Kiss you

I keep playing it inside my head All that you said to me I lie awake just to convince myself This wasn't just a dream © One Direction — I should've kissed you

Мне было четырнадцать, когда я впервые увидела его так близко: взъерошенного, в белой майке и простых синих потертых джинсах, с гитарой наперевес. Я никак не могла понять, как называть его — «мистер Хоран» или просто по имени, и он рассмеялся, что «Найл» будет вполне достаточно. Я смотрела, как он обнимает Гарри и мою тетю Эйвери, а потом к нему подходит Хейли Стенфилд, и они целуются, и не могла понять, почему почти детский восторг сменяется тянущим тоскливым ощущением где-то в районе груди. Мне было четырнадцать, и я ничего не понимала. Я просто думала, что Найл Хоран — красивый. Мне было шестнадцать, когда мы с Найлом начали общаться: он проводил в Калифорнии больше времени, чем в родной Ирландии, поскольку записывал четвертый альбом здесь, и часто ужинал у Гарри и Эйв. Стабильно пару раз в месяц я сбегала из Сан-Диего к ним в Лос-Анджелес, выдыхая от атмосферы собственного дома, где мама превращалась в мою бабушку с такой скоростью, что и мне, и папе становилось страшно. Я думала: как, к хренам, тете Эйв и Генри удалось вырасти вполне адекватными людьми? И под адекватностью я подразумевала умение жить собственной жизнью, не оглядываясь на других. Насрать на других. Мне было четырнадцать, когда моя тетя принесла мне нежданную популярность в школе. Девочки доставали меня расспросами о Гарри, и плевать они хотели, что я не тусовалась среди селебрити, а Гарри… Гарри быстро стал для меня просто бойфрендом моей тетушки, и я воспринимала его именно так. Я видела, как они смотрят друг на друга — так, будто мир может отправляться к черту и прихватить людей с собой. Я видела, как они касаются друг друга, и в каждом жесте было намного больше этого-вашего-секса, чем в собственно акте. И, хотя они старались беречь меня от этого, однажды я видела, как они целуются. Ничего более прекрасного (и не пошлого) я не видела. Куда там вашим фильмам. Мне было шестнадцать, когда мама заявила, что Эйвери плохо на меня влияет, и я впервые сбежала из дома. Телефон разрывался от звонков, пока я сидела в автобусе из Сан-Диего в Лос-Анджелес и плакала. Мама считала, что тетя позорит семью, появляясь на публике с «английским бабником». Бабушка поддерживала её. Эйвери и Гарри не парились — периодически я видела их фотографии в инстаграме, сделанные папарацци, и они выглядели такими счастливыми, что мама могла бы подавиться собственным мнением от злости, а бабушка — сожрать Библию, которой руководствовалась. Пошли вы все. Мне было шестнадцать, когда я увидела, что на кухне у Гарри хозяйничает Найл Хоран. Пока на плите шкворчало мясо на сковородке, Найл нарезал салат и что-то напевал — кажется, Элвиса Пресли. Я замерла в дверях, таращась, как полная дура, прямо ему в спину, обтянутую белой футболкой, и впервые в жизни, кажется, чувствовала себя шандарахнутой по башке. Ни один мальчик из школьной футбольной команды не вызывал у меня и десятой доли эмоций, которые почти сшибли меня с ног тогда.  — О, привет, Паула. — Найл обернулся, отсалютовал мне. — Ты салат предпочитаешь с перцем или с карри?  — Привет, — пискнула я, откашлялась, пытаясь вернуть себе голос. — С карри…  — Придется есть с перцем. — Найл с сожалением потряс в воздухе пакетом с приправой. — Карри закончилось. Все на мясо ушло. Мне было наплевать, даже если он мне подошву от кроссовки в тарелку положит. Паула Рид теперь знала, чего хочет. Больше всего на свете я хотела Найла Хорана. И что-то подсказывало мне, что это не изменится. Я позорно сбежала с кухни, наткнувшись в гостиной на Гарри и Эйв. Они тихо разговаривали, стоя у окна, соприкасаясь лбами, и я почувствовала себя лишним хвостом у собаки. Тетя в свои тридцать два по-прежнему выглядела дивным нестареющим эльфом, а Гарри был просто Гарри. Дома он не носил своих дурацких костюмов, которые Эйв грозилась сжечь при случае, а предпочитал им джинсы и футболки. И сейчас я видела, как Эйв водит пальцем по его ключицам, видневшимся в полурасстегнутом вороте черной рубашки. Я видела, как Гарри крепче сжимает руки вокруг её талии, тянет к себе. Мне было шестнадцать, когда я впервые поняла, что место абстрактного «парня», который будет любить меня, как Гарри любит мою тетю, прочно занял ирландец, по-прежнему говоривший слово world со смягченной «l». Мне было семнадцать, когда я впервые поцеловала Хорана. До этого я целый год подбиралась к нему, ходила кругами, пыталась стать кем-то большим, стать лучше себя самой. Слава, рухнувшая на меня после известия об отношениях Гарри и Эйв, наконец-то мне пригодилась: мой канал на Ютубе собрал целую кучу подписчиков. Найл переживал разрыв с Хейли, и я чувствовала себя сучкой от того, что радовалась уходу Стенфилд. Давай, Хелс, уходи и не возвращайся. Убирайся вон, чертова шлюшка. Мы тусили в каком-то ресторане в Беверли Хиллз на дне рождения Гарри, и к полуночи все уже так напились, что не заметили, как именинник и Эйв потихоньку свалили. Я-то знала, что они уехали домой, и сейчас наверняка трахаются. Ох и наорала бы на меня моя мама, услышь она такие слова! Но из песни слова не выкинешь, а мама просто завидовала. Естественно, мне никто не наливал, но я умудрилась уговорить одного из официантов втайне приносить мне шампанское, и к двенадцати часам я если и ощущала себя Золушкой, то пьяной. Кое-как я выбралась на улицу, глотнула прохладного воздуха. Ветер цапнул меня за голые плечи.  — Паула, какая сволочь тебе наливала? — Найл подхватил меня, когда у меня в очередной раз перед глазами поплыла улица, а асфальт стремительно приблизился к лицу. — Тебе только семнадцать! Его лицо я тоже видела очень смутно, только это не помешало мне приподняться на цыпочки и найти его губы. Мне семнадцать, я на дне рождения Гарри Стайлса, пьяна в хлам, и я имею, черт возьми, право поцеловать Найла Хорана, которого люблю и хочу уже год! Его губы были чертовски мягкими, на вкус — как вишневый пунш, который он пил.  — Поехали, детка, я отвезу тебя домой. — Найл очевидно воспринял мой порыв как выходку пьяного тинейджера. А я глупо улыбалась, пока он усаживал меня на заднее сидение машины, и с такой же глупой улыбкой отрубилась. А проснулась у него дома, в его кровати, аккуратно укрытая одеялом и в одиночестве. Найл очевидно решил не беспокоить Гарри (и это было правильно: у Гарри все могло синим пламенем гореть вчера, он только вернулся из тура по Европе и даже в деньрожденный вечер не мог отлепиться от Эйв) и привез меня к себе. Я бы предпочла проснуться с ним. Во рту в то утро словно кошки нассали, и я не понимала, счастлива я или разбита. Для Хорана я была всё еще ребенком, но я не собиралась останавливаться. Мне почти исполнилось восемнадцать, когда мать заявила, что больше не отпустит меня в Лос-Анджелес. Эйвери заставляет меня мечтать о несбыточном. Эйвери испортила свою жизнь и теперь занялась моей. Эйвери разрушает всё, к чему прикасается? Об этом мама не говорила, но явно подразумевала. На самом деле, моя тетя разрушает только созданные людьми стереотипы. Они с Гарри — доказательство существования любви с первого взгляда, хоть они сами и смеются над этим понятием. Эйвери говорит всегда: не мели чепухи, Паула, мы не сразу поняли, что любим друг друга, нам пришлось узнавать друг друга, пытаться понять. Но я думаю, что всё они знали и понимали сразу, просто не были готовы признать. Мне было почти восемнадцать, когда я крикнула матери, что никогда не стану такой, как она. Мать опешила, потом влепила мне пощечину. Отлично, просто отлично.  — Иди в свою комнату! — Мать была в гневе. Я хлопнула дверью. Какого черта?! Мне хотелось упасть и колотить ногами по полу, как маленькой девочке, но я сдерживалась — ещё не хватало своим поведением доказать матери, что я именно та, кем она меня и считает. Ребенок. Она хотела запретить мне видеться с Эйв, но у неё все равно не получится. Мне вот-вот исполнится восемнадцать, и мама уже ничего не сможет мне запретить. В мой восемнадцатый день рождения я позвонила Найлу, который как раз находился в Лос-Анджелесе и попросила забрать меня. Мама собиралась позвать бабушку в гости, но я не желала слушать очередные причитания, что подражание тете Эйв испортит мою жизнь. И, пока они ужинали внизу (кажется, я им и вовсе не была нужна), я набросила куртку и выбралась через окно.  — С днем рождения, Кнопка. — Найл поцеловал меня в щеку. На улице потихоньку темнело: меня угораздило родиться в октябре, когда вечера в Калифорнии уже были достаточно прохладными для нашего штата. В закатном солнце Найл чудился мне сказочным принцем. — Там на заднем сидении подарок, чекни. Я перегнулась назад и вытащила пакет — обычный подарочный пакет, сунула в него нос.  — Ты серьезно? — Я взвизгнула, выудив на свет небольшую портативную видеокамеру. — Нет, ты серьезно?!  — На все сто. — Найл улыбался, и моё сердце замирало от счастья. — Ты — отличный видеоблоггер, Кнопка. И у тебя обязательно все получится, кто бы и что не говорил. Тогда я потянулась и поцеловала его. Во второй раз. И Найл мне ответил. Сейчас мне восемнадцать, и я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что за руку меня держит самый замечательный мужчина на свете, а, значит, всё будет правильно.