Обнаженный перед богом

"Don't bless me, Father, for I have sinned" The Pretty Reckless — Going to Hell

      Витражные окна пропускали не особо много света, но его было вполне достаточно, чтобы высветлить худое лицо молодого священника. Вася сложил руки, оглядывая прихожан: — Время сотворити Господеви…       Парень склонил голову. Внезапно в помещение вошел человек в черной мантии с капюшоном. Одного случайно брошенного взгляда отцу Василию хватило, чтобы узнать его и скрыть под рясой свою дрожь от всплывших в голове воспоминаний. Подбирая одежду, священник быстрым и почти бесшумный шагом подошел к незваному гостю. — Что тебе нужно, Александр Беличенко? — Ты, Вася, только ты, а вот тебе всё это не нужно, — хрипло ответил человек в чёрной мантии. Он протянул руку к священнику, чтобы коснуться его, но Звездкин ударил его по пальцам, заставляя айкнуть. — Во-первых, отец Василий, а во-вторых... — Ты терпеть не мог своё полное имя. — Не перебивай. Пойми, после всего, что было, для меня единственный шанс спастись — отдаться службе Богу... — Да в рот я ебал такого Бога, что забрал у меня тебя! — в сердцах крикнул Саша, хватая священника за рясу и притягивая к себе. — Не сквернословь... — Да мне похуй, я же знаю, ты всё ещё любишь меня.       Тут Саша не врал. Вася действительно скучал по парню, по его смелости и ласке, сухим рукам, сжимающим сейчас его рясу, и бездонным карим глазам, когда-то смотрящих с любовью и нежностью, а сейчас прожигающих его насквозь. Вася любил его, любил до безумия, до помутнения в мозгах, до покраснения губ, которые Саша так любил кусать и облизывать во время жарких поцелуев. — Ты прав, — выдохнул священник, не сопротивляясь. — Но тебе стоит идти. Ты и сам знаешь, что всё это неправильно... — Звездкин и сам понимал, что едва ли Беличенко его послушает. Более того, сам Вася не особо хотел, чтобы Саша уходил. Ещё свежие воспоминания всплывали буквально при одном взгляде на парня в черном, а места на шее, где когда-то сияли красные пятна засосов, начинали гореть. — Да похуй, что там у тебя правильно. Мы были счастливы. Плевать, я выбью из тебя всю дурь прямо здесь и сейчас, — Беличенко неожиданно впился в губы священника своими.       Вася оторопел, уперся рукой в грудь парня, но быстро отдернул её, потому что понял, что хотел этого. Именно этого, черт возьми, он так скучал по собсвенническим объятиям и этим настойчивым требовательным поцелуям. Вроде таких, какой был сейчас, с зубами, ранящими сухую кожу губ, прокусывающими почти до крови, с языком, исследующим чужой рот и переплетающимся с языком Васи. Саша держал священника за голову, не давая тому отстраниться, пока сам не начал задыхаться.       Беличенко тащит парня к алтарю под контровой свет витражных окон, буквально срывая с того эту длинную и противную его сердцу одежду, ежесекундно впиваясь в такие желанные губы. — Прямо здесь? — шепчет Вася, нерешительно снимая с Саши мантию. — Прямо тут. Святой отец, не благослови меня, ведь я согрешил, — Александр усмехается, перемещает руки Звездкина на свою талию и вновь жадно целует, но теперь уже медленно спускается на длинную шею, выпирающие ключицы, тонкие плечи.       И в этот момент Зведкин понимает, что это всё. Конец его карьеры и убеждений, конец всего того, что казалось правильным. К черту правильность, когда обнаженный Саша так красив, к черту службу, когда его губы исследуют каждый сантиметр тела, оставляя багровые пятна заставляя томно стонать. К черту прихожан, на чьи шокированные лица сейчас лучше не смотреть, когда он похотливо смотрит в твои глаза, проводя ладонями по бедрам и подхватывает, перемещая руки выше, оглаживает ягодицы, сжимает их, заставляя вновь закусить губу, приглушая томный стон и опереться спиной на алтарь, держась руками за плечи Александра, обхватывая ногами его талию.       Сначала это больно, очень больно, Вася даже кричит, но Беличенко снова и снова нежно целует его, гладит ягодицы и просит потерпеть. Его сначала медленные, но постепенно ускоряющиеся движения заставляют неестественно выгибаться, стонать на радость прерывисто дышащему Саше и умолять делать так ещё и ещё.       Бывал ли когда-либо ещё Звездкин так обнажен перед Богом? Так честно открыт и так греховен, как сейчас, когда кончая одновременно с Сашей он захлебывается в собственных стонах и падает без сил в его такие родные объятия?       Грех слишком хорош и слишком сладок, грех слишком прекрасен и великолепен, чтобы не совершать его. Плевать, что им потом вариться вдвоем в одном котле, плевать, что церковники уже скоро погонят обоих в шею, но сейчас так приятно лежать рядом со своим олицетворением греха на его черной мантии, смотреть в его бесконечно любимые глаза и гладить его руки. — Ну, нам теперь обоим дорога в Ад, — усмехается Саша и целует своего Васю в истерзанные губы. — Зато сейчас мы как никогда ближе к Богу, — коротко смеется Звездкин в ответ.