(не)обещанное

Стэн и Зевран неслись впереди: кунари шутя перешагивал три или четыре ступеньки за раз, едва вписываясь в повороты узкой лестницы выставленным острием двуручника, ворон и вовсе отрастил крылья – летел золотой раскаленной стрелой, наготове держа клинки. Они все торопились, допивали остатки настоев на ходу, плевались кровью и горьким травяным привкусом, оскальзывались на расползшихся гнильем внутренностях гарлоков, сухо переговаривались сквозь пыхтение. Шейла практически тащила Лелиану – белесые обычно кристаллы отсвечивали алым из-за заляпавшей их крови, - Огрен подволакивал раненную ногу и рыгал ругательствами в искрившую подпалинами бороду. И все же они не успели. Город внизу кипел последними боями, с дымными клубами к облакам поднимались затихавшие вопли, стоны и тягучие зовы командовавших перегруппировку рогов. На площадке фортовой башни тоже не было тихо – среди своих Эамон устроил перекличку, двое целителей, измазанных кровью и гарью, носились между раненными, третий гневно выговаривал эрлу все, что о его самонадеянности и бесстрашии думает. Лелиана видела, казалось, каждую царапину на стискивавших древко знамени пальцах Эамона, но не слышала ни слова – ватная тишина в ушах стекала по вискам, путалась в струйках крови из рассеченной скулы, плотным клубком впивалась в глотку. Потом бард закричала – сквозь тишину, комок и забулькавшую во рту ржавчину, - забарабанила по груди Шейлы, требуя отпустить. Голем поставила на плиты, дала опереться на руку, придержала едва не свалившуюся от кровопотери Лелиану – рана сама по себе не опасна, надо было только раньше заняться ею, да вот бой… На крик подняла голову Винн, повернулся со своего обломка стены Логэйн, заскулил, вздернув морду, Хуан, даже Ирвинг, тяжело опиравшийся на посох, вздрогнул и выпрямился. Один только Айвэ так и остался лежать на огрызке ферелденского флага. Распахнутые глаза впитали небесную голубизну – всю без остатка, вышина над башней куталась лиловым, оранжевым и горелым, но только не синевой, - и обескровленное, заострившееся больше обычного лицо смотрелось до жути спокойно на залитых алым коленях чародейки. Винн покачала головой и, переборов пульсировавшую в кистях дрожь, закрыла веки Стража. Кровь Зеврана оказалась горячее всех – он подлетел к телу первым, шлепнулся на колени, вывернул поясную сумку – кругом рассыпались пузырьки с ядом, ворохи записок, медные монетки и побрякушечные украшения, большинство из которых ворон надевал едва ли по разу. Языком перебирал ругательства, пальцами – баночки с мазями и флаконы с остатками зелий: не верил. Остальные молчали и теснее смыкали круг. Ждали, кто первым признает вслух: не чтобы поблагодарить, а заклевать. Вцепиться зубами в отравленный скверной воздух - Айвэ не терпел споров в отряде, удивительно мягко, но на корню пресекая распри. Лелиане казалось, что намечающийся скандал привлечет стража даже из Тени. Шаркая ногами и пачкая подол одеяний алым, она подобралась к чародейке, опустилась на плиты у другого ее плеча. Кончиками пальцев, спешно оттертыми о бедро, коснулась лба, очертила петлю валласлина у виска, вздрогнула. Тишина ворочалась в глотке – горько и болезненно, - глушила звуки, покалывала, щупальцами своими раздирала ссохшиеся коркой губы. И все равно заговорила: наперекор. - Это не полная татуировка. Он сказал, что мы отправимся в путешествие, доберемся на север, до клана. Сказал, что должен закончить валласлин. Сказал… Бард охнула, схватилась за бок – кинжал темной твари, подобравшейся со спины, распорол платье и практически стесал кусок кожи. Боли девушка почти не чувствовала – голова слишком кружилась от горелого, мало пригодного для жизни воздуха, - но та не исчезла навечно, всего лишь дожидалась. А теперь вгрызлась всеми своими пастями, и Винн пришлось отнимать ладони от тела, подтягивать ближе треснувший вдоль от избытка прокачанных через него сил посох и нащупывать края кожной прорехи – целить, бормоча под нос древние письмена и закатывая воспаленные, покрасневшие от дыма глаза. Голубые всполохи опутали руки чародейки, влились по ее воле в рану барда и, видно, растаяли там окончательно дымкой. Лелиана спрятала лицо в ладонях и зарыдала, из нее будто вытащили последний слой сердечника – она обмякла, согнувшись в три погибели, только тряслись тощие плечи, почти раздиравшие ткань платья, и вместе с ними – грудь обнявшей девушку Винн. Они скорбели тихо, ритмом тягучих эльфийских песен, только слезы шлепались на брусчатку да размывали спекшиеся царапины – скулил Хуан, свернувшийся в ногах мертвого хозяина, скрипела сочленениями Шейла, даже Огрен ругался беззвучно, плавно выводил монотонный речитатив, способный усыпить даже буйный гномий нрав – и уж тем более буйные боль и гнев, закипавшие орзаммарской лавой. Зевран смотрел на них – и не видел, соль застилала глаза. Он бы рад скорбеть также: благочестиво и гордо, как подобает геройским сагам. Но ворон уронил флакон – стекло брызнуло крошевом, замерцало росой на плаще, - и закричал. Гортанно и долго, одним выдохом – словно рождался из материнского чрева или любил кого-то жаркой ночью: антиванцы лучше прочих знают, как рождение, любовь и смерть ходят вместе, неусыпной троицей направляя пути живых. Его колотило – от гнева, не плача. Несколько осколков впились в ладонь – их Зевран не заметил, стиснул кулак, поднял голову: из-под золотистого шелка прядей смотрел убийца, и колкий, игнорирующий все взгляд отыскал свою цель. - Ты, - просипел ворон, шатаясь, встал на ноги – под сапогом хрустнула долийская стрела, видно, выпала из колчана, из его колчана, - ткнул пальцем в Логэйна, будто указывал цепным псам направление. Рвать. Кромсать. Не жалеть. - Ты должен был умереть. Почему?.. Бывший полководец не поднял взгляда. Его шлем валялся рядом – вмятина на виске соответствовала слипшимся сосульками прядям, хоть красное на черном и не видно, - там же покоились остатки изрубленного в щепки щита. Доспех казался вороненным от гари, и только клинок, бережно вычищенный – пусть и прошло от схватки от силы полчаса, - блестел и покоился на коленях, будто слившийся со сталью бедренных пластин. Логэйн немеющими пальцами схватился за рукоять и опустил меч на пол, поперек стыка плит. Подтолкнул ногой звякнувшую сталь, сцепил пальцы – сбитые сочленения плохо гнулись, края вздыбившихся пластин сцепились между собой, словно добровольно надетые кандалы. - Я задаюсь тем же вопросом, - глядя в пол прохрипел он, сплюнул – багровая от крови слюна расползлась кляксой, и Зевран вздрогнул. Как этот смеет осквернять камень, на котором лежит Айвэ, на котором сражался Айвэ, на котором умер Айвэ… - Он сказал, что спасал меня не для того, чтобы отправить на заклание, - Логэйн, наконец, поднял голову. Синяки под ними казались чернее зрачков, жесткие, прорубленные в коже морщины не двигались на лице. – Мне можешь не верить, ворон. Ему поверь. Зевран успел бы метнуть нож – и наверняка попал бы, посвящение не вытравило из Логэйна ни гордости, ни решительности, ни привычки вздергивать подбородок, подставляя мякоть шеи, - если бы не Стэн. Кунари схватил убийцу со спины и держал, пока эльф бился как птица в клетке – отчаянно, безостановочно, доламывая конечности о доспех пленителя. Наконец, притих – скорее вымотался, чем успокоился, - едва слышно прошептал: «Хватит». На Логэйна он не смотрел – снова опустился на колени и положил ладонь на нагрудник командира. Силуэт грифона стерся, облупилась кожа работы эльфийских мастеров, но прорех не было. Ни одной крупной раны – так, десяток кинжальных полос на голенях и скуле, изрезанные тетивой пальцы – перчатка, видно, потерялась в череде боен. Словно его хранили для чего-то важного посреди денеримского ада. - Мне он тоже обещал вернуться, - голос осип, потерял бархатцу и сладость, стал надтреснутым, как сломанная флейта. – И тоже обещал путешествовать. Лелиана цеплялась за плечи Винн и его не слышала. К лучшему, наверное, - ворон уже жалел о своей болтливости (возможно, впервые в жизни). Он думал, что если скажет, если разозлится достаточно сильно – вот ублюдок, наврал каждому с три короба и сдох, так и надо ему! – то станет легче. Будет не так… Больно. Но сейчас он смотрел на упавшую на лоб прядь, полосы крови на щеке, покоившийся под боком лук с лопнувшей тетивой и понимал, что ни хрена подобного. Его, дурака антивского, пытались успокоить. Уберечь, спрятать в безопасности в тени ворот, отдалить от… От этого – мертвого тела, смердящего трупа архидемона и скорченной фигуры Логэйна, от лишней крови, слез и выбора, который казался общим для всех, но лег, как всегда, на одного Стража целиком. И придавил – насмерть. Зевран взлетал по лестнице первым, а с колен поднялся последним, и воображаемые крылья перебитыми в осколки лежали за спиной неровной, трепещущей от кострового пламени тенью. Огрен и Шейла ушли раньше – расчистить путь, как выразился гном, если хотя бы одна тварь посмеется сунуться на улицу и обосраться от страха в такой момент. Винн снова окутало голубое свечение, руки чародейки заскользили по тяжело вздымавшимся бокам мабари – не понятно, что пестрело на шкуре пса гуще, прорехи ран или полосы каддиса. Хуан скулил и скреб лапами морду, брюхом волочась по земле и носом тыкаясь в щиколотки каждого присутствовавшего. Попытался зарычать, когда Стэн поднял на руки тело, но Винн на удивление сильно дернула его за ошейник. Лелиана шептала то ли песнь, то ли молитвы. Кунари был осторожен, в его огромных ручищах завернутый в обрывок флага Страж казался уснувшим ребенком – казался бы, не свисай так безжизненно через локоть воина запрокинутая голова. Белела шея, ветер трепал потускневшие волосы: он не успел оставить там свои поцелуи, не успел зарыться в эти вихры, он ничего, если подумать, не успел – и уже никогда… Хуан ушел следом, на его холку опиралась все еще ослабевшая Лелиана, даже Логэйн нашел какой-то обломок копья и заковылял замыкающим в скорбной процессии. Оставалась Винн – ворон резко обернулся, выставил ладони: оттолкнуть, отбросить от себя, ничего ему не надо, ни целительской магии, ни слов утешения! – но словно споткнулся, почти упав лицом в плечо чародейки. И тоже позорно зарыдал. - А помнишь, ты говорила, что никогда меня к груди не пустишь, - булькал он истеричным хохотом, и снова заходился рыданиями, и снова повторял шутку, словно хотел обломать о нее зубы и изрезать слизистую щек – чтобы никогда уже не произнести ни слова, ни имени. Ему не нужно. Винн рассеянно хлопала по спине. Держалась не хуже кунари – сказывался опыт, очень печальный опыт потерь. Правда, она не думала, что эта ударит так горько. Инстинктивно чародейка закрывала ладонью замок поясной сумки – даже сквозь кожу жгли немного обгоревшие страницы, выуженные в последний момент из костра на пути вверх. Записи Стража. Она еще не успела прочитать, но уже догадывалась, что найдет… Уже готовила ложь, старательно сплетала известные ей концы, только один не могла подобрать. Сказать, что Айвэ любил его единственного или, наоборот, обрубить как можно жестче, чтобы никогда больше убийца не вспоминал? - Ты только молчи, - прохрипел Зевран и отстранился. Смотрел безжалостно волком, а губы дрожали все равно. – Не говори ничего, солжешь. Я и так знаю… Что он не любил. То есть, любил, но всех равно. Винн хотела возразить – Морриган, - но только впилась обожженными пальцами в травленый на коже узор. Кивнула – скорее согласно, - подняла с земли посох. Они давно остались одни, редклифцы ушли первыми, за ними – остатки чародеев, подчистивших за собой воздух от излишней скверны и остаточных вибраций, способных затронуть Тень. Архидемон валялся в луже нефтяной по оттенку крови – словно недоделанный музейный экспонат, обтрепанный, жалкий, побежденный: какой, правда, ценой. - Жаль только, не успел напроситься в Стражи. Я не Логэйн, себя уговорить не дал бы. Винн вздрогнула – такой вариант не приходил ей в голову, горечь тут же залила до краев океанической, сметающей все волной. Посох заскрипел, чародейка торопливо выпрямилась, поджала губы, благодарно кивнула – ворон подставил руку, дал опереться. Ран не было, но заклинания вытянули всю силу: еще до прихода отряда пришлось штопать изрешеченного едва ли не в куски Логэйна и Эамона, да и Айвэ… Видит Создатель, она пыталась. Сплетала нити, звала духов, чаровала, пока не треснул посох и не стало внутри пусто и гулко – магия отказывалась подчиняться, даже запретная магия, даже заклинания, которые требовали плату большую, чем кровь. Скверна убивала надежно. Они постояли еще минут десять, пока не засохли последние кровавые следы на плитах. Начали расходиться тучи – косые лучи, копьями сквозь них пробившиеся, прочертили тропку до лестницы, - ожили звуки, разорвали собой купол застывшего времени над фортом. Как странно. Вдвоем они прорывались в эту тюрьму, чтобы вытащить стражей – и Винн надеялась, что сможет навсегда забыть мрачные залы и залитые спертым духом гнили подвалы. Судьба посмеялась: самая близкая небу точка Денерима навсегда была заклеймена горем – как, возможно, и само небо, как и чародейка. Надо было сказать… Хоть что-нибудь. Облегчить страдания или усугубить их лишней тяжестью, только не дать отравляющей тишине забиваться в уши и колоть грудину тягучими разрядами – сдававшее от усталости сердце билось размеренно, но тяжело, словно нехотя. Но ушли они молча – Зевран вдруг потянул за собой, и едва сделав шаг, Винн поняла, сколь была самонадеянна; даже помощь духа не спасла – волшебница едва переставляла ноги под ободряющий шепот ворона, и обсуждали они что-то совершенно пошлое и неуместное, то ли лекарства, то ли Лелиану, которой потребуется помощь, то ли все это Винн привиделось, а путь их сопровождало гробовое молчание. Это было не важно. Мертвым Герой Ферелдена принадлежал всей стране, каждому бедняку, аристократу и рабу от северных эрлингов до диких земель, но только не им.