разделочный нож

Раннее утро открывает мне свои раны. Это признание женщины: я оставила этого волка себе, потому что пустошь дала мне его – Симоне Мюнх I. НЕЗНАКОМЕЦ Она встретила его на ступенях их жилого комплекса, в котором они оба жили. Было поздно, она возвращалась домой. Если бы на улице не горели фонари, ночь, возможно, проглотила ее. От нее все еще пахло больничным антисептиком. Этот запах можно было сразу же безошибочно узнать, как только услышишь, – потому что мир всегда искал любую незапятнанную вещь, чтобы после ему пришлось уничтожить ее настолько быстро, как только было возможно. Он сидел на ступенях и курил. Он растянулся по всей поверхности, не смотрел на нее и касался длинными конечностями обоих перил. – Привет, – начала она, ее голос был совсем тихим и тонким после стольких часов работы. Но она все еще не потеряла его, а он бросил взгляд между своих коленей, после чего наконец заметил ее. – Ты тоже здесь живешь? – Ага, – ответил он. Зажженный кончик сигареты ярко-красно горел в темноте, будто пытаясь подражать солнцу. – Третий этаж, первая дверь слева. Она показала на самое высокое окно. – А вон там наверху, – начала она, – я. Он проследил, куда она показывала, и заметил окно с красными шторами и небольшим цветком на подоконнике. – Я почти никого здесь не знаю, – произнес он, вновь посмотрев на нее. – И я тоже, – она сделала два шага ближе к нему и протянула открытую ладонь. – Джинен. Он потушил сигарету о перила и пожал ей руку. – Джебом. Так оно и началось – созревшие плоды и ножи, готовые для того, чтобы разделать их. II. РОДНЫЕ И БЛИЗКИЕ Джебом думал о том, как мог бы рассказать обо всем произошедшем своей матери: Да, у меня все хорошо. Да, я получил деньги, которые ты отправляла, я сходил за продуктами. Прости, что редко звоню. Нет, папа не звонил. Не знаю, стоит или нет. Надо мной живет одна медсестра, кажется, она милая. Я познакомился с ней вчера вечером. Она вроде моего возраста, но выглядит намного моложе. Нет, мы только поговорили на улице и все. А потом еще раз, в лифте. Я придержал для нее двери, когда возвращался из магазина… Я не знаю. Мам. Я тоже скучаю. Да, я получал подарок от бабушки. Да, я отправлю ей открытку в ответ. Все нормально. Окно заедает, и иногда становится слишком жарко. Я поговорю с домовладельцем об этом. Нет, мам, меня это не беспокоит. Ага, я тебя тоже люблю. Спокойной ночи. III. КОМНАТЫ В ОГНЕ У нее была маленькая кухня, которая казалось еще меньше из-за стола, который стоял в самом центре. Ей было все равно, рассказала она ему, ведь у нее все равно не было времени на готовку. – Где ты работаешь? – спросил Джебом. Она попросила его не курить у нее в квартире, пусть домовладелец совсем не возражал. Он не был мудаком, ведь она была медсестрой, и он знал, что для него это было плохо, так что не возражал. Но сейчас, смотря на коробок спичек, который, скорее всего, предназначался для зажигания свечей, он беспокойно водил пальцами по своим джинсам. – В больнице, – ответила Джинен. Она встала на цыпочки и потянулась, чтобы открыть дверцу шкафа, и Джебом заметил это, подумав, как странно она выглядела в своем собственном доме. Как паззл, в который была вставлена одна неправильная часть. – Которая на этой улице. В травмпункте. – Тебе нравится? – Это, – она сделала паузу, чтобы придумать ответ, – просто работа. В шкафу она нашла френч-пресс, почти полную банку кофейных зерен и кофемолку. – Должно быть, тебе тяжело, – продолжил Джебом. – Ну, – начала Джинен и вновь замолчала. Она посмотрела на все то, что стояло теперь на столе, и закусила губу. Она хотела рассказать ему всю правду, но как вообще можно было это сделать, если ты даже не уверена, что такое правда в принципе. – Иногда, – наконец закончила она, – иногда и правда бывает тяжело. Она слышала, как Джебом подошел ближе к ней, после чего ощутила это, когда между ними едва ли хватило бы места, чтобы сделать вдох. Джинен не замечала всего этого, пока Джебом не положил ладонь на ее собственную. – Если тебе что-нибудь будет нужно, – выдохнул он, и, возможно, он не имел этого в виду, но как только произнес эти слова, они внезапно приобрели смысл. – Если тебе что-нибудь будет нужно, дай мне знать. Джинен вытащила ладонь из-под руки Джебома, убеждая себя, что была не против, поэтому она и не стала резко отдергивать ее, делая все таким очевидным. Но она не смотрела на него, что могло сказать намного и намного большее. Ведь ты всегда избегаешь взгляда своего оппонента, когда на руках у тебя флэш-рояль. Джинен думала, что все знала, а если нет, то вскоре она бы все поняла и даже компенсировала эти знания сполна. Она думала, что если бы кто-то попросил ее нарисовать эту сцену, она бы смогла сделать это даже с закрытыми глазами: крошечный угол в ее крошечной кухне, Джебом, который стоял почти вплотную к ней и то, как он тихо постукивал пальцами по тому месту, на котором только что лежала ее ладонь. И, может быть, если бы она не убрала ее, он бы дотрагивался пальцами до ее кожи, что значило бы что-то совершенно другое. Но пальцы Джебома едва ли касались деревянной столешницы, а значит – это не значило ничего. – Может, – спросила она у него, – хочешь кофе? Между ними все еще осталась та недоговоренность, нить, которую никто из них не затянул. И никто из них этого не осознавал, но они вместе решили дать друг другу время, чтобы подумать об этом. Они еще успеют к этому вернуться. IV. ТЫ ЛГАЛА СЕБЕ ТОГДА ИЛИ ЛЖЕШЬ СЕЙЧАС? Прежде, чем ты переехала сюда, ты почти вышла замуж. Ты думала, что знала, что такое любовь, и поэтому думала, что любила кого-то. Он был хорошим, именно таким, каким, как тебе говорили еще с детства, и должен быть хороший муж. Большой и сильный, достаточно красивый, чтобы родить от него красивых детей, с большими руками, которыми он касался тебя так, будто ты заменила собой солнце в самом центре вселенной. Он так хорошо подходил к тебе. Но, по какой-то причине, тебе было этого недостаточно. И ты не знала, почему, особенно когда существовало бесчисленное количество людей, которым досталось меньше, которым приходилось выживать в еще более худших условиях. Ты могла хотя бы попытаться быть счастливой. Но ты не сделала даже этого. По крайней мере так он сказал ей. Вот что он сказал ей в тот день, когда ты ушла от него. Ты думаешь, что, возможно, проблема в том, что тебе хочется, чтобы кто-то спас тебя. В другие же дни ты думаешь, что никто не смог бы тебя спасти или, возможно, ты этого не заслужила. V. РУБЦЫ – Ты всегда хотела быть медсестрой? – Я никогда не хотела быть медсестрой, – ответила Джинен. Это было единственной истиной, о которой она знала. Говорить о таком вслух было будто раскрыть свою грудную клетку и позволить всем внутренностям вывалиться наружу. – Все остальные хотели, чтобы я ей стала. – А ты всегда делала то, чего от тебя хотели другие? Джинен нахмурилась, из-за чего выражение ее лица стало таким, какого Джебом никогда раньше не видел. Она сжала губы, и Джебом наконец заметил ее впалые щеки, линию ее челюсти. – Я не знаю, как делать что-либо еще. Вот это истина. VI. ПЛОХИЕ ВЕЩИ, СЛУЧИВШИЕСЯ С ХОРОШИМИ ЛЮДЬМИ Когда Джебом порезался ножом, разрезав себе ладонь чуть ниже большого пальца до внутренней стороны запястья, шел дождь. Когда Джинен открыла ему дверь, она все еще была в своей мокрой медицинской униформе. Кровь уже начала сочиться сквозь кухонное полотенце, которое Джебом обмотал вокруг раны. Он чувствовал, как что-то липкое и теплое текло по его локтю, образуя какую-то странную карту, задуманную каким-то странным картографом. Вскоре крови стало так много, что она начала течь на пол. Джинен начала волноваться с того самого момента, как увидела его. – Как тебя угораздило? – она говорила так, будто злилась, но при этом уже затаскивала Джебома внутрь, поправив полотенце, чтобы сильнее затянуть его и остановить кровотечение. – Порезался, – признался Джебом. – Просто не заметил. – Что может быть важнее, чем следить за своей долбанной рукой? Джебом подумал, знала ли Джинен, как сильно ее выдавали ее собственные руки. Они были твердыми, пока она держала ладонь Джебома над раковиной, пока промывала рану холодной водой, пока держала Джебома за запястье, а он шипел и пытался отдернуть руку. Ее руки были нежными, знающими, что делать, когда она касалась краев открытой раны, надавливая, осматривая, понимая. Ее руки были теплыми, когда она гладила Джебома по запястью, а после вздохнула. Она сказала, что ему не нужны были швы, что он был гребаным счастливчиком, которому они не требовались. Но ему все равно нужно было быть осторожнее и держать рану в чистоте, практически в стерильности, потому что было достаточно подхватить одну не очень хорошую инфекцию, и он мог лишиться руки. – Почему ты пялишься на меня? Джебом не ответил. VII. ТИШИНА Почему ты пялишься на меня, спросила она у него. И вместо ответа он ее поцеловал. VIII. НАЖИМ Тебя уже целый год никто не целовал. Ты боишься, что почти забыла, как это делается. Что ты обычно делала со своими руками? Что тебе нужно было делать, когда чужой рот прижимался к твоему, был теплым, но настойчивым. И ты так волновалась, что сделаешь что-то не так, что перестаешь делать что-то вообще. Когда он отстранился, казалось, ты вспомнила все, что нужно было делать: прижаться ближе, обнять одной рукой за шею, а другой вцепиться в его бицепс. Впиться ногтями ему в кожу, пока он кусал твои губы. Вжаться в него бедрами как можно сильнее, дышать через нос, вжаться в него настолько крепко, что почти стать его частью. Позволить ему обнять тебя. Позволить ему касаться тебя. Позволить ему, позволить ему, позволить ему. – Мне жаль, – горячо выдохнул он ей в рот. – Я не хотел, я не это имел в виду, – все еще бормотал он ей в губы. Твое тело все еще прижималось к его, твой разум говорил тебе просто слушать. – Я могу… Могу остановиться. Если хочешь. Было именно так, как когда ты сказала ему: ты знаешь, только как делать то, чего от тебя хотят другие. Но каким-то образом ты знала, что прямо сейчас ты хотела этого, его вес на себе и возможное освобождение, ты хотела кончить и расслабиться, ты хотела его. – Почему я должна хотеть, чтобы ты остановился, – ответила ты. И это был не вопрос. И ты вновь почувствовала его на себе, но, почему-то, это больше походило на невесомость. IX. ЛОГИКА ТОЩЕГО ПСА В ОТНОШЕНИИ КОСТИ Джебом прижал Джинен к ее кухонной тумбе. У него все еще шла кровь, с ее униформы все еще капала дождевая вода, но он мог думать только о том, как прижимал ее к той самой столешнице, с которой она убрала свою руку, чтобы не прикасаться к его. Казалось, это было вечность назад. Ее грудь поднималась и опадала из-за ее тяжелого дыхания; он прижал ее к себе, а после снова немного оттолкнул. Это было игрой в кошки-мышки, острым ножом, жаждущим вонзиться в плоть. Джебом вылизывал ее рот, а после схватил за край рубашки и изо всех сил вцепился в нее, настолько, насколько позволяла ему рана на руке. Джинен пахла чем-то, что Джебом не мог распознать. Это больше не был антисептик, которым она пахла, когда они познакомились, теперь это больше была кровь Джебома, которая, казалось, залила весь их сегодняшний вечер. В ней было все это и большее, отголоски миллионов разных вещей под поверхностью, сшитых воедино чтобы воссоздать то, чего Джебом никогда не слышал прежде. Ему стало страшно, что он никогда не сможет почувствовать этого вновь. Он оторвался от ее рта, а после зарылся лицом в ее волосы, прижался губами к коже чуть ниже ее уха и вдыхал настолько глубоко, насколько мог. Забавно, подумал он, сейчас они были в ловушке здесь, а мир вокруг них продолжал вращаться. Жизнь продолжалась, и никто кроме них не знал, что происходило в этот момент. Хотя бы на мгновение они стали центром вселенной и полностью скрылись от нее. Джебом укусил Джинен за челюсть, чтобы у нее перехватило дыхание. Затем он снова поцеловал ее, будто должен был это сделать, одновременно с этим скользнув ладонью по ее мягкому плоскому животу, чтобы найти пояс ее штанов. Джинен была теплой и влажной даже сквозь белье. Джебом прижал к ней два пальца, просто чтобы почувствовать и вновь сделать так, чтобы у нее перехватило дыхание. Он провел рукой по ткани, надавил и отстранился, а после снова надавил и снова убрал пальцы, и опять, и опять, и опять. Теперь Джинен дрожала, ее трясло с ног до головы, и Джебом ощутил некое подобие гордости, ведь медсестра с твердой рукой распадалась на куски прямо сейчас только для него. Джинен дернулась, когда Джебом просунул пальцы под ее белье и почувствовал влажную кожу, и ей почти стало хорошо, так сильно-сильно хорошо, но тут его раненная ладонь соскользнула и ударилась об угол тумбы, из-за чего боль пронзила всю его руку. – Давай, – выдохнула Джинен, когда они оба выпрямились. – Все нормально. Давай я все промою. X. ТЯГА Однажды вечером через неделю ты нашел ее в подъезде на втором этаже, когда возвращался домой из бара. Ты улыбался ей, дышал ей в шею, обняв за талию, подавляя в себе любое желание поцеловать ее. – Я чувствую твой запах, – произнесла она, а ты почти сказал а я чувствую твой, но после ты понял, что она еще не закончила. – Ты пьян. – Я пьян, – у тебя не было причин соврать. – Это плохо? Она не ответила. Она потянулась к руке, которой ты обнимал ее за талию, чтобы проверить ладонь. – Похоже, с этим все в порядке, – произнесла она. Ты не был уверен, ждала ли она от тебя ответа. Ты думал, что она знала все лучше тебя. – Может, мы пойдем наверх? Чтобы я могла тщательно ее осмотреть? Ты был пьян, как она и сказала, но ты понимал, что в ее словах было намного больше смысла, чем казалось. Она видела, как ты смотрел на нее, одновременно с этим нежно водя пальцами по твоей заживающей коже. Даже если до этого рана пульсировала, ты бы точно этого не заметил. Ты чувствовал себя змеем в саду. Хотя, возможно, это было неверной метафорой. Возможно, ты был Адамом, а Ева предлагала тебя яркое красное яблоко. XI. КОГДА БОГ ЛЮБВИ ВЕРНЕТСЯ, МЫ ВСЕ ЗАПЛАТИМ СПОЛНА Джебом держал ее за талию крепко, но не грубо. Но Джинен все так же дрожала от этого. Его заживающая рука лежала на ее выпирающей тазовой кости, а его губы прижимались к внутренней стороне ее бедра. Она не знала, что еще мог сделать Джебом, чтобы получить доступ к этому месту. К тому участку кожи в начале бедра. А после Джебом лизнул прямо там, широко прошелся языком и решил, что эта ее часть ему нравилась больше. Было сложно определиться. В ней ему нравились очень многие вещи. Например, ее рот, который сейчас был приоткрыт и которым она стонала и тяжело дышала из-за того, что он делал с ней. Или ее пальцы, ее тонкие и красивые пальцы, которыми она вцепилась Джебому в волосы. Кто знал, что они будут делать завтра. Сшивать чьи-то раны, вводить иглу в чью-то кожу, просить кого-то сжать руку в кулак, заставлять чье-то сердце биться, снова и снова. Но сейчас пальцы Джинен были в волосах Джебома, пока тот вылизывал ее. Затем она потянула за них, а потом еще и еще, пока Джебом не прижался языком к ее клитору, а после отстранился и вновь нашел ее рот. После этого Джинен оседлала его, потерлась о его член, что было похоже на то, что он почти трахал ее, вел членом по ее влажной коже, но пока ничего не было, а значит – этого было недостаточно. Ему нужно было то особый бархатный жар, который мог быть только внутри. – Давай, – простонал Джебом. Он немного сжал ее бедро раненой рукой и тут же отпустил. – Давай, трахни меня. Джинен опустилась на него, и внезапно между ними наступил один из тот самых моментов. Один из тех самых моментов, когда они сбежали от вселенной и заменили собой солнце, найдя собственную орбиту. Тело Джинен под обеими руками Джебома было натянутой струной. Две разные руки, которые предназначались для двух разных вещей или шли по двум разным путям, на мгновение встретились на женщине, которая хотела Джебома, а тот хотел ее в ответ. Это забавно, подумал он на мгновение, будто мир всеми способами пытался отнять у него этот самый момент. А после Джинен соскользнула с него, обхватила его член и заставила кончить себе на живот, и у Джебома не осталось мыслей, которые хоть как-то заслуживали внимания. XII. Ты представлял, как мог рассказать об этом своей матери: Мне нужна была смена обстановки, мам. Нет, я знаю. Я уже думал о том, чтобы взять отпуск. От жизни, мам. Я уже не помню, когда ты в последний раз гордилась мной. Нет, я знаю. Мне жаль, мам. Я знаю, что ты просто волнуешься, я знаю, что ты просто заботишься обо мне. Я знаю. Я знаю. Я знаю. Я тебя тоже люблю. Нет, все нормально. Ага, они починили окно. Нет, ничего не случилось, это просто. Нет, она была хорошей, просто. Она просто была, мам, может, она бы тебе даже понравилась. Но все было сложно. Да, правда сложно. Я не знаю, что случилось. Я не знаю, стоило ли оно этого. Еще раз прости, за все. Я тебя тоже люблю, мам. Спокойной ночи. XIII. Расскажи мне о своем отчаянии, а я расскажу о своем. Пока жизнь будет продолжаться.