***
— «Тебя губят человеколюбие и тревога о никчемных смертных, Мелиодас, » — его надменное детское лицо блондинистый демон запомнит надолго, эта задержавшаяся глумливая усмешка не сулила практически ничего хорошего. Мелиодас силой впихнет в свою дырявую память всё с точностью и мельчайшими подробностями, дабы когда-нибудь с точно такой же криво надетой маской уничтожить и стереть в порошок того, кто посмел посягнуть на его возлюбленную, священную богиню, его Элизабет и официантку таверны «Шляпа Кабана». Он мог подобрать множество слов и вариантов, как назвать апостола святой девы, но факт всегда оставался фактом — Лионесс принадлежала ему. И плевал Мелиодас на явный оттенок собственничества. Демон констатировал это как само собой разумеющееся, и оглашать это не было надобности, ибо оно, как следствие, было известен большинству, а если бы не было — блондин ткнул бы им в лоб отчетливо и ясно. Всё, связанное с беловолосой, он воспринимал всерьез, будто одержимый ею вдоль и поперек, от макушки и до пят, настолько на того повлияла принцесса.«Сдайся в заложники.» «И гнусная богиня не сольется с той горой трупов за нашей спиной.»
Грех поморщил нос и судорожно выдохнул во сне. На душе скребло тревожное всепоглощающее чувство, от которого хотелось ныть и выть даже будучи в царстве Морфея, заволокшего принца нежными, расслабляющими объятьями неги и дрёмы. От них заметно легчало, но прежнее послевкусие не утихало, и неосознанно, но парень ощущал, что вот-вот и он, бесспорно, откроет глаза, чего делать не хотелось от слова совсем. Страшило ожидаемое. Будоражило рассудок. — То, что творится у меня в голове, куда интереснее того, что происходит снаружи, — томно прошептал блондин, поглядывая и снова жмурясь. Реальность тем и отличается от фантазии. Тем, что, когда мечты сбываются, все оказывается не так, как ты себе представлял. Душа не понимает преданности системе сложных раскаленных конструкций живого организма. Вокруг царит душащий туман, или, быть может, это всё же пелена спросонья перед глазами, и ему вновь мерещится невесть что: макушка дурная до того, что головной болью сводит даже шею, и спину ломит, в висках покалывает, а в ушах неустанно звенит. И из мрака слышатся возгласы. Страх здесь истинный хозяин. Здесь, в его же комнате. Паршиво. Из-за скомканных клуб серых туч жуть как медленно и лениво, еле-еле скользит ясноликое палящее солнце, восходящее горделиво и авантажно. И именно тогда становится видно, как прозрачный купол сплошь и рядом из лучей сгущается над целым городом, не обделяя иные участки Британии помимо Лионесса. Серые стены, как в самой противной части мира, становятся ближе чем ни ввек ранее, а собственный рассудок — он стал как никогда ограниченным и темным. В тот же вечер, до стычки с Зелдрисом и Заповдями, Гаутер прочёл Мелиодасу про то, что толстые стены иногда «заглатывают» голоса и в тишине их выплескивают из себя. Он не знал, насколько это правда, но ему было не по себе. Реальность жестока. Жестока, и планы с ней никогда не совпадают. Кронпринц свел брови к переносице. Что-то в нем надломилось, и воды апатии хлынули в душу, просачиваясь сквозь трещины. Иссяк источник, из которого черпались силы, и лишь гравий вероломно скрипит на дне. Он мог попытаться только хоть как-то стать сильнее, чтобы в конце концов уничтожить вырвавшихся из своей темницы демонов. И не ясно, пройдет ли всё успешно и как по маслу — также гладко и без проблем, ведь те гуляющие по тёмным и светлым уголкам его души существа — ловкие, проворные, но оттого не менее мерзкие создания. И Мелиодас боится, что вскоре сойдет с тормозов. Простого оружия, внешнего воздействия магии и каких-либо теплых чувств относительно недостаточно. Слишком мало. И даже ничтожно по сравнению с такой угрозой. Неужели его вновь захватит внутренний берсерк — демон, отражение совершенно иного себя? Не такого, какого он видел ежедневно в зеркале, неспешно застегивая пуговицы рубашки и оглядывая каждый памятный шрам на голом теле, а такого, который бушевал во главе Десяти Заповедей, злого и беспощадного. Заповедь 'Любви'. Но его утешает то, что он знает: внутри него твёрдый изумруд. И чёрная липкая материя, поглотившая его внутрь себя, его не изменит.Пока что.
Веки устало и нехотя приподнялись. Пробудившись от явственно ощутимой чужой тёмной ауры, демон едва не ослеп от яркого солнечного света, что так легко проник внутрь и залил собой большую половину комнаты, так и не прикоснувшись к тьме отдаленных уголков, но золотыми полосами скользящий по не вычурным стенам и потолку. Мелиодас перевернулся, ранее лежа на спине, на бок. Торс отозвался отрезвляющей болью, по пояснице прошлась, казалось, армада колючих мурашек и свела судорога, мышцы напряглись, неспокойно сокращаясь и отпечатываясь в сознании напряжением, а бинты, аккуратно и заботливо перевязывающие плечи, талию и грудь, оказались запачканы каплями червленой крови. Рана открылась. Перспектива оставаться во сне до захода солнца казалась не такой уж и плохой, вот только Гнев счёл, что долго таким образом не протянет, а по итогу своих же глупых действий спать больше не было желания. Мелиодасу не пришлось долго догадываться, кто мог обтереть его от пыли и грязи после схватки с новой угрозой всей Британии и кто заботливо оказал помощь, дезинфицировав, обработав и забинтовав раны. Диана, испытывающая ярую симпатию к своему капитану. Диана сильная, Диана может за себя постоять. Диана большая, Диана великан. Диана не такая, как Элизабет. Диана достойна лучшего, а Мелиодас, в свою очередь, не достоин её, ведь на уме у него другая. Выбор пал бы на богиню, вот только при одном упоминании о ней в собственной голове возник образ Грейроад и мутный, постепенно затуманивающийся силуэт и жалостливый взгляд младшего брата, оставленный напоследок сразу перед тем, как остальные сокомандники Благочестия уносили пленницу. Бессилие, вот что свалилось на сердца. Грех, зализывающий, регенерирующий раны и ссадины, как собака, сейчас делать только это и мог. — Я не могу просто так лежать здесь, нужно что то предпринять, — демон вздрагивал и мычал в попытках подняться, но малейшее движение вынуждало шипеть и валиться обратно на постель. Оставалось раздраженно чертыхнуться себе же под нос, пока никто ничего не слышит и не видит подобного состояния светловолосого. Парень не исключал, что даже при возможности встать на ноги он бы никак не определил то же примерное расположение Зелдриса и других бывших знакомых, включая Эстароссу, поведение которого заметно отличалось на фоне остальных соперников. Гнев даже в схватке с Галаном бы навряд ли одержал вверх. Даже если так, товарищи не могли бросить его на несколько дней в койке, и спохватились бы. Положение было тяжелым, а выход из ситуации так и не лез в разгоряченную макушку. Мелиодас не сумел бы убежать далеко. Его бы обнаружили и, угомонив, вернули. Что же делать в таком случае, капитан не имел и представления, лишь хрипло и еле разборчиво нашептывал, хотя успокоить себя разговорами вслух с тишиной и пустотой — такой родной и такой отчего то, но неясно отчего, привычной, — Мало ли, как она там. Жива ли вообще… Элизабет. Задумчивый, рассеянный, оттого невидящий ничего перед собой взгляд. Но нет. Пусть само движение и лицо незнакомца Мелиодас не застал, демон зацепился боковым зрением за нечто крылатое, округлое, несколько даже знакомое. Но понять нельзя было всё равно — от существа скользнула лишь быстрая и нечеткая тень, перебившая поступающий солнечный свет. Насколько можно было, парень расслабился. До этого Гнев не практиковал актерскую игру, но судя по существу, изобразить крепко сопящего ему всё же удалось, пусть, как он подразумевал, не правдоподобно. Тихий шорох, задумчивое мычание, шелест бумаги, наталкивающий Мелиодаса на подозрения, а также исчезающий в дверном проеме пушистый тонкий кончик хвоста незваного гостя. Дождавшись, когда перед глазами перестанут плясать разноцветные круги, капитан Семи Смертных Грехов, принявший изначальное положение, рассмотрел и, собственно, главную причину визита создания — аккуратно свернутый пергаментный свиток, известно кем перетянутый чёрной лентой, лежал недалеко и на видном месте — прикроватном столике. — «Зелдрис… Ясно. Что же, стоило догадаться.» — зеленоглазый хмыкнул. Ладонь чесалась и сама пускалась взять подброшенное послание, сердца пропускали удары раз за разом, а дыхание перехватывало от подступившего комка, сотканного сплошь из загонов и переживаний. Кажется, ему и читать не надо, чтобы узнать назначение и основную мысль текста, запечатленного чёрными, подобно марионам младшего брата, точно его за три тысячи лет не простившего за тяжкие, действительно тяжкие грехи, чернилами на свитке. Старший только сейчас спохватился. Жалея, он воспроизводил некоторые, вернее те, что запомнились, воспоминания, прокручивая и прокручивая, закручивая, перекручивая — лихорадочно, будто пытаясь что то да понять, чем то да проникнуться, словно Мелиодас упустил важную жизненно необходимую деталь, и сейчас, поздно, но лучше, чем никогда, выкапывая её из недр памяти ногтями, ломая те, не скупясь, не обращая внимания, искал её действительно рвано и со страхом — таким, который не испытывал ни разу. И он нашел. Демон, цепляясь, сильно-сильно накрутил на венистые мозолистые пальцы пшеничные пряди, сжимая, оттягивая. На душе стало на дюжину раз тяжелее и паршивее. Это было последней каплей, — «Зел, как же я…-» На лестнице послышались шаги, будто бы все присутствующие в таверне товарищи почувствовали пробуждение капитана и поспешили ему навстречу, на что демон ошеломленно охнул. Мелиодас вынужден был отвлечься. В клетке из рёбер что-то восторженно и счастливо ёкнуло, и на очаровательном детском лице расцвела, словно первый весенний бутон, мягкая и задумчивая, широкая ухмылка. В подавленных и пустых глазах из изумрудной глади читалась бескрайняя благодарность и засверкал живой блик, а ранняя мысль ускользнула, стоило переключиться на реальность и выбраться из бездны создания. Блондин прислушался. Тяжелые и скрипучие шажки чем то отдаленно напоминали Лисьего Греха, а по тихим мелодиям, поющимся себе же под нос, и по звуку, несколько походящим на плеск алкоголя в кружке, что Мелиодас не раз слышал ввиду собственного неоднократного распития спиртного напитка и с легкостью мог отличить его, было вполне вероятно и ясно, что Бан не трезв. Впрочем как и всегда. Парень усмехнулся. Тут он не был удивлен. Скорый бег по лестнице на второй этаж натолкнул на мысль о заботливой великанше, и Гнев не прогадал — послышался её отклик, шумное, спёртое дыхание — Диана спешила и в результате сильно запыхалась. Хрюканье и цоканье копыт. Капитан закатил глаза. Хорк. Элизабет нет, но и тут демон не впал бы в озадаченность, если бы за мгновение ока оказался связанным на кровати ворчливой свининой. Ощутилась увесистая аура и плавная дрожь воздуха. Казалось, Мерлин дорогу уступали все законы физики и само земное пространство. Бесшумный топот и треск материала, присущий передвигающимся куклам, — Гаутер, и всё. Кинг, вероятно, задремал на первом этаже на подушке, а Эсканор остался внизу на посту, наблюдать, не заявится ли кто незваный после той схватки с новой угрозой снова. Семь Смертных Грехов с тех пор глаза смыкали с трудом, случай шантажировал на внимательность, и терять хватку нельзя было ни на минуту, нет, секунду. Ведь и она могла стать для них последней. — «Нельзя, чтобы они увидели письмо, » — промелькнуло в голове у блондина до того, как дверь со скрипом отворилась, столкнувшись со стеной. Сдавленный хруст дерева, грохот, словно звук, издаваемый от ходьбы по ломанным костям, взвывший на всю комнату. Миг — свиток с тихим шелестом оказался под кроватью, а Мелиодас — в спешке притворился спящим. Вновь. Столь короткого времени хватило, чтобы отреагировать и успеть предпринять определенные меры и действия рефлекторно, на уровне инстинктов. И сейчас, когда грудь разрывало от стуков, а воздуха от волнения не хватало, дышать хотелось всё чаще, но было тяжело сдерживать потребность на уровне автоматического режима — неконтролируемого и действующего самого по себе, и светловолосому мерещилось, что раскусить его игру раз плюнуть, особенно ей. Сильный профиль, глубокий взгляд. Женщина иной красоты могущественно повертела и покрутила в руках летающую стеклянную реликвию, левитируя. — «Мерлин…» — тяжело выдохнул парень. Из темноты дверного проема были видны лишь несколько пар глаз, с любопытством оглядывающих комнату, её элементы и хозяина. Хозяина якобы крепко дремлющего. Веки его ватные опустились и изредка подергивались, а белокурые ресницы трепыхались. Грудь шевелилась при равномерных вдохах и выдохах, а черты лица напряженно искажались, в то время как волосы опали на лоб, перекрывая глаза. Взгляды скользили по тёмным углам, в первую очередь особо привлекал и ослеплял свет, исходящий от открытого окна, а вскоре наткнулись и на вишенку на торте — Капитана Семи Смертных Грехов. Обеспокоенные товарищи всё ещё не решались зайти все вместе, а потому с громким шуршанием одежды, шепотом, исходящим из трясущихся уст, стуком сапог расступились, пропуская вперед колдунью. «Главная сила Семи Смертных Грехов кроется в их абсолютной не сплочённости!» — говорил однажды демон, и сейчас в своих словах он давно не был так уж уверен, как тогда. — Очнулся? Женщина бесшумно приблизилась к кровати, недоверчиво оглядывая спящего Греха Дракона. Магический шар сверкал и переливался угрожающей тёмной магией, её глаза с каким-то понимаем встретились с его изумрудами, выглядывающими и подсматривающими из-под пушистых белокурых ресниц, и с изящностью кошки Мерлин ступила на шаг ближе к больному пациенту. Её лебединая шея элегантно изогнулась, приятный и мелодичный голос в форме шепота заструился из уст, словно вода из фонтана, а смешливая ухмылка играла на лице. Ей нравится то, как он хорошо притворяется. Но она не настолько слепа, что бы не заметить игру его тела и разума. Он не хочет никого видеть и это, как не странно, ожидаемо после произошедшего. С другой стороны, женщину тяготило состояние товарища, ведь, насколько она знала, обычно люди, ну и не только люди, идут за поддержкой окружающих их близких, а раз так, какой смысл блондину делать вид спящего? Есть ли в этом некий подвох, причина этому? — Возвращайся поскорее, Капитан. Мы все… — она осеклась, выронила из рук непослушную прядь, выбившуюся из общей копны червлёных локонов на голове, за мгновение до осознания всего происходящего с лежащим перед ней парнем вернула её на прежнее место — за нежное, аккуратное девичье ушко. По виску стекла холодная испарина, перебирающаяся по линии волос. Она скользнула по острому подбородку, по бархатистой бледной шее, нырнула в ложбинку между пышных грудей, а после — свалилась на пол с неслышным мокрым треском. Перед этим волшебница чуть не забыла, что хотела сказать, догадка и теория увели внимание брюнетки от поставленной речи, ход мыслей трезвил и ужасал всё существо дочери Беларуина, как и конец логической цепочки. Её передёрнуло. Мерлин обернулась, и по взгляду Гаутера, не озадаченного действием женщины, она поняла, что тайна стала тайной в квадрате. Медленный намекающий кивок. Глаза розоволосого расширились, он поджал губы, решительно совершая тот же жест в ответ, одобряя решение, прочитанное в мыслях мага. Что же, это обязано стать инкогнито в седьмой степени. Почти никто ничего не понял. Две минуты били напряжением на воздух и загадочным послевкусием, витающим где то в носу после вдоха. Вот именно, что загадочным. Непростым. Проблемным. Головоломка отчасти рассеивающаяся и постепенно приобретающая суть истинных намерений её автора. Нет… Авторов. — Мы все ждем твоего пробуждения. — её слова в голос, с четкостью, с дерзостью отозвались неощутимым эхом, они отлетали от стен, поглощающих высказывание и беспокойные раздумья брюнетки, резали безмолвие, затрагивали душу — всё, на что темноволосая лишь закатила глаза, услышав, кажется, за спиной чей то всхлип, — «чёртовы сантименты погубят мир», — она и сама не отличалась от них. «Оно и к лучшему, пусть продолжают.» Порой и правда, казалось, что окружающие просто не думают. Они будто бы пытались доказать кому-то — всем остальным — самим себе, что без эмоций и чувств в этом мире только в гроб. Мерлин считала, что там им и место. Подобная призраку, тревожившему типичные хорроры, женщина без единого шороха, с резкостью последовала в сторону выхода в коридор таверны, вслед за чем шел стук, стук, ещё стук — каблуки сапогов и деревянные доски под ногами увлеченно спорили между собой. У Мелиодаса от нетерпения словно начинались нервные тики и вот-вот задергался бы левый глаз, а грудь распирал адреналин и боязнь быть застуканным. Колдунья же, вернувшись на прежнее место, заодно с ребятами спустилась на первый этаж, на что блондин не смел и пальцем пошевелить до окончательного ухода старых друзей, или до поры, когда убежденность в нем достигнет максимума, ведь Грехи ушли, а кронпринц всё также лежал скованно и неподвижно, как бревно. В комнате повисла продолговатая тишина. Слышен был лишь свист сильного ветра, восхитительное и в то же время изнурительное, раздражающее пение птицы? птиц? — судя по издаваемому звуку, демон отчетливо распознал в источнике шума чернобрюхую качурку, — одну, две, несколько — не знал; шум ломающихся веток деревьев, неизвестно отчего — от животных, топчущихся по сухому — уже негодному под костер, ибо промокшему под недавним дождем — опавшему хворосту, или от разбушевавшейся погоды, которая Мелиодасу и его таверне была явно не на руку — никто из посетителей не шел охотно под чёрными густыми тучами пить и есть — да, есть, хотя с навыками Гнева в готовке фразу «блюда из меню Шляпы Кабана» можно было заменить одним лишь словом «самоубийство», соизмеримым с синонимом этому предложению. При наличии лучшего друга и по совместительству собутыльника белобрысого даже еда в трактире резко пошла в гору, так, что Лисий Грех не раз жалел, что не имел из плеч дополнительную пару рук, и всё же, сейчас в заведение могло забежать несколько людей, стремившихся спрятаться от стихийных бедствий на улице, и они бы принесли трактирщику неплохую прибыль — деревню совсем рядом разве что слепой назвал бы бедной и маленькой — жителей там много, а основывается она на производстве алкоголя, распиваемого всей Британией. Мелиодас не раз о ней слышал, но жалел, что навестил в такие времена, ведь он не может даже встать, так какая речь идет о прогулке? Демон тихо засмеялся — печально как то, что ли, — глаза поползли на лоб, а веки отяжелели и призакрылись, подчиняясь сонливости, да только больно знакомый звонкий смех на первом этаже, вскоре уступивший гробовому молчанию, привел парня в чувства, и уж лучше бы он этого не делал. Чей он вообще? Все замерли, всё замерло, смех, птицы, белки, ежи, ещё кто то, ещё что то — Грех уже и вовсе не разбирал, весь мир как будто замедлился, приуныл, обленился до невозможности, матрица дала сбой в системе; думать не хотелось, да что уж говорить — ничего не хотелось. Вообще. В чем же дело? Мелиодас и сам желал бы знать, да вот только никто и ничто и намека на ответ на многочисленные вопросы не давал, и это его улыбнуло — неизвестность пугала, но уступала безмятежности и спокойствию момента, как будто вселенная позволяла зеленоглазому передышку и ставила жизнь на паузу, но пауза и показалась ему настоящей жизнью — она никуда не спешила. А что если произошедшее до неё и вовсе было бы лишь затянувшимся сном — хотя скорее кошмаром, — то что тогда? Блондин нахмурился, скинув затекшую ногу с кровати — хоть на это у него хватило сил, и то хорошо, но раннее предположение всё ещё казалось трактирщику заманчивым и, — тупо, — но вполне реальным? В надежде Мелиодас ведет мутность хризолитовых очей к краю кровати, светит перед пустотой печальностью своей влюбленной, нет, идиотской и глупой-приглупой ухмылки и вникает, что всё это был точно не сон. Всё это — не сон. Его тревога, его боль, сокомандники, навестившие его относительно несколько минут назад, ловушка-фестиваль, Заповеди, её отсутствие, её кража. Он обессиленно заглатывает свежий воздух, дыша всё тяжелее — сперто, хрипло, готовый задохнуться сейчас, в этот момент. Это невыносимо, с этим невозможно смириться. Их бремя, их проклятие разрослось до такой степени, что помимо плеч Элизабет и Мелиодаса задевает чужие, унося за каждой реинкарнацией сотни невинных душ, погибших в этой борьбе гневных родителей и их любящих детей, вкусивших запретный плод. Он сладок, сочен, божественный нектар из него льется по телу. Он необычен и неправилен, заметно отличим от всего обыденного, но оттого настолько прекрасен. С ним становишься ненасытным, вкушаешь дозу — несешь вред, понимаешь — а избавиться никак не можешь. Грех устало прикрывает ватные веки глаз, сопоставляет в мозгу факты, рождает на белый свет очевидный и правдивый вывод: сколько не прячь Элизабет за своей спиной, итог один. Мелиодас и сам в курсе. Не имея возможности что-либо изменить, он всё же безрезультатно старается, укрывая возлюбленную от лезвия косы Смерти. Она ложится на костлявое плечо, сокрытое под хлопковой чёрной тканью плаща, капюшон которого настолько длинный, что закрывает лицо обладательницы тёмной тенью. Его не видно. Полотно запачкано кровью, от самой бесшумной фигуры несет прелым металлическим запахом, от которого скручивает внутренности и рвется нарушу рвота от мелко цедящего живую плоть страха и ужаса. Ни оскала, ни ухмылки, ни улыбки, ничего, что выражало бы её удовольствие от занятия этим делом, будто отбирать жизни ей не в радость, лишь в тягость, но стало это настолько привычным, что не пробуждало и примитивного отвращения к увиденным трупам и жалости к погибшим. Лезвие рубит бревна — эти бревна дырявят грудь его девушки; лезвие скребет об камень, взывая к огню — огонь пожирает Элизабет всю и без остатка, проглатывая даже пепел; Смерть завоет о трагичной кончине от рук демона — красноволосая, откинувшаяся на колонну, вздохнет в последний раз, приконченная лапами Фраудрина; и лишь Смерть её пощадит — она умрет от старости, прожившая короткую человеческую жизнь, как и велел Король Демонов.Вечная жизнь и бесконечное перерождение.
Блондин минует мозолистой, шершавой ладонью вниз по изящным изгибам собственного обнаженного, накаченного пресса и торса. Интимный момент. На аристократично-бледных щеках горит и неприятно жжется яркий румянец, распространяясь на мочку ушей и немного на курносый детский нос. Рука заворачивает чуть левее, выше — к плечу, а ещё точнее — к метке дракона, касается её трепетно и с раскаянием, словно пальцами ласково и кокетливо дёргает за струны — такие хрупкие, но такие сладко завывающие, что заигрывать хотелось ещё и ещё. Уроборос — свернувшийся в кольцо змей или дракон, кусающий себя за хвост. Этот символ имеет множество различных значений, однако наиболее распространённая трактовка описывает его как репрезентацию вечности и бесконечности, в особенности — циклической природы жизни: чередования созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и гибели. Уроборос был его вечным напоминанием об Элизабет. А также знаком, таившим в себе его смертных грех — гнев. Неудержимый, необузданный, всепоглощающий, прожорливый гнев, выжимающий из своего обладателя все соки, кровь, душу и пот. Мелиодас мелко задрожал, но виду не подал, впрочем как и всегда. Одна только дума об этом пробирала от кожи до костей. Пятками ступней юноша сминает и спихивает на пол давно полюбившееся белёсое пуховое одеяло, мягкое и прохладное к концу напряженного рабочего дня, словно поджидающее его, искушающее и соблазняющее на дрёму и дальнейший отдых, который, к слову, парню бы хорошенько пригодился после всего случившегося. Но это одеяло, это одеяло, под которым пригревался и посапывал не один он, блеклый, невинный и белоснежный цвет которого походил на её развивающиеся на ходу локоны, свисающие по самую поясницу — красивые, шелковистые и сладко пахнущие. И это блондина печалило, ибо всё больше напоминало о произошедшем с Элизабет — его горькой потере. Он с трудом приподнимается с кровати, перед этим, конечно же, ворчит и отрывает светловолосую макушку от мягкости помятой вещицы, подушки, от которой всегда так яро несло свежестью улицы и приятным ароматом выстиранной, чистой наволочки. Мелиодас с хрустом костей наклоняется и в первую очередь заглядывает под кровать в поисках спрятанного свитка, доставленного незваной тварью, тянет ладонь к помятому пергаменту, недолго думая, оттягивает за чёрную ленточку и расплетает красиво состряпанный бант. Грех Дракона уверен, что содержание письма настолько же мрачное, как оттенок длинной бархатной ленты, мягкость которой не ощутить было невозможно. Рука шаркнула по грубой шероховатой бумаге, трусливо разворачивая её с мерным, сухим, как при ходьбе по груде жухлых осенних листьев, слышным шелестом, который прозвенел на всю комнату, рассекая повисшую в атмосфере тишь. Мелиодас похлопал ресницами, явно заинтригованный, сощурился — подозрительно, беспокойно, и даже сам не знал — потому что пергамент от Зелдриса или потому что велика вероятность, что младший демон предложит не мирное чаепитие, а сделку, от которой блондин никак не вправе отказаться, и козырь её — это Элизабет, играющая роль абсолютной приманки. Холодный сквозняк сильно кусается, царапет голые ноги, Грех Гнева интенсивно зудит затылок, соскальзывая взглядом с чернильной строчки на строчку — первую, вторую, третью, четвертую… Аккуратность и красота каллиграфического, вытянутого ровного почерка со множеством привлекательных завитков отвлекала от содержимого и, ко всему прочему, могла принадлежать только Зелдрису — писарь, по его мнению, никогда и ни за что не решит тратить время на старательное вырисовывание каждой мелкой буковки, да и брюнет, к тому же, любил крапеть и заморачиваться, даже письмо было не первым, над чем тот коротал время, в особенности в детские годы. …но сейчас не об этом.Богиня у нас.
Демон иронично усмехнулся. Зелдрис что, считает его идиотом? Мелиодас давно уже сам додумался до этого, оттого и раздраженно цыкнул от одной мысли о том, с каким самодовольством и ехидным оскалом младший брат сочинял эти и последующие строки.Поторопись, если не хочешь, чтобы с ней что-нибудь случилось. Не утруждайся ломать голову, пытаясь догадаться насчет наших планов, и не надейся снова осуществлять попытки касаемо кражи Элизабет. Замок давно окружают подготовленные воины и Десять Заповедей. В таком состоянии пробраться через них даже в режиме Берсерка тебе не под силу.
— Вот чёрт… Знает же. Как открытую книгу читает.И не делай глупостей. Если ты выполнишь мои условия, девчонка останется в живых.
Блондин подпер щеку рукой, напряженно и нервно дергая и стуча стопой по полу. Доски стонали, скрипели, они — старые и дряхлые, малейшее движение поднимало пыль с пола, и пусть глазами её не увидишь, то почуять носом щекотку при её вдохе вполне возможно. Губы командир все истерзал и закусал, облизывая их — покрасневшие и с железным привкусом, довольно неприятным на языке. Мелиодас ядром чуял, как сам же и закипает, как чайник. Внутри бурлит кипяток и давно утраченная ярость, по истине демоническая, отчего чёрная-чёрная метка на лбу завивается и расползается, отдавая ощутимой мощной пульсацией — сила, которая сводила с ума и переполняла от кончиков двух волосин на макушке и до мозолей на пятках, сила Берсерка, вновь буйствующая и цепляющаяся за самоконтроль Греха. Он на одной стороне, тот на другой. И оба они держат канат. И как бы не перенапрягался и старался Мелиодас, Берсерк перетягивал на себя большую его часть и тащил следом парня. А переступить черту и зайти по её сторону к противнику — значит проиграть.Избавься от Семи Смертных Грехов.
— Сделать что?.. — ошеломлённо, повысив тон голоса вылетело с уст. Бывшая Заповедь Любви помотал головой, вчитываясь в следующий абзац.Учти, что шпионы всё проверяют и даже сейчас один из них наблюдает за тобой и твоими действиями. Убив его, ты также ничего не получишь. Твоей задачей является прибытие на указанное место. В нашем случае, это замок Камелота.
Трактирщик растерянно уставился на листовку. Опускать взгляд ниже, на последние две короткие надписи, было крайне страшно.Элизабет или Семь Смертных Грехов?
Зелдрис.
Сколько кронпринц раз за разом не перечитывай, повторно не пробегай изумрудными глазами по смутным строчкам, написанным младшим братом, хватаясь за голову и сминая переносицу, а не удивиться написанному кажется непосильной ношей. Гибель возлюбленной ради жизни товарищей, или гибель товарищей ради жизни возлюбленной? — Зелдрис… — хватая и глотая воздух, зарычал хрипло Гнев, и в животном яростном рыке мельком можно было уловить тихий, потерянный щенячий скулеж. Глаза защипало от слёз. Мрачные мысли и догадки одолевали. Зеленоглазый то и дело встряхивал головой, стараясь избавиться от них, а заодно — сдержать крупные соленые капли, что ниспадали с уголков глаз и катились по щекам от осознания безвыходности всей этой ситуации. — Чёртов… Зелдрис! — Мелиодас сорвался на крик, но крик сам не слышал, слышал лишь звон в ушах, а рот остался открытым в истеричном немом вопле. Стук сердца заглушал мысли и кружил голову. С каждым ударом парень разбирал в монотонных волнах звона собственный внутренний голос, коротко приказывающий: «Иди к нему. Ищи её. Помоги ей». Всё громче и громче звучал он, но блондинистый демон не двигался с места, застыв в ступоре и бездействуя. Что-то или кто-то в глотке заранее сгреб тугой ком, холодные испарины осыпали видимые участки тела как густые облака, сладкая вата, что парила и закрывала собой солнце, и Мелиодас со вздохом силой сминает в кулаке неповинную бумажку, с внешне красивым текстом, но поганым, ужасным содержанием, по крайней мере для него и остальных ребят. Элизабет жива — он сердцем чувствовал это. Нельзя было отступать, нельзя было давать слабину. И всё же. Что же делать? С одной стороны, можно снова допустить смерть Элизабет, а с другой — пожертвовать не бессмертными товарищами и тянуть остатки своей проклятой жизни в одиночестве, ожидая, пока на свет возродится очередная новейшая версия богини. Блондин горько усмехнулся. Выбор очевиден. Он слишком любит эту Элизабет. Сломя голову, Мелиодас выскакивает за дверь, в его руках предварительно заточенный короткий клинок — реликвия Лоствейн, в глазах скромно шалит подавленное пламя свечи, мечущееся из стороны в сторону, искра которого так и грозит постороннему ожогами. Губы невольно сжимаются в тонкую полоску, а каждое из семи сердец пропускает долгожданный удар и болезненно стискивается в лапах ненавистной боли. Пустые комнаты товарищей навлекали на единую мысль, пока демон с трезвым рассудком топчется по длинным, мрачным коридорам и следует в сторону лестницы. — «Зелдрис… У меня ведь тоже есть та, кого я всем сердцем хочу защищать. — рот пережевал все важные слова, а взор напротив хладел, хладел, сменяясь эмоциями гораздо безбашенней и могущественнее примитивного равнодушия. Ненавистью. Атмосфера в воздухе тяжела и стыла, казалось, Заповедь Любви от кожи и до костей напрочь пробирал ледяной сквозняк, собранный из-под дверей каждой комнаты их с братом замка, к слову, количество которых было немалое, и небрежно скомканный. Взгляд стоящего напротив — он как булыжник, и ещё чуть-чуть, и Мелиодаса окончательно под ним похоронят. Он сглотнул. Тяжело, громко, но всю вину разом обратно в себя не затолкаешь. — Я…» — «Так слухи о тебе и дочери Верховного Божества были правдой?» Парень поджал губы. Что сказать? Как сказать? Что делать? Кронпринц лишь ладонью зачесал неопрятную копну волос, пальцами метнулись по линии её роста и между вспотевших, как и сам демон от волнения, и слипшихся прядей. Придется сказать правду. Пусть и стоило раньше, но лучше поздно, чем никогда. Она бы в любом случае вскрылась, так чего кота за хвост тянуть. Но вот было бы всё так просто на самом деле… — «Если я буду и дальше сражаться во главе Заповедей… — он до хруста костяшек стиснул кулаки, а по щеке вновь метнулась очередная испаринка. Тонкая венистая жилка запульсировала на лбу, предвещая, что совсем скоро, и нервы младшего принца не выдержат. Лицо перекосилось в гримасе множества нахлынувших ощущений, но основной составляющей их частью были всепоглощающая обида и необузданный гнев. Где то в груди пылко трепыхается надежда. Кроме этой последней, ничтожной, исчезающей, почти не существующей веры, у него ничего нет. — то однажды обязательно своими руками причиню боль Элизабет.» Теперь точно.— «И вот поэтому ты!..-»
Не удивительно, что любовь долгие несколько лет обходила его стороной. Среди грязи, в которой Мелиодас вырос, среди вечно кружащих над трупами убитых по приказу отца жертв стервятников сложно найти что-то настолько чистое и светлое, незапятнанное животной похотью или хотя бы кровью. А потом, когда сердце почти вычернело и на перчатках на руках от червленой жижи не осталось чистого места, демон вдруг понял, что у его любви смешное и наивное стремление остановить священную войну и самые нежные — подобные морю — в мире глаза, и величали её Элизабет. Она явилась ему дерзкой и самоуверенной с виду, со взглядом, в котором упорно перекликалась смелость и страх одновременно. Страх неизбежного. Страх, что её надежды увязнут в слепящих отблесках копий и гор мертвых туш товарищей. По началу этот взгляд и заворожил его, а в последствии заворожила и вся она. Казалось, вот он — его луч света в непроглядной тьме, вот оно — спасение. Казалось. А по итогу их связь привела к наихудшему исходу. Проходила не первая сотня лет и с каждой такой Мелиодас осознавал, какую глубочайшую ошибку тот совершил и как был слеп. Но то его реальное спасение, что всегда шло с ним рука об руку — а демон этот крепчайший замок впоследствии оборвал — затерялось в прошлом, запечатанное четырьмя сильнейшими кланами со всем его родом, и давным-давно потеряло к Греху Дракона всякое доверие, ровно как и братскую привязанность, как он считал. Они с Зелдрисом были не просто связаны кровью. Они были близнецами. Идентичные во всём от макушки до кончиков пят. И такие разные по внутреннему содержанию и цвету и форме волос. Зелдрис всегда был мечтателем, все свои тайны носил под сердцами, делясь ими изредка, с большой неохотой. Казалось, он был простодушен, скуп на эмоции и друзей имел в счёт пальцев одной руки. Никто и не догадывался, что внутри брюнета целый сад из ярких, пёстрых цветов, который он предпочитал показывать не каждому встречному, а только тем немногим, кому сумел доверить свои сердца и всего себя в принципе. Он всегда терялся на чужом фоне. — Я ведь тогда совсем не подумал, какой удар в спину он получил, — часть его сознания была рада, почти благодарна за тот ужас, который разыгрывался вокруг. Потому что это частично отвлекало Мелиодаса и не давало столкнуться с еще более страшным чудовищем. С самим собой. — от меня…»…бросишь Клан Демонов и своего брата?!»
Они никогда друг друга не забудут. Но никогда друг друга не вернут. Томный и до боли знакомый стук каблуков, бьющихся о твердость деревянного материала возвестил о приходе Капитана. Кажись, важные переговоры и веселые обмены шуточками утихли ещё с первым эхом шагов, детская радость заодно с улыбками, переполненными счастьем, оставила на выражении их лиц жирный отпечаток, ожидание дежурного приветствия в духе блондина тяготило рассудок и трепет наполнял тело подобно крови, текущей вдоль сосудов. Дело плохо. Бан, уютно расположившийся за барной стойкой, с ухмылкой отрывает руку от стеклянной рюмки, заносит её над головой и приветственно машет, приоткрывшийся рот, готовясь выдать из себя отклик, застывает в безмолвии. За мгновение до перепуганного вскрика Дианы товарищи становятся свидетелями погибели своего соратника. Момент — Лоствейн со свистом стали и пронзенного воздуха разрубил Бессмертного, две части тела с глухим звуком свалились на пол, холодный изумрудный кафель уже содержал первые маленькие лужицы крови. Капитан как будто бы временно испарился и укрылся среди множества деревянных округлых столов, но никто и додуматься не мог до того, что следующие потери окажутся весомыми, а сражения нанесут таверне колоссальный ущерб. Ладони колдуньи наливаются потом, не присущий женщине страх сковывает тело. Мерлин с болезненным стоном валится с ног, с уст доносятся первые строчки одного из знакомых заклинаний — ментальный куб, затем атака, относящаяся к боевой магии и способная нанести противнику определенный урон. С рывком и животным рыком демон уворачивается, надеясь скрыться из виду, телепортируется за спину темноволосой волшебницы, лишая её рук. Магический шар разбивается о половик таверны, его осколки катятся по холодной поверхности, как и симпатичная окровавленная голова колдуньи, снесенная с плеч. Игнорируя мешающееся под ногами тело прошлой жертвы, Мелиодас кидает взгляд двух чугунных углей на Короля Фей и шатенистую великаншу, попросту подающих попытки побега. Взмах оружием с легкостью откинул мешковатые плоти Греха Зависти и Лени, как тряпичных кукол, демон с равнодушием вглядывался в ржавеющую сталь клинка, впитавшего столь много посторонней крови. Как оказалось, второго удара не потребовалось — оба неподвижно лежали на земле, будучи бездыханными. Приняв активное сопротивление, Эсканор, метнувшись к стене и уж было попытавшись ухватить топор, вздрогнул на месте, остановленный неряшливым дерганьем в сторону блондина и скорым размашистым пинком в живот. Вырвавшиеся изо рта плевки крови замарали и впитались в тонкую ткань чужой одежды, демонический клинок плавно вонзился в дряхлую плоть мужчины, как заостренный кухонный нож в масло. Вскоре и от могучего Греха Льва, не ставшего исключением и так и не остановившего безрассудного капитана, осталось лишь изуродованное порезами тело, одиноко валяющееся у лестницы. Спустя ещё некоторое время, куклу постигла участь быть превращенным в труху — демон с легкостью разнес тело Гаутера в щепки. За спиной густая чёрная субстанция очень скоро приобрела пышный вид, отдаленно напоминающий два больших вороньих крыла. Мелиодас взметнулся в воздух, оборванная одежда изредка дергалась, поддаваясь порыву ветра, а сам демон остановился парить на безопасном расстоянии от таверны, после чего четко произнес заклятье на неведомом простому люду языке. В ту же секунду все здание объял столп адского пламени, а мгновение спустя прогремел чудовищный взрыв, погребающий под обломками таверны тела бывших товарищей. — Условие есть, — без эмоционально прозвучало. Грех Гнева сожалеюще кусает нижнюю губу и отворачивает голову, — Осталось найти Зелдриса. Камелот, значит… Не смотреть. Главное просто не смотреть в эту сторону. Всего-навсего не обращать внимания, словно так и задумывалось, словно по-другому нельзя было. Мелиодас тяжело вдыхает и выдыхает неприятный запах гари, пока в сменившейся изумрудной глади очей отражаются буйные языки тёмного пламени. Краем глаза демон замечает движение где-то поодаль себя, едва слышный шорох и знакомый писклявый вой той самой незваной твари, что ещё рано утром оставила на его столе сюрприз и так же быстро скрылась из виду. Возможно, что представитель низшей демонической расы и являлся одним из шпионов младшего брата. Очевидно, кронпринца беспокоило не то, что за ним ведут слежку, а то, сколько летающих объектов её проводят. Блондин замечает ускользающий хвост и округлое существо, чей громадный кровавый глаз мельком цеплялся за его фигуру. Демон фыркает и небрежно отряхивает запятнанную кровью одежду от пыли, но в этот раз пусть и с негодованием и плохим предчувствием, всё же решается отпустить шпиона и дать ему последний шанс сделать свое дело. Пусть летит, ведь без его участия и подтверждения у Мелиодаса не будет должных доказательств и фактов насчет смерти товарищей.— Так вот оно что, капитан.
А всё ли так просто?