трудно быть богом.

— Ты никогда меня не понимал, — она еле сдерживала слезы, не хотя показать ему, что она способна на слабость. Для него она — сильная девочка, которая свои проблемы всегда решает сама. Для него она — самостоятельный человек, который все делает сам, которому не нужна помощь. Но лишь для него. — Чуя, — он ласково погладил ее рыжие локоны, — успокойся. Ты слишком эмоциональна сегодня. Успокойся — только это он мог сказать ей, когда видел, что она на пределе. Только это. Но... сможет ли клей склеить разбитую чашку? Увы. Он никогда не углублялся в ее проблемы. Никогда не интересовался, что ее гложет. Он был демоном. Ее личным, любимым, но демоном, которому чужды были чувства. Даже Чую он не любил. Это была лишь привычка. Друзья детства, настояния родителей и любовь Чуи к Фёдору — из-за этого они стали жить вместе, не встречаться, а делать вид, что встречаются. — Нет, Достоевский, сейчас без слов. Я устала. Это же фальшь. Зачем она тебе? — Ты же знаешь, Чуя. Ты мне дорога, разве нет? — он отошёл от неё и присел на стул, наблюдая за ее лицом. Да, такой он ее еще не видел. Покрасневшие глаза, волосы, завязанные в хвост, пара прядей которых спадали на ее лицо. Она выглядела уставшей, но Достоевский даже не знал, как долго она уже была такой. Он ведь никогда не смотрел на ее лицо с желанием что-то на нем прочитать. Никогда. Она горько усмехнулась, как бы угадывая его мысли. Ее это задевало, но она не хотела это показать. Для него она — сильная девочка, которая все свои проблемы решает сама. — Я тебе дорога? Не заметно, Федор. Я для тебя будто твой подчинённый, будто клиент. — Какая любовь? Я не смог, не достиг, — прервал он такую ее чувственную речь. Увы или к счастью, она никогда не сможет до него достучаться. Ни-ког-да. — Я не прошу любви, нет. Я же знаю, что ты не способен, но ты ведь не совсем черствый сухарь, Федор! Достоевский приложил свою руку к ее рту, намереваясь ее заткнуть, хотя понимал, что это вряд ли поможет. — Чуя, хватит, пожалуйста, — она замерла. Пожалуйста от демона было чем-то опасным, она знала, но остановиться уже не могла. Громкий шлепок. На щеке Федора заалел след от удара. Впервые Чуя ударила его. Предел. Дазай, если бы увидел свою подругу сейчас, присвистнул бы и сказал, что сделала она все правильно. Он, как никто другой, знал об отношениях Достоевского и Чуи, но ничего такого ей не советовал, зная, что Накахара любит Федора больше жизни. Достоевский удивился, но не сказал ни слова. Лишь приложил холодную ладонь к щеке и стал смотреть на ее удаляющуюся фигуру. Навсегда или нет? Без разницы. Ему кажется, что она уже не вернётся. Чуе тоже так кажется, но любовь зла. Вернёшься и к Достоевскому. Ему вдруг очень захотелось что-то крикнуть ей вслед. Но он не знал что. Он не знал, как вернуть дорогую девушку. Он ничего не знал. Фёдор был ребёнком, который без своей Чуи во взрослом мире или погибнет, или натворит дел, которые расхлёбывать будет его отец, Гоголь, и так уставший от всего, что касается сына. Сам Федор устал от всего.