Хозяин горы

Вдох, выдох, вдох, выдох. Почему же ей все еще не хватает воздуха? Здесь, под огромным каменным куполом, мрамором закрывающим бескрайнее небо, пахло многовековой пылью, металлом и смертью. Смертью десятков, сотен гномов, решивших принять свою судьбу без сопротивления, залечь в подземных глубинах, сделать из теплого старого дома сырую могилу. Радостных мыслей эти стены не порождали в воображении хоббитянки. Золото блестело в скудном свете, проникавшем не то через бойницы, не то сквозь окна, которых Бонни не могла увидеть. Не потому, что те были слишком высоко для ее малого роста, но из-за того, что хоббитянка не могла поднять глаз. Она не видела, но чувствовала: дракон, пожравший сотни гномов, прячется где-то здесь, зарылся в золото и спит, наслаждаясь одиночеством. Один неверный шаг, шелест тяжелых монет, звон упавшего бокала, и тот обнаружит ее. А потом? Смерть, смерть под его лапой, в его желудке, в пасти – разница не велика, когда итог предсказуем. Бонни сглотнула слюну, скопившуюся под языком. Передвигаться здесь было слишком страшно, сердце выпрыгивало из груди, что-то отчаянно сдавливало легкие. Хотелось тут же юркнуть обратно, вернуться в холодный каменный коридор и ждать там вместе со всеми… Только вспоминая серое лицо Торина, хоббитянка понимала, что вернуться ни с чем она не может. И чего она вообще вылезла из норы, когда могла бы спокойно сидеть сейчас на крыльце, курить трубку, наблюдать за рассветом. Интересно, как там нора, как там соседи, Шир… Хоббитянка прикрыла глаза на секунду, чтобы в очередной раз попытаться восстановить дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох, нельзя забывать последовательность. Так лучше. Девушка шла вперед, мимо блестящих гор желтеющего на свету золота, мимо сундуков, набитых драгоценными камнями, мимо доспехов, валявшихся у ее ног. Бонни не взяла и монетки, понимая, что ее доля и без того велика, и станет только больше, если найти аркенстон и принести Торину уже сегодня. Ей бы хотелось сейчас выругаться, да также грязно, как ругаются гномы, думая, что она не слышит, только кончиться это может плохо. В детстве бабушка рассказывала Бонни, что у драконов чуткий слух, и золото они чуют за тысячи миль, а человеческий шаг слышат за долю секунды до того, как ступня касается земли. Конечно же, бабушка не всегда вела себя адекватно, но сомневаться в ее словах – скверное дело, особенно сейчас, когда все знания хоббитянки о драконах кончаются ее сказками. Бонни продолжала идти, пытаясь разглядеть в грудах золота огромный белый камень, что сверкал бы так ярко, что при одном только взгляде начинали болеть глаза. Аркенстон та представляла себе смутно, но верила, что узнает камень сразу, как увидит. Вокруг не было ни его, ни дракона, только горы из золотых монет и старинные каменные колонны-охранницы. Хоббитянка услышала, как где-то вдалеке капает вода, слышала, как ветер шумит в высоко спрятанных окнах, и успокаивалась. Выходит, не каждый звук пробудит дракона, да? А в Шире сейчас время обеда, всюду, наверняка, слышатся запахи горячей еды, кто-то принимает гостей. Будь хоббитянка дома, сейчас сидела бы у окна, с довольным видом поедая свиную рульку. Отвлекшись на собственные мысли, девушка оступилась, неосторожно спихнула вниз старинный деревянный сундук, и тот с грохотом покатился вниз. Неподвижные груды золота пустились тому в погоню, монетка к монетке, они сползали одна за одной, словно играя в догонялки. Бонни затаила дыхание, одновременно наслаждаясь золотой пляской и пугаясь того, что последует за ней. Монеты перед хоббитянкой замерли, остановились, где-то вдали раздавались отзвуки их движения, лавина продолжала скользить вниз. Неосторожным шажком девушка вызвала целую волну, движущую золотые склады дракона. Бонни прикрыла глаза, понимая, что пора бы ей поспешить, оставив от себя только воспоминание у этих древних колонн. Пытаясь отвлечься от страха, незваная гостья использовала давно знакомый ей прием – обратить свое внимание на нечто иное. На своего пони, например! Бонни вспомнила о миниатюрной лошадке, привезшей ее к старой горе, уцепилась за мысли о ней с огромной охотой. Грива его была мягкой и черной, густой, как у ее кузины – Корнелии Хобб, разве что не такой кудрявой и всклоченной. Девушка улыбнулась своему сравнению, с радостью подумав о том, что сестрице оно бы не понравилось, и сильно. Останься Бонни наверху, со всеми, могла бы продолжить свои размышления и дальше, безопасно болтая ножками, могла бы рассказать о них гномам. Только теперь, в самом сердце драконьего логова, такой роскоши хоббитянка была лишена. Вор всегда должен быть осторожным, как только аккуратность покинет его, вор быстро обернется трупом, только и всего. Вот и сейчас мечтательность принесла Бонни неприятности. Крупные, в несколько тонн. За поисками наследия Дурина, мыслями о Васильке и Шире, она не заметила, как всего в нескольких метрах от нее заворочался дракон. Его огромный отливающий золотом глаз распахнулся, затем и второй, узкий зрачок мгновенно остановил свое внимание на незваной гостье, замершей в страхе за свою судьбу. Кто бы мог подумать, что этим непримечательным утром его ждет такой сюрприз. – Мой сон был таким сладким… – произнес дракон тихо, но голос его эхом прокатился под куполом потолка, падая на хоббитянку с удвоенной тяжестью. – В нем я очнулся в собственных покоях и нашел под боком маленького воришку. Хоббитянка подпрыгнула на месте, понимая, что только что произошло. Дракон оставался за ее спиной, его горячее дыхание щекотало лопатки, воздух вокруг словно стал слишком тяжелым для дыхания. Бонни осторожно, на негнущихся ногах, повернулась к говорившему, считая, что стоять к нему спиной – слишком невежливо, когда речь идет о беседе с древним злом. На лбу девушки заблестели бусинки пота, а все мысли и мечты прошли, словно их у нее никогда и не было. – Во сне я разорвал его в клочья и отобедал, как не обедал уже давно. Не так уж сытно, но все же лучше, чем остаться голодным, – говорил дракон, поднимая голову. – А что делать с такой малявкой, как ты? – Я… Я, простите, я не воришка, – пробормотала она, поджимая руки к груди. – Я даже ничего не взяла. – Потому что не успела? – издеваясь, спросил дракон. – Н-нет, – произнесла та, вздрагивая. – Я бы никогда не осмелилась. Он говорил, а Бонни не переставала пятиться назад, преследуемая его холодным взглядом. Хоббитянка рассматривала Смауга, восторг закипал в ней, возвращая в далеко лежащие времена детства. Когда-то давно, слушая рассказы старой полуслепой бабушки, она представляла драконов совсем другими: словно ящерки, ползавшие в ее саду, разве что крылатые, да ростом побольше. Не такими крупными, не такими величественными и пугающими, не такими прекрасными, даже для безжалостного убийцы. Чешуя старого Смауга словно преломляла свет, впитывала в себя все сияние, чтобы излучать его поджарым брюхом. Дракон поднялся, медленно. Он действовал осторожно, понимая, что юркая добыча боится резких движений и слов. Огромные крылья ящера не были расправлены, тот осторожно наклонил голову вперед, присматриваясь к девчонке. Бонни отчего-то почувствовала стыд, думая о том, что грязные после дороги русые волосы сегодня не заплела в косу, что штаны ее подчеркивают несуразно короткие ноги и широкий таз, а за рубахой видно плоское тело. Древний ящер втянул в себя воздух, хоббитянке пришлось поддержать полы собственного пиджака, чтобы тот не угодил чудовищу прямо в пасть. И без того небольшой зрачок Смауга сузился, дракон вновь поднял голову выше, осматривая гостью со всех сторон. Бонни не могла прочитать эмоцию по его морде, но хоббитянке все же казалось, что увиденное не разожгло драконий аппетит. – Твой запах мне не знаком, ты – не человек, не гном, не орк и не эльф. Что ты такое? – спросил он с неподдельным интересом. – Даже чародеи не пахли так… Мягко. – Я из племени хоббитов, о, Смауг, – взволнованно пролепетала девушка. – Хоббиты, – повторил дракон, наслаждаясь употребленным обращением. – О таких мне раньше не приходилось слышать. Неужели, я сплю так долго, что по поверхности теперь бродят незнакомые мне существа? Дракон улыбнулся, и Бонни смогла разглядеть его зубы. Клыки, только клыки украшали его раскрытую в оскале пасть, давно не знавшую мягкой плоти добычи. Может быть, он спал слишком долго и уже не желает охотиться? Охотиться – возможно, но охранять свои многочисленные пожитки, как любой другой дракон… Смауг не мог сбежать от собственной природы. Дракон сделал пару мелких, осторожных шагов, желая вновь рассмотреть воришку со всех сторон, но гостья поворачивала голову вслед взгляду ящера. Хозяин горы улыбался, забавляясь поджидающей его игрой. В конце концов, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то проникал под гору? Здесь, в одиночестве, пусть и столь блаженном, иногда и ему приходилось заскучать. – Да, Смауг Великолепнейший, Смауг Ужаснейший. Твой век так долог, что нам, скромным хоббитам, и не снилось. И я даже… Я даже не верила… – Во что? – с неподдельным интересом осведомился дракон. – В то, что на свете может существовать такое великолепие, – осторожно ответила хоббитянка. Дракон улыбнулся ее словам. Смауг, как любой себялюбивый ящер, ценил и лесть, и восторженный трепет, что несчастные смертные испытывали при виде его. Когда-то давно, в молодости, он частенько встречал путников, падавших перед ним на колени, молящих о пощаде, и сейчас, живя в затворничестве, Смауг вспоминал те времена с щемящим сердце удовольствием. Тоска не охватывала его, лишь желание снова закрыть глаза и увидеть происходящее во сне, провести еще день или неделю в мечтах. Бонни зажмурилась, судорожно вспоминая все бабушкины сказки. Ели ли они хоббитов? Возможно, только непослушных… Спиной девушка уперлась в стену. Отходить было некуда, дракон загнал ее в угол между лестницей и стеной. Смауг опустил голову, чешуя его блестела на свету, жадные глаза изучали испуганную жертву. Ящер больше не улыбался. – Если ты пришла не для того, чтобы украсть что-то, то зачем тебе пробираться под гору, хоббит? И неужели тебя не учили представляться? Кто ты и откуда пришла? – добавил он, чуть повысив тон. – Бонни Бэггинс, – произнесла хоббитянка быстро. – Меня зовут Бонни. Я проделала очень долгий путь, – расплывчато ответила та, опасаясь, что узнав о Шире, дракон и сам захочет нанести хоббитам визит. – Я желала посмотреть на тебя хоть одним глазочком. Говоря, хоббитянка то краснела, то бледнела, и сластолюбивый Смауг принял то за смущение, не за дурноту, подкатывающую к ее горлу. Бонни опасалась смотреть ему в глаза, но опустить взгляд к полу не могла: слишком опасно. Пасть дракона открывается быстро, зубы его могут перемолоть ее кости в муку за несколько коротких, но мучительных секунд. – Я принесла подарок, – произнесла Бонни тихо, вспомнив очередную историю своей бабушки. – Что-то золотое, да, я чую, – подтвердил дракон. – Так покажи же мне. Чует, конечно, Бонни понимала. Девушка осторожно, дрожащими руками сняла с ушей две старинные золотые серьги, что мать подарила ей много лет назад. В каждой красовалось по крупной розовой жемчужине, расставаться с которыми было сложно. Только жить хоббитянке хотелось сильнее, можно было пожертвовать хоть всем семейным добром ради этого. – И все? – обронив смешок, спросил Смауг, когда безделушка упала в золотую горку монет, слившись с сокровищами. – Мы… Мы небогатое племя, о, Смауг огромнейший, – виновато произнесла девушка. – Я чувствую, что у тебя с собой есть что-то еще, – заметил хозяин горы. – Что-то более ценное, чем два жалких грамма золота. Хоббитянка снова сглотнула скопившуюся под языком слюну. Рука ее сама нырнула в карман пиджака, нащупав проклятое кольцо, сжав его так, что острые края больно врезались в кожу. Металл его жег руку, просился ближе и ближе, требовал внимания все настойчивее. Зловещие шепотки эхом раздавались в мыслях, каждый подталкивая к одному: надень же. Нет, его она не сможет отдать. Ни сейчас, стоя перед верной смертью, ни потом, если опасность не отступит. Хоббитянка решилась поднять взор, скомканно улыбнуться дракону, шагнуть вперед, словно внезапно обретя смелость неосторожных движений. Что-то сверкнуло там, вдалеке, сверкнуло так ярко, что в душе Бонни поселилась греющая мысль: «Аркенстон». Нужно разглядеть его, подобраться поближе, схватить и убежать в самое нутро горы, к спрятавшимся гномам. Неужели она не сможет перехитрить многовекового зверя, когда смогла уничтожить трех горных троллей, убить с десяток пауков и облапошить мудрого лесного короля? В конце концов, пугающий, недружелюбный, а все же приятный шепот прав. Она ведь всегда может надеть кольцо и скрыться из виду, а ящеру останется только клацать зубами, пытаясь поймать ее невидимую плоть. – Что же, – словно подведя итог, произнес дракон, обрадованный ее наигранным воодушевлением. – Вот, ты взглянула на мое величие, смогла подышать одним воздухом с чем-то столь прекрасным, – говорил дракон, показывая острые зубы. – Пора предложить мне что-то взамен. – Но, – произнесла хоббитянка, глядя на сережки, ныне затерявшиеся в золотой бесконечности монет. – Этого мало, ничтожно мало в обмен на мое величие, не находишь? Я бы посчитал это оскорблением, но вижу, что ты слишком проста. Да, этого мало, только большего у Бонни не было. Когда хоббитянка попыталась пройти вперед, когтистая драконья лапа преградила ей путь. От Смауга пахло пылью, запеченной кровью и чем-то первобытным, словно запах этот существовал еще до начала времен. Незваная гостья не рискнула пуститься в бег: все равно прятаться ей негде, до разрушенной колонны, что смогла бы защитить от острых драконьих зубов своим могучим телом – несколько долгих метров. Верная смерть. – Правда, я не был до конца откровенен. Ты увидела совсем не все. – Но я здесь только за вами, о, великий, – пыталась льстить Бонни. – И мне повезло: вы прямо передо мной. Весь. Может, так он ее отпустит? Может, нужно пообещать ему вернуться с чем-то более ценным, а самой скрыться в чертогах горы? Смауг загадочно улыбнулся, взмахнув могучим хвостом. Золото за его спиной поднялось от удара, тяжелые монетки подпрыгнули, с оглушительным звоном разрезая воздух, чтобы вновь упасть вниз. Белые клыки древнего ящера в последний раз сверкнули на свету, он наклонился к девушке, продолжая хищно улыбаться. – Так смотри же. В последний раз взмахнув могучими крыльями, Смауг поднял в воздух облако золотой пыли, поломанные украшения отскочили прочь. Бонни пришлось прикрыть глаза рукавом потрепанного пиджака, отвернуться на пару мгновений, но потом снова взглянуть на него. Зрелище, представшее перед хоббитянкой, оказалось слишком любопытным, чтобы теперь отворачиваться. Танец света сыграл ему на руку, холодное рассветное солнце мягко стучалось в зал, и монеты за спиной зверя переливались, поблескивали, точно звезды. Крылья дракона медленно уменьшались, его руки, ноги и тело обретали другой вид, пасть Смауга оставалась плотно сцепленной. Такой странной, но завораживающей метаморфозы хоббитянке еще не приходилось видеть. Ее троюродный дядя Сэмюель страстно любил самых разных насекомых, называл себя энтомологом и показывал маленькой Бонни засушенные экземпляры и рисунки с ними. На одном из исчерканных карандашом листков девушка увидела гусеницу, превращавшуюся в бабочку на глазах смотрящего. Сейчас перед ней словно происходил обратный процесс: крылья дракона становились все меньше, тело и само теряло форму и вес, Смауг менялся. Наконец, нечто, именно «нечто», уже не дракон, опустилось перед нею. «Он… Неужели он…» – не понимая, думала хоббитянка, смотря за тем, как Смауг твердо стоит на ногах. Перед ней больше не было дракона, закрывавшего своими могучими крыльями небеса, в огромном каменном зале оставались только Бонни, горы драконьего золота и человек. Но человек ли? Смауг обернулся чем-то средним между человеческим мужчиной и ящером. Крылья, пусть и маленькие, все же остались при нем, на красивом лице с высокими скулами кое-где поблескивали острые чешуйки, за спиной извивался длинный бордовый хвост. Бледный человек улыбнулся, и что-то в его взгляде заставило девушку дернуться с места, пуститься в бег. Таких желтых глаз она не видела никогда… О таком Бонни не могла и подумать. Если дракон казался ей, маленькой и слабой, огромным опасным зверем, то дракон, способный менять облик – жестокосердным чародеем, что одним только словом может превратить ее в пепел. А вдруг, он и не дракон вовсе, а оборотень, что одним только укусом заставит Бонни жить с тем же недугом до конца своих полных печали и одиночества дней? Нет, на это она не подписывалась, такого уговора с Торином и его компанией не было, Гэндальф не предупредил. Дракон должен был быть драконом, должен был оставаться им всегда, а не оборачиваться нагим молодым мужчиной. Первой и единственной мыслью, занявшей хоббитянку в тот момент, был настойчивый совет разума: «беги!», потому Бонни и пустилась прочь, как можно быстрее и дальше. Жаль только, что золото не долго шуршало под ее аккуратными маленькими ногами. Пусть и приняв другой облик, менее устрашающий, не такой сказочный, а дракон оставался лучшим охотником этих земель. Смаугу хватило двух прыжков, чтобы преградить хоббитянке путь. Смауг не стоял на месте, смотря за тем, как его добыча юркает в безопасную норку. Всего мгновение, и зверь возник перед нею. Не успев заметить его, Бонни не смогла и остановиться. Золото под ногами оказалось слишком подвижным, стоило ей замереть, как островок холодных монет поплыл вперед, по направлению ее бега. Хоббитянка врезалась в живот Смауга, уперлась в него лицом и почувствовала, как холодна его липкая кожа. Как у земноводного: у лягушки или аксолотля из пруда за ее опустевшим теперь домом. Интересно, такая же кожа у змей? – Думала, что успеешь удрать? – спросил он мягким шепотом, голос дракона стал чуть выше, не таким раскатистым и громким. – А зачем? Мне помнится, что в этом обличии я не так страшен. – Я не… Я не слышала о таком, я ничего не знала, – залепетала она, пытаясь отодвинуться на почтительное расстояние. – В эту тайну посвящены очень и очень немногие, – ответил дракон, когтистыми ладонями прижимая ее к себе. – И очень немногие выживают после того, как узнают о том, что умеют некоторые из нас. Полиморфизм присущ и другим видам… Но, похоже, не твоему. – А как выжить? – наивно спросила хоббитянка, ослабив сопротивление, игнорируя дальнейшее его объяснение. Вместо ответа Смауг улыбнулся, не сразу позволяя хоббитянке отшагнуть назад. Пусть получит несколько метров расстояния, в конце концов, скоро такая роскошь будет ей недоступна. В молодости это было его любимой частью охоты – игра с жертвой, выматывание, внушение ложных надежд. Незваная гостья больше не опускала взгляда, ведь если глаза ее начнут скользить вниз, наткнутся на нечто неприличное: Смауг предстал пред ней нагим. – Отблагодарить меня достойно, – произнес дракон, все также улыбаясь. – У меня больше нет золота, – испуганно ответила хоббитянка, стараясь снова сжать в кармане спасительное кольцо. – Посмотри вокруг, – развел руками Смауг, словно впервые показывая гостье свои богатства. – Золота у меня много. Больше, чем ты когда-либо видела и увидишь, хоббит. А вот кое-чего другого я был лишен уже очень давно. – Что это? – спросила Бонни, вновь чувствуя дурноту. – Чего может быть лишен столь великий, столь прекрасный Смауг? Он сожрет ее. Точно сожрет ее, прожевав медленно, чтобы мясо успело пропитаться болью и страхом. Жители речного города говорили Торину, что Смауг не выбирался из-под горы вот уже несколько лет, наверняка тот оголодал и больше всего на свете хочет вновь ощутить вкус живой плоти в страждущей пасти. «Но ведь во мне совсем ничего нет, только жилки да кости», – с облегчением подумала хоббитянка, вспоминая причитания недавно почившей бабушки. – Тепло женского тела, – улыбнулся Смауг. Казалось, что после услышанного, тепла в ней стало в два раза больше. Бонни почувствовала, как жар стыда окутывает ее лицо, ползет вниз по шее. Он шутит, верно? Дразнит ее перед неминуемой смертью, издевается, играет, как кот с полумертвой мышью. Хоббитянка сделала шаг в сторону, слишком резко, слишком дерзко для положения, в котором ее оставил Смауг. Одно ее движение не могло сравниться со скоростью его ног: дракон тут же оказался рядом, по-хозяйски положил руку на ее скрытую под одеждой талию, сжал ладонь. Острые когти прошлись по ткани, заставляя девушку выпрямить спину. – Что? – спросила она, надеясь, что шутка кончится. – Думаешь, я не чувствую их? – осведомился мужчина. – Гномы… Этот запах я не спутаю ни с чем. Где они? Где Торин? Трусливо спрятался за твоей юбкой? – Я… Я тут одна, – лгала та, надеясь, что язык не подведет. Чтобы смотреть в лицо незваной гостье, дракону приходилось наклоняться так низко, что начинала болеть спина, но выражение ее того стоило. Хоббитянка побледнела, пыталась отойти, но не могла. Мешали крепкие драконьи руки. Ее маленькое хрупкое тело пахло страхом. Сильным страхом, медленно перерастающим в ужас, сковывающий мышцы и легкие, жгущий огнем. Такого Смауг не любил, но выбора у него не было. – Если ты отдавалась гномам… – продолжал он. – Почему я не могу взять свой кусок? Девушка не успела ответить, оправдаться, возразить, дракон уже сжал ладонь на ее хрупкой белой шее. За длинными золотыми кудрями не было видно, сколь она тонка и изящна, и сейчас Смауг мог насладиться приятным сюрпризом. Клыки больше не украшали его челюсть, но укусы, в которые перерастали поцелуи существа, все равно приносили боль. Они оборачивались ожогами, мелкими островками боли на ее коже. Как только холодные губы ящера коснулись шеи хоббитянки, та попыталась извернуться, снова сунуть руку в карман и удрать. – Нет, нет, – раздраженно произнес он, сцепляя ее запястья вместе. – Придется вытерпеть, это не сложно. Я все равно лучше и осторожнее любого гнома, я слишком голоден, хоббит, и прощу тебе эту связь. Он не закрывал ей рот, Смаугу хотелось слышать крики боли, перерастающей в запретное наслаждение, ему хотелось видеть, как та унизится перед ним. Когда-то давно ему уже приходилось применять силу, чтобы получить каплю плотской любви, но случалось это не часто, и сейчас, повторяя пройденное, дракон испытывал смешанные чувства. Похоть, жажду и удовольствие. Хоббитянка лепетала что-то себе под нос, просила его, умоляла, но Смауг уже не слышал. Взгляд его бесконечно желтых глаз скользил по ее фигуре вверх и вниз, изучая изгибы девушки. Приземистая фигурка гостьи, ее короткие ноги, ее раскрасневшееся в страхе и стыде лицо. Бонни нельзя было назвать красивой, но именовать ее «хорошенькой» – значит преуменьшить увиденное. – Ты не похожа на эльфиек, гномок или человеческих женщин, – произносил дракон, поднимая ее за сцепленные вместе руки. – И, конечно же, на дракониц. – Мне больно, – произнесла девушка, набрав в опустевшие легкие воздуха. – Не надо, Смауг, пожалуйста. – Нет, это еще не боль. Попробуй думать о чем-то приятном, хоббит… Обо мне, например, – издеваясь, отвечал дракон. Она не успела воспользоваться кольцом, пиджак пленницы полетел в сторону, упал к высокой куче золотых монет. Бонни почувствовала, как по щекам ее текут неудержимые слезы, как дракон медленно целует ее шею, стараясь быть ласковым хоть сейчас. Его звериная натура прорывалась: на нежной коже оставались следы укусов, следы когтей. Хоббитянка чувствовала, как с каждой секундой руки его сжимаются все сильнее, как горячее тело прижимается ближе к ней, ища ответа. И находило страх, отголоски сопротивления, трепыхание, словно бабочки на ветру. Происходящее походило на сон, на стыдный сон, один из тех, что иногда снились ей в дороге. Дракон раздевал хоббитянку быстро, не жалея пуговиц ее одежды, подкармливая девичий страх. Увидев перед собой оголенное тело, Смауг вновь замер, чувствуя, как мышцы наливаются желанием. Мальчишеская с виду фигура оказалась совсем иной, если снять с нее это тряпье. Пышные бедра хоббитянки притягивали взгляд, ее плоский живот, контрастно узкая талия, все казалось Смаугу соблазнительным. – Нет, нет, – прошептала она, чувствуя, что ладонь дракона скользит по ее бедру вверх. – Не надо. – Тихо, тихо, – произнес Смауг, чувствуя нервную дрожь в ее хрупком теле. – Я не хочу, – в бессилье шептала девушка. – Нет ничего стыдного в том, что мы сделаем сейчас. Ужас заполнил каждую клетку ее кожи, заключил хоббитянку в свои объятья. Ее голубые глаза метались по залу, но не могли заметить ни помощи, ни спасения. Руки дракона отвлекали, то вызывая в теле боль, то странное чувство щекотки, отблески далекого призрачного удовольствия. Он старался быть мягким с ней, старался не обижать ее сверх меры, понимая, что этому маленькому, хлипкому существу предстоит пережить нечто сложное. Поднять ее, закинуть ее короткие крепкие ноги себе на плечи – было не сложно, для него хоббитянка не весила ничего. Смауг опробовал ее языком, осторожно пройдясь вверх, затем опустившись вниз, повторив движение. Пусть почувствует его благодать. Ее руки оказались свободны, и тут же вцепились дракону в волосы, пытаясь оттянуть дальше от себя, оттолкнуть, сбросить. Ее жалкие попытки казались Смаугу лишь смешными, и не более того. Ее вкус был дракону смутно знаком. Нет, это не эльфийская кровь, не кровь изящных древних существ, нет… Девственниц. Дракон понял, что перед ним не гномская подстилка, взятая под гору лишь для одного, нет. Дева, не знавшая таких проявлений любви. Его пальцы осторожно утерли ее слезы, почти нежно оставив за собой лишь мокрые дорожки. Хоббитянка продолжала дрожать, когда дракон осторожно опускал ее вниз, к залежам гномьего золота. – Какой приятный сюрприз, – произнес тот, наклонившись к ее уху, горячим дыханием щекоча ее нежную кожу. – И все мне? Такой дар… – Не надо, – пролепетала она, повернувшись к дракону лицом. – Пожалуйста… О, Смауг, ведь я не достойна… – Я считаю иначе, – ответил хозяин горы, кладя палец девчонке на губы. – Иначе не оставил бы тебя в живых, дитя. Он мягко погладил ее впалый живот, округлые бедра, остановившись меж ног, проверяя пальцами. Мокрая, он постарался смочить ее, чтобы расслабить хоть чуть-чуть, хоть слегка, даровать ей облегчение. Когда дракон навис над ней, когда кульминация вот-вот должна была случиться, Бонни закрыла глаза. Мама рассказывала ей об этом когда-то давно, так давно, что сейчас она не вспомнит всей правды. Одно было очевидно хоббитянке в этот пугающий миг – боль будет сильной. И предчувствие не обмануло. Когда мужчина двинулся в ней в первый раз, когда он заставил негостеприимное тело вжаться в холодное золото, слезы накатили к глазам, пролились по щекам, крик сорвался с губ. Он обернулся эхом, прошелся мимо колонн, по-хозяйски осматривая гномью могилу. Слышал ли ее Торин, слышали его бойцы и соратники? Наверняка. Смауг и сам желал этого. В самом начале, позволяя девушке привыкнуть к новизне ощущений, он был осторожен, входил в нее мягко, проникая лишь чуть-чуть, самым краем вожделеющей плоти. После, отдавшись похоти, позволял себе больше. Дракон жалел лишь о том, что не мог сейчас изогнуться, не мог поцеловать ее хнычущие губы, заставить эти всхлипы обернуться приглушенными стонами. Его движения были плавными, осторожными, хоббитянка все не открывала глаза. Она не хотела видеть свой позор, не хотела запоминать его, уже не хотела знать о том, что будет дальше. Бонни уже не могла отвлечься, ни одна из мыслей не лезла в голову. От криков охрипло горло, от движений дракона болел низ живота, тошнота подкатывала к ней все сильнее. Слезы так и катились по щекам, никто не стирал их с ее заплаканного лица, те падали вниз, в золото кудрявых волос хоббитянки. Чувствуя, как близок финал, дракон подтянул девушку к себе. Руками он обхватил ее талию, приподнимая Бонни над холодной горой металла, держа ее на весу. Губами он прижался к ее макушке, зарычал, покидая ее тело. Смауг пожалел несчастное существо, не рискнул оставлять в столь слабом теле собственное семя. Неужели он стал столь чувствительным на старости лет? Жалеет добычу… Его холодное тело стало теплым, когда все закончилось, дракон еще долго прижимал истерзанную хоббитянку к своей груди. Она ведь хотела увидеть его величие, словно для этого момента берегла себя всю жизнь, должна быть благодарна, быть рада возможности… Испуг Смауг списал на неопытность, слезы – на страх, выпущенный на свет тем же недугом: девственностью, мешающей раскрыть истинные желания. – Значит, Торин здесь, – совладав с собственной похотью, забыв о ней, вернувшись в прежнее состояние, спросил он, но не получил ответа. – Что же… Вовремя. Я успел проголодаться. Услышав его, хоббитянка сжалась в комок, не смея отодвинуться от теплого тела дракона, заплакала, пряча всхлипы. Смауг осторожно погладил ее по спутанным светлым волосам, по спине, на которой нашел следы собственных когтей, по напряженной шее. Ее белая некогда кожа покрылась ссадинами и царапинами, холодное золото отпечаталось на ней, оставив свой след. Этот день, этот голос она запомнит надолго. Дракон улыбнулся, мягко сжимая подбородок девушки, поднимая ее лицо так, чтобы заплаканные голубые глаза смотрели ему в лицо. – Я не собираюсь есть тебя, – произнес он успокаивающе, мягко, тихо. – Во всяком случае, не целиком и не так, чтобы ты сгинула. Но гномы – дело другое. Либо я, либо они, – рассказал тот. Заветный пиджак лежал слишком близко, но могучие руки дракона не выпускали девушку из своей хватки, кольцо все еще звало ее. Смауг гладил добычу по волосам, словно благодаря за минутную нежность, за позволенное ему воспоминание о бурной молодости, когда таких приключений с ним случалось немало. Бонни чувствовала, как боль пульсирует внутри, как растет, надеясь, что повреждения ее не смертельны, дракон же чувствовал, что смерть ее далеко. Он заснет. Он обязательно заснет, разморенный движением, и Бонни поймает шанс убежать, выбраться из-под тяжелой руки дракона. Только сможет ли? Пытаясь пошевелить ногой, та поняла, что не может: нет сил. Страх не ушел, боль – тоже, а вот стыд присоединился к ним уже давно. Он давил сверху огромной каменной плитой, он пригвоздил ее к золотой куче, к холодеющему телу Смауга. Хоббитянке уже не хотелось никуда идти, не хотелось вставать, не хотелось плакать. Хоть бы этого не увидел Торин, хоть бы никто из гномов не узнал. Заснуть бы здесь и сейчас, и очнуться дома, точно никакого путешествия не было… – Не плачь, – ласково произнес дракон, утирая слезу, бегущую по ее щеке. – Не плачь, ты достойна…