Два слова о Тварях ...

Сны нужны для того, чтобы хоть немного побыть с тем, кого больше нет рядом… Эта простая истина дошла до Ричарда в момент, когда ему впервые приснился Алва. Странно приснился, очень живо и, что самое главное, во сне, эр Рокэ был похож на того Первого маршала, который открылся Окделлу в Варасте, заботливый, не заносчивый, с человеческим лицом. Ничего похожего на язвительного франта, коим почти любимый эр снова сделался по возвращении в Олларию. Вот только в красивых волосах эра светлела совершенно седая прядь, которой прежде не было и в помине. Этот, пришедший во сне Рокэ не упрекал, не клеймил презрением своего недостойного оруженосца, не стыдил… Он просто опустился рядом с растерянным и отчасти испуганным Диком, растрепал слипшиеся от Агаристкой ночной духоты волосы и, глядя с незаслуженной теплотой, сказал, что соскучился. В тот первый раз, Ричард проснулся в слезах и прорыдал в подушку около получаса, жалея о том, что не нашел в себе сил признаться Рокэ в своем страхе и рассказать про яд. Совершил непоправимое — убил. «Я скучаю по вам, юноша…» — мягкий голос покойного эра не выходил из головы Ричарда весь день, покуда Дикон разыскивал приют Робера, а когда понял, что Эпине снялся с места и, вместе с Раканом, отправился в Алат, растерялся, не чувствуя сил ехать дальше. «Я по вам тоже, монсеньор…» Как ужасно, что время невозможно обратить вспять. Как страшно думать о том, что Рокэ больше не сидит в своем кресле с гитарой в руках. Как невыносимо знать, что в жизни больше не услышать этого неповторимого «юноша». В расстроенных чувствах Ричард не торопился уезжать из Агариса. Задержался еще, в надежде, что уничтожавшая его душу тоска, наконец, отступит. Дик не желал никого видеть и предстать сейчас перед Робером или принцем Альдо в таком состоянии было невозможно. Он остался… Следующей ночью ему снова привиделся маршал. Как живой, улыбчивый, но теперь с отчетливо заметной печалью в синих глазах. — Позволишь мне немного побыть с тобой? — спросил он, подсаживаясь на кровать Ричарда. — Позволю… — смущенно и робко отозвался Дик, считавший, что недостоин такого отношения пусть даже во сне. Некоторое время маршал молчал, вглядываясь в лицо Ричарда, чем смущал юношу еще больше, а потом произнес: — Ты простишь меня? — Я — вас? — Ричард встрепенулся, чуть отстранившись, заглянул в омут синих глаз, не насмешничает ли? Не издевается ли? Но нет, ничего такого в глазах Рокэ не обнаружилось. Тогда, закрыв ладонями лицо, Дик всхлипнул: — Это мне следует просить у вас прощение, эр Рокэ… Я не должен был, что бы там не происходило. Я предал вас… Ударил в спину. Ни одно благое дело не может этого оправдать… — Глупый… — Как-то тоскливо и одновременно с неприкрытой нежностью улыбнулся маршал, и от этой улыбки у Дика сжалось все внутри — при жизни Рокэ никогда на него так не глядел. А если бы глянул, рука Ричарда никогда не занесла бы над вином эра перстень с ядом. — Тебя использовали, обманули. Сказав это, Рокэ, склонив голову, почти коснулся губами щеки Ричарда, растворяясь в этот момент в ночном душном воздухе. — Не уходите… — Дик хотел задержать его, ему казалось, что он почти ухватился за шелковый рукав черной рубахи Рокэ, но пальцы его скользнули по пустоте, сохранившей лишь запах морисских благовоний. В ту же минуту, он проснулся, с бешено колотящимся сердцем и отчаянием на лице. «Не уходите…» Весь день Ричард был сам не свой. Из комнаты не выходил, к обеду и ужину не спускался, лелея внутри себя обрушившееся на него чувство потери, сделавшееся во сто крат сильнее, чем в первые дни его изгнания. А еще он ждал ночи, беспочвенно надеясь на новую встречу. Наступившей ночью, стоило изведшемуся Дикону провалиться в беспокойный сон, маршал явился снова. В этот раз он был одет так, словно собирался выступать в поход. Подошел к кровати, тихо стуча каблуками дорожных сапог по струганным половым доскам, долго глядел… Ричард, которому днем хотелось сказать так много, сейчас не мог вымолвить и слова, они все улетучились и истаяли под этим сапфировым взглядом. — Сегодня я выступаю в Фельп… — произнес, наконец, маршал, снова присаживаясь на кровать Ричарда, — как много я отдал бы, за возможность все изменить, взять тебя с собой… Прости меня, Дик… Ричард молчал. Не смея сказать мертвому маршалу, что для него войны уже закончены. Что он живет лишь в грезах своего негодного оруженосца. Что этот оруженосец с радостью отдал бы оставшуюся жизнь за то, чтобы исправить совершенное. — Эр Рокэ…. — на глаза Окделла навернулись слезы, — я… — Тс… — палец маршала, теплый и почти живой, коснулся губ Ричарда, запрещая ему говорить, — не нужно. Просто скажи, что прощаешь мою несдержанность и тот отданный Хуану в горячке приказ. Я жалею о том, мой мальчик… Скажи, что прощаешь, пусть даже во сне и прощение твое облегчит мое дальнейшее существование. Меня ждет война. Талиг снова меняет свои клинки на хлеб, но я не могу думать ни о чем, кроме как о… Дик молча хлопнул глазами, ничего не понимая… — Одно слово, Ричард… — теплая и такая живая рука исчезла, освобождая губы, но оставляя на них горящий след. — Мое раскаяние, не вернет тебя к жизни, но… Это было слишком. О чем он вообще говорит? — Монсеньор, — выдохнул юноша, хватая руку Рокэ и прикладывая ее к своему бешено стучащему сердцу, — я жив… Это я отравил вас, и несмотря на это незаслуженно остался в живых. За что мне вас прощать? За то, что вы были так благородны и не позволили мне выпить свой бокал и пойти в Закат следом за вами? За это я простить не могу! — Проклятье… — Рокэ в отчаянии прижал руки к глазам, так знакомо, вот только сейчас в этом жесте сквозило отчаяние, — О чем я говорю… Какое прощение можно испросить у сна? Ты всего лишь болезненное порождение моей неспокойной совести, Рикардо… — Неправда… — шепнул Дик, придвигаясь ближе, настолько смело, насколько это возможно во сне и позволяя себе коснуться кончиками пальцев до чужой, режущей глаз, белой пряди волос маршала, пока тот не смотрит, — это вы мне снитесь, монсеньор… Вы порождение моей совести, скручивающей меня тоски, это я вижу вас в своих снах уже который день. И могу сказать лишь одно — каждая минута подобного сна стоит целого прожитого в мучениях дня. Я… Рокэ обернулся, отнял руки от лица и глядел не отрываясь, но не веря ни единому слову Ричарда, то было заметно… А после закинул руку юноше на плечо и притянул его к себе, обнимая, утыкаясь носом в шею, тяжело и судорожно втягивая в себя воздух. Дик разомлел… голова его закружилась… — Не уходите… — прошептал он, — мне так хорошо… — Не могу, мой хороший, — шепнул в ответ Рокэ, растворяясь в воздухе, — в мою дверь стучит Хуан, пора просыпаться, сегодня на рассвете мы выступаем. — Прошу… — упали в тишину опустевшей комнаты слова мольбы. Рокэ ушел на свою закатную войну, возможно навсегда, оставляя Дикона наедине с терзавшими его душу Тварями… *** Рокэ проснулся от стука в дверь, все еще ощущая фантомную теплоту Ричарда… Мальчишка, снившийся ему уже не первую ночь, был таким осязаемым, таким живым, что это сводило маршала с ума. Видеть его во сне, чувствовать и при этом ни на секунду не забывать о том, что на самом деле герцог Окделл, ударивший в спину оруженосец мертв, что могло быть тяжелее? Что тебе теперь еще остается делать, подлый Ворон, кроме как глядя в растерянные, непонимающие серые глаза, просить прощения за отданный Суавесу приказ? Тогда, маршал, находясь под действием яда, был не в себе, буянил, рвал и метал, велел Хуану перерезать мальчишке горло, а тело погрузить в закрытую карету и вывезти подальше, чтобы оно не попалось кому на глаза… Хуан тем вечером был зол не меньше. Ричарда Рокэ больше не видел, нашел лишь испачканную засохшей, окаменевшей кровью предателя рубаху, которую по чьему-то недосмотру до тех пор не сожгли. Когда рассудок прояснился и дикая злость схлынула, на совести Алвы было четыре заколотых Честных ызарга, фактическое признание Штанцлера в том, что юного Окделла просто использовали как пешку, пустили в расход и убитый руками Хуана Дикон. Осознав это Рокэ, подойдя в тот день к зеркалу, обнаружил в иссиня-черных волосах белую прядь. Но разве раскаяние могло вернуть к жизни Ричарда? Разве случившееся помешательство могло быть оправданием? — Соберано, — дверь приоткрылась и в спальню заглянул Хуан, держа перед собой зажженную свечу, — вы велели разбудить вас до рассвета. — Спасибо Хуан, — отозвался Рокэ, поднимаясь, и горько морщась, — как славно, что ты всегда четко исполняешь мои распоряжения. Хуан не ответил, лишь отвел глаза, кивнул, и поспешил выскользнуть из спальни, мягко прикрыв за собой дверь, оставляя Рокэ наедине с терзавшими его душу Тварями…