся мечты. Гарри не был особенно ласков, но воспоминания о тех двух неделях всегда заставляли Найла трепетать. Следом приходила боль, и Найл убирал флакон глубоко в шкаф, заворачивая его в тряпки. Его обманули, использовали и выбросили. Гарри получил всё, что хотел. Просторную комнату, вкусные завтраки, уютную постель и податливую игрушку для плотских утех и экспериментов. «Я не игрушка, – думал Найл, рассматривая себя в отражение отполированной крышки регистрационного стола. То, что он видел сейчас, нравилось ему куда больше, чем то, что он видел два года назад. – Больше нет». Кофе принес какой-то парень, из чего Гарри сделал вывод, что Найл его избегает. В таком маленьком пансионе это было весьма опрометчиво. Ничто не мешало Стайлсу спуститься к завтраку. Найл имел право на него сердиться. Гарри и сам сердился на себя, и это было едва ли не впервые в жизни. В его чемодане было две дюжины писем, по одному на месяц, проведенный вдали от Хорана. Ни одно из них он так и не отправил, хотя бывало по часу стоял у почтового ящика. Лондон, Париж, Мадрид... он писал ему со всех уголков света, но ни разу не отправил письмо. Он боялся, но боялся чего? Гарри и сам не знал или не мог озвучить. Он никогда не влюблялся, никогда не любил, не ценил и не дорожил. В его душе было место только для ароматов, а самые ласковые прикосновения получали флаконы для духов. В его жизни было много мальчишек, которые сами опускались на его член, но ни одного из них Гарри не мог запомнить. Это были безликие куклы, которые потом исчезали вместе со своими пошлыми запахами и улыбками. А вот голубые глаза Гарри вспоминал каждый день. Он понял, что что-то не так еще в пансионе, когда не мог отказать себе в удовольствии лишний раз полюбоваться Найлом, пока он пытался прийти в себя после полученного удовольствия. Ему хотелось задержаться — еще на неделю, на две... но его ждали в Париже, у него была презентация духов, а он никогда не пропускал презентацию своих духов. Правда, те духи казались пустышкой по сравнению с тем, что он сделал, пока они с Найлом ублажали друг друга. Сначала Гарри думал, что всё вернется на круги своя. Ему нужно только попутешествовать, как раньше, найти новые ингредиенты, новые ароматы, нового мальчишку... но первый же парень, потянувший руки к его ремню, вызвал чувство отчуждения. Запах собственных духов — прекрасного образца сорок четыре — заставил ноздри сморщиться от отвращения. Оттолкнув юнца, Гарри долго смотрел на звезды у открытого окна. Ему нравилось думать, что где-то там, далеко, Найл также смотрит в небо. И вот так родилось первое письмо. Гарри описал свое путешествие, описал прием, а потом вдруг обнаружил, что пишет совсем о другом. О теплоте его рук, о голубизне его глаз, шелке волос. Он нашел для письма хороший конверт, он отправился на почту, чтобы его отправить, но так и не смог это сделать. Письмо сначала лежало в кармане пальто, словно еще надеялось отправиться в путешествие, а потом переместилось на дно чемодана. В пансионе Гарри нравилось. От него пахло древностью, прошлым веком, и жизнь в нем остановилась примерно на том же уровне. За время путешествий у Гарри нашлось время подумать, и Стайлс пришел к выводу, что Хораны наверняка раньше были лордами, и старик просто цеплялся за было величие, постепенно продавая фамильные ценности, чтобы погасить счета и долги. Внизу уже приятно пахло поджаренными сосисками, яйцами, картошкой и ломтиками свежего хлеба, так что Гарри сглотнул слюну. Он давно не ел простых блюд, всё более искушенный изысканными обедами, так что мысли о простой яичнице были для него диковинными и приятными. В столовой было пусто, все постояльцы еще спали. Только бармен крутился, словно ему не сиделось на месте. – О, постоялец, – отметил он, быстро взглянув на Гарри. Его взгляд был слишком оценивающим, чтобы заподозрить его в «чистоте взглядов». – Эй, Найл, тут постоялец! Он ждет еду! – Что ты разорался, Эштон, – донеслось из кухни. Гарри улыбнулся, различив уже знакомые нотки раздражения. На плите что-то шумно скворчало, из чего можно было сделать вывод, что до завтрака оставались считанные минуты. – Я почти закончил. Бармен повернулся к нему. – Он почти... – Я в курсе, – кивнул Стайлс. В ту же минуту из кухни показался Найл. Он был весь красный из-за высоких температур и долгой готовки — всё утро парень провел у плиты. Яичница на подносе выглядела немного неуклюжей, сосиски тоже были темнее, чем нужно, но пахло приятно, так что Гарри сглотнул слюну. Дышать ему было тяжело, потому что взгляд снова наткнулся на того, кого ему так не хватало. Заметив его, Найл даже на минуту опешил, но всё-таки спокойно подошел и опустил поднос с завтраком перед Гарри, даже не ударив им о крышку стола. Видимо, он решил игнорировать его, что было даже трогательно. Стайлс с таким еще не сталкивался. Если его игнорировали — он даже не замечал. Ему было всё равно, как себя чувствовали те, с кем он когда-то переспал. Взяв столовые приборы, Гарри занялся едой. Ему было приятно есть что-то, сделанное руками Найла. Запахи были теплыми, домашними, отвлекали от смрадного парфюма, который... Гарри поднял глаза. Бармен. Вот от кого пахнет тем ужасающим одеколоном, сделанным, кажется, из всего на свете. Против воли, Стайлс сморщился от отвращения. Бармен смотрел на Найла пожирающими глазами, так что Гарри мог его рассмотреть. Неплохо, но и ничего особенного. Гарри не видел причину держаться за него. Может, он хорош в постели? Это бы многое объяснило. Но Гарри все равно не стал бы держаться за такой ужасный запах. Конечно, у него были красивые вьющиеся волосы, и он был крепко сложен, но если это все его преимущества, то впору было и вешаться на куске бечевки. На его месте Стайлс бы, конечно, взял ружье, чтобы было понадежнее, потому что жить без каких-либо талантов всё равно, что и не существовать вовсе. Это говорила совсем не ревность. Гарри и чувства-то такого не знал. – Найл, – бархатно пропел бармен, хватая Хорана за руку и притягивая к себе. – Ты сегодня чудесно выглядишь. – Это я и без тебя знаю, Эш, – протянул Найл, слабо отпихивая бармена от себя. Слишком слабо, чтобы заподозрить, будто он хочет этого всерьез. – Перестань, ты себя совсем не контролируешь. А он действительно не контролировал себя, потому что его губы уже были в опасной близости от шеи Хорана. Эш проникнул за ворот его рубашки, словно это была изведанная тропинка, куда ему давно позволяли ступать. Что-то громко шумело, и Гарри с удивлением понял, что это его дыхание. Он будто бежал марафон из Дублина в Голуэй. – Тут все свои люди, – пропел Эштон, верно различая в Гарри одного из них. Стайлс угрюмо пожевал яичницу, которая внезапно стала напоминать по вкусу каучук. – К завтраку еще минут двадцать никто не спустится. Мы успеем... – Грег меня со свету сживет, если я исчезну опять, – ответил Найл и, легко улыбнувшись, посмотрел Эштону в глаза. Эта улыбка разъедала Стайлсу глаза и легкие. – Двадцать минут? Я был о тебе лучшего мнения. Эштон рассмеялся, откинув голову назад. Черт возьми, хотелось крикнуть Гарри, черт возьми! К этому он явно был не готов. Казалось, будто всё под контролем, но одно дело знать, что у Найла кто-то был, другое дело видеть это своими проклятыми глазами. И этот запах, этот ужасный запах, от которого хотелось царапать горло ногтями. – Твоя взяла, – кивнул он. – Но не думай, что вечером ты от меня увильнешь. – Я и не думаю, – Найл пожал плечами и толкнул Эштона бедром. Что-то пронзительно скрипнуло — Гарри посмотрел на свою руку. Вилка была согнута практически пополам, и это была не алюминиевая вилка. Отодвинув тарелку, Стайлс встал из-за стола. Порция была почти не тронута, но кусок не лез в горло. Пожалуй, в каком-то смысле Гарри мог сказать, что он сыт. – Принесите в комнату свежую газету, если не сложно, – проговорил он прохладным голосом и покинул помещение. Бушующие волны разрывали его внутренности, словно злобные гарпии. Этот мелкий говнюк не годился ему в подметки. Ужасный деревенщина с убогим акцентом, и его мышцы... не имели никакой практической пользы. Пусть он и мог открыть бутылку вина, это было лишь украшательство. Ладонь горела — Гарри не заметил, что чуть не сломал вилку в порыве... а что это вообще было? Захлопнув за собой дверь, Гарри еще долго ходил по спальне кругами. Это было просто немыслимо, это не могло быть правдой. Он не мог представить себе Найла в объятиях этого убожества, но, черт возьми, именно это Стайлс и представлял, когда ходил взад-вперед, поскрипывая половицами. Он касался Хорана, оставлял на его теле свой запах, целовал губы, которых был не достоин. Гарри впервые в жизни пожалел, что занимается духами, а не ядами. Впрочем... у него были интересные экстракты, которые можно было использовать и в практических целях. Размышляя о том, стоит ли подстроить бармену несчастный случай — ах, какая жалость! Сложно в наши дни отравиться вином! — Гарри пропустил момент, когда Найл вошел в комнату с газетой в руках. – Я оставлю... – начал было он, но замолчал, встретившись с Гарри глазами, и просто положил газету на столик. – Ты ведешь себя, как шлюха, ты знал об этом? – произнес Стайлс, остановившись. От негодования ему хотелось расшвыривать предметы, но не позволяла мебелировка. – Этот деревенщина всего тебя излизал средь бела дня, словно кто-то оставил перед ним банку варенья. Он тебе не подходит со всеми этими... глупыми замашками и дурным смехом... Ты только трахаешься с ним, это же не нормально. – О, правда? – спросил Найл, скрестив руки на груди. – С тобой мы тоже только трахались, если ты забыл. Все две недели, мы провели вот в этой постели, – добавил он, кивнув головой на расстеленную кровать. Чувство стыда неприятно обожгло гортань, но Гарри подавил это, упрямо закусив губы. – Что ты знаешь обо мне? Мое второе имя? Сколько мне лет? Что мне нравится? Что мне не нравится? Чего я боюсь? Ты можешь ответить хоть на один вопрос? – Хоран покачал головой, не дожидаясь ответа. – Не тебе меня осуждать. Только от того, что ты был первым, у тебя нет права считать, что ты будешь последним. Злость бурлила не только у него в крови. Гарри испытывал такой гнев, что ему хотелось сомкнуть на шее ирландца свои ладони. Как он мог сравнивать его и этого никчемного парня? Тот парень не пересекал ради него континенты, не создавал симфонию запахов, чтобы повторить его аромат. Тот парень не думал о нем, рассматривая звездное небо. Возможно, он даже не знает, как выглядит созвездие ворона. – Наш секс имел значение, – сказал Гарри, приближаясь. Собственный голос звучал угрожающе и зло, и Стайлс не мог понять, как можно злиться и одновременно желать этого упрямца. – Он был другим. – И почему он был другим? – спросил Найл, дернув подбородком. – Потому что ты оставил мне флакон парфюмированной воды? – насмешливо уточнил он. – Это духи, – прошипел Гарри. Он уже чувствовал, как мятежно дышит Найл, пылая похожим негодованием. – Духи, а не парфюмированная вода, – злобно прошипел он в приоткрытый от такой наглости рот. Всё завертелось, словно это было в первый раз. Даже тогда, когда Найл подарил ему первый поцелуй, это не было так волнительно и тревожно. Тогда Гарри почувствовал себя неожиданно голодным. Сейчас он ждал, но это превосходило все ожидания. И мягкость его губ, по которым струилось его нежное тепло, и прикосновение языка, жарко сплетающегося с его собственным. Гарри невольно положил руку на его щеку, слегка поглаживая, и его пальцы било мелкими ударами, словно кто-то щелкал кнутом. От волнения сердце перескочило куда-то в область шеи, и теперь разрывалось там от нежности и боли одновременно. Он так долго ждал этой секунды, и она длилась почти целое столетие, пока губы Найла были соединены с его собственными. Его резко толкнули, и Стайлс вдруг ощутил что-то незнакомое, обжегшее кожу не хуже, чем укус пчелы. Он взглянул на Найла с изумлением — Хоран не смотрел на него. Только на свою руку, только что оставившую след от пощечины на лице Гарри, словно не верил, что сделал это. – Черт, – прошептал Гарри, отстраняясь. Впервые в жизни ему хотелось плакать, а грудь разрывало так больно, что он едва мог стоять на ногах. Даже в носу начало жечь. – Черт возьми. – Ты чертов эгоист, – проговорил Найл, наконец, взглянув на него. Его взгляд был подобен молнии. – Ты правда думал, что можешь просто приехать и перевернуть мой мир с ног на голову? Что я снова поверю тебе, после того, как ты скрылся, и два года был неизвестно где... – Я... – голос Гарри непривычно сорвался. Он должен был сказать про письма, про те две дюжины писем, что он так и не осмелился отправить. – Я... – он должен был сказать о том, как писал слово за словом, пытаясь описать чувства, природу которых не мог понять. – Я... – он должен был сказать, что испугался той привязанности, которая возникла так внезапно, должен был прямо сейчас, чтобы прояснить хоть что-то. – Я не мог остаться, мне нужно было показать миру духи. – Духи, – улыбнулся Найл, но улыбка у него была совсем не веселая. В ней сквозило что-то чужое и отстраненное, горькое и знающее. Гарри почувствовал, что задыхается. Смотреть на лицо Хорана было невозможно. Голубые глаза горели злостью. – Ты сделал свой выбор. Для тебя я был очередным запахом, который ты запечатал в бутылку и поставил на полку. Думаешь, можно просто отложить меня, а потом открыть, когда вздумается? – спросил Найл. Гарри не знал, что ему ответить. Стайлсу чудилось, будто в словах Хорана есть доля правды. Хоран и сам это видел. – Ты плохо закрыл крышку, Гарри. Духи выветрились. Толкнув Гарри рукой, Найл вышел из комнаты, оставляя Стайлса с горящей щекой. Но она не жгла и в половину так сильно, как огромная рана на сердце.