***
Перистые облака редко плыли по небу, лишь иногда перекрывая яркое и теплое солнце. В воздухе ощущалась легкость, а эта легкость передавалась всему живому. Лошади, причмокивая, жевали положенное им сено, ближе к вечеру им давали лишь его. Далеко за стеной, окруженный чистыми полями, остался стоять небольшой дом. Рубленный. У него не было второго этажа, у него была оградка и маленькая конюшня. Леви не спеша вышел к оставленным инструментам. Часом ранее он оставил пару коробочек с разными видами гвоздей, пилу и молоток на поляне перед домом, предварительно настелив старых газет. В конюшне было спокойно, не хватало одной. Дома было не очень: не хватало одного. Благо они ходят парой. Устала голова, прошло слишком много дней. Леви хотел сделать что-нибудь для себя. Ничего другого, как сделать небольшую лавочку перед домом, в голову не пришло, чтобы было удобнее ждать. Поэтому уже сейчас он упорно шлифовал доску из отложенного куба. Шлифовка — работа неприятная, в летнее время довольно мокрая. Почувствовав капли пота не только на спине, он решил встать с травянистого настила и снять верхнюю рабочую рубашку, оставаясь в хлопковой майке. Рубашка полетела на деревянный штакет. Леви посмотрел в начало дороги, ожидая увидеть знакомую фигуру на белой коренастой лошади. Подождав с мгновение, он вернулся к шлифовке. Изо всех сил деря древесину резаком, он чувствовал разочарование и тяжесть. Каждое движение отдавалось тягучей болью, где-то в основании ключиц, у самого горла. Она была ему знакома. Закончив со шлифовкой, он начал быстро собирать лавку. Дело-то простое. Он никогда не делал лавок, но и дураком он никогда не был. Поэтому ближе к сумеркам, когда на небе стали появляться небольшие, редкие звезды, он закончил. Придвинув лавку к штакетнику, Леви надел рубашку поверх загрязнившейся майки и пошел за веником внутрь ограды. Темный лес укрывал поляну желтой листвой, под огромной луной стоял одинокий дом. Рубленный. У него не было второго этажа, у него была оградка, маленькая конюшня, из которой слышалось тяжёлое дыхание, и лавочка для двоих. Пыльная. С одного края лежали маленькая пила на одного, молоток и две небольшие коробочки. С другого края сидел человек, а рядом с ним паслась лошадь. Белая, коренастая. Звезды светили ярко, пахло свежей, сочной травой. И теперь уже было ясно, что милее дома нет на всем белом свете: ни за стеной, ни за морем. Когда Леви вернулся с веником, на его лавочке сидел Эрвин. Леви мог видеть лишь спину и затылок, но и этого было достаточно. Светлые волосы свисали, закрывая хмурые глаза, в руке он крутил стебель травы, перекручивая то в одну сторону, то в другую. Сев рядом, Леви ободряюще хлопнул друга по спине. — Сильно устал? — как одинокий выстрел. Тишина. Они оба слышали, как вздымались их грудь, ключицы. Они оба слышали, как белая, коренастая жевала свежую траву, пережевывая и громко сглатывая. Леви и не ждал другого ответа, он и сам знал ответ. Эрвин устал. Дело даже не в долгой дороге. Эрвина подкосили обстоятельства. Молчание длилось недолго, с полминуты. — Я займусь лошадью, нужно еще занести продукты в дом, — длинными и широкими пальцами, Эрвин отправил выбившуюся прядь за ухо. — Сделаю, Эрвин, — Леви смотрел в его глаза дольше, чем могло показаться. И такой паузы в диалоге быть не должно, обычно после нее идет поцелуй. — Поцелуй? — словно прочитав мысли, Эрвин приблизился к лицу темноволосого. Совсем близко. Ощущая шумный выдох. Ответа не последовало. В который раз Леви удивляется теплу губ, почему так жарко. Он не любил этих пошлый, мокрых поцелуев, потому что они всегда обязывают. Он любил нежные, почти сухие. Вдыхая запах губ, слегка заметных усов у ноздрей. Леви в шутку замечает, что кончик его носа может легко уместиться в одной ноздри Эрвина, а еще Эрвин опять целует, прикрыв глаза. Это смешно и мило. Его большие руки гладят по спине, перемещаясь ниже, сжимая выпирающие кости. Неужели даже легкие поцелуи могли будоражить кровь? Ощущая подушечками пальцев ребра, он их пересчитывал, силясь, чтобы не сломать. Тонкие руки Леви резко падают на чужие жилистые, отодвигая, почти отдирая от себя. Отодвинувшись всем телом, Леви с укоризной зыркнул зрачками. — Не усугубляй, Эрвин… Эрвин лишь добро улыбнулся, слегка прикрыв глаза. Все-таки длительные поездки изнуряли его, сил докладывать совсем не было. Он всей длиной руки сгреб Леви в охапку и сильно-сильно прижал к себе. В такие моменты Леви всегда чувствовал себя какой-то сопливой девкой. — Меня не нужно утешать, Эрвин, — от силы этих объятий Леви чувствовал себя нехорошо, тягучая боль разрасталась, она была уже везде. Запах свежескошенной травы уступил запаху лошади, грязи и тяжелого ветра. Эрвин пах соленым ветром, как море, которое он никогда не сможет увидеть. В ответ мужчина лишь сильнее сжал Леви и шумно вдохнул его запах, уткнувшись в темную макушку. — Я скучал, Леви… Сейчас они называли друг друга по именам, потому что давно не представлялось случая озвучить их. Леви был слишком занят на миссии, а Эрвина не было здесь. Поцелуй в лоб. Соленый. — Я так люблю тебя, Леви. Мысли забегали, словно чёрты танцевали на могилах. Быстро-быстро. Жизнь утекла. Не останавливайте их. Не останавливай этот момент. Это никогда не было «навсегда». Каша в голове. — Я так люблю тебя. Ерунда какая-то. Можно ли им было любить друг друга. Приятно раньше было смеяться над Эрвином, мол, «мы же просто трахаемся», «всех разведчиков подтрахиваешь?». Леви не был далек от истины, но Леви был не просто разведчиком. Леви был изумительно приятен. Сама их история подвела Эрвина просто однажды взять Леви. Одной из ночей у растопленной и горячей печи в нижних этажах южного замка. Это не произошло по щелчку, никого не клинило, это была не безумная страсть, которая снесла остатки разума. Просто Леви слишком атмосферно пил чай, слишком послушно выполнял все поручения Эрвина и делал это всегда безукоризненно. — Прости, Леви… Я просто устал. Его рука резко опустилась, его прядь светлых волос выбилась из-за уха, его голова безвольно повисла, его лошадь осела на траву, не двигаясь и больше не дыша. Воцарилась тишина. — Молчи, — сквозь зубы прошипел Леви, он уже не чувствовал ни тепла, ни веса. — Не смотри на меня, Эрвин. Не смотри! — он знал, что Эрвин уже мирно спит, закрыв глаза, но почему-то так хотелось, чтобы он просто отвернулся. И не видел насколько стал уязвим Аккерман. Громкий всхлип разбил тишину одинокого поля. Слезы потекли из глаз Леви Аккермана. Это не была истерика, он не поддался чувствам. Правда ведь? Просто. Стало. Невыносимо. Больно. Темный лес укрывал поляну желтой листвой, под огромной луной стоял одинокий дом. Рубленный. У него не было второго этажа, у него была оградка, перед которой одиноко лежала мертвая белая, коренастая, и лавочка для двоих, за домом была маленькая пустая конюшня. Этот дом, этот маленький дом, который существовал лишь в мечтах Леви.***
Черные волны бились о скалы. Эрен и отряд разбили лагерь у моря, чтобы все могли осмотреться. Воздух у моря был тяжелее, чем за стеной. Это неприятно давило на грудь. Леви бы соврал себе, если бы сказал, что только воздух давит на грудь. Мог ли он мечтать о доме за стеной? Мог ли он думать о том, что Эрвин оставит полк разведчиков? Ездить за продуктами в город, мастерить лавочки на двоих возле ИХ дома. Неприятное и тяжелое чувство подступило к горлу, щекоча кадык. Шумно сглотнув подступившую слюну, Леви шмыгнул носом, ощутив жжение у глаз. Конечно же нет.