***
Юкхэй постарался придать маломальский налёт уюта своей небольшой квартирке, чтобы Нане было комфортно. Она любила утаскивать его играть на пол, они вместе строили замки из Legо, но у Юкхэя порой получались руины, поскольку его длинные пальцы не всегда справлялись с мелкими деталями. Он вообще довольно комично выглядел, вытянув ноги на полу, но угодить дочери ему хотелось больше. Оставлять её одну на ночь на диване он боялся, поэтому на кровати они спали в обнимку. Нана обязательно клала себе под бок какого-либо из многочисленных плюшевых котов, а под утро закидывала на отца ноги. Нана — разговорчивый ребёнок, и всю подноготную папы-омеги готова выложить отцу. Юкхэй интересуется, как Чону питается, чем занимается в свободное время, с кем видится. Девочка охотно рассказывает, что в гости часто заходит Тэиль-оппа, хороший друг Чону ещё со школы, и Доён-оппа, с которым папа обнимается гораздо чаще чем с Тэилем, они даже в губы целуются. О Доёне Юкхэй слышит от дочери чуть больше года, понимает, что у омеги появился поклонник и, судя по рассказам Наны, вполне хороший, только отец всё равно лучше. Юкхэй мягко целует дочь в щёку и щекочет, вызывая взрыв хохота, и тонкий детский голосок обволакивает не слишком пригодное для жизни ребёнка место. И Чону и Юкхэй учились на менеджменте, были достаточно амбициозными студентами, а встречаться начали, когда Чону заканчивал четвертый курс, а Юкхэй — третий. Чону довольно скоро устроился на работу, смог снять себе маленькую квартирку, и Юкхэй коротал там дни и ночи, любил Чону на смятых простынях в небольшой спаленке. Омега был отзывчивым во всём, впитывал эмоции своего партнёра, раскрывался перед ним как роскошный цветок. Их отношения закончились весьма скверно, учитывая, что Чону лично видел Юкхэя в объятьях другого, чувствовал тогда, словно его сердце провернули через мясорубку и вставили обратно в грудную клетку. Юкхэй не стал пространно объясняться, тем более что Чону видел всё сам. Истерик при Юкхэе не было, зато Чону накрыло, когда за альфой закрылась дверь. Спустя некоторое время омега узнал, что скоро станет папой, и твёрдо решил не требовать от Юкхэя ничего, но в том проснулась совесть, эгоизм вдруг отошёл на второй план. Они ничего не обещали друг другу ни во время отношений, ни после них, и это по-прежнему сохраняло их личную свободу. — Он, конечно, сволочь порядочная, но совестливый, — поражался Тэиль. Чону тогда долго корил себя за мягкотелость, глотая жгучие слёзы обиды. Тэиль, укоризненно скрестив руки на груди, наблюдал, как друг, до смешного икая, запивает горечь расставания с Юкхэем успокаивающим ромашковым чаем. — Твой ребёнок рискует родиться латентным неврастеником, если продолжишь реветь в том же духе. Будущий папа издаёт хриплый смешок, вытирая с щёк слёзы, а Тэиль дарит крепкие объятия, стараясь вложить в них как можно больше заботы и понимания. — Мне можешь не говорить, что любишь Юкхэя, я и так это знаю. — Тогда буду молчать, потому что других цельных мыслей в моей голове сейчас нет.***
— Доброе утро, — Чону обмяк в кольце рук Доёна, карауля у плиты турку с кофе, чувствует короткие поцелуи на шее и приоткрытом плече. — Доброе. Будешь кофе? — Чону, отвлекаясь от норовящего сбежать напитка, поворачивается к Доёну лицом, целует в чуть покрытую щетиной щёку, приглаживает волосы на лбу. Доён льнёт к его ладони как ласковый котёнок, улыбается мягко. — Нет, лучше чай. Доён впервые остался на ночь в доме Чону, пока Нана гостила у горячо любимого дедушки, и они смогли провести время за романтическим ужином и не менее романтичными поцелуями и ласками в спальне. На утро альфа светился от счастья, поскольку Чону до сего момента не был столь откровенно кокетливым и страстным, а тот старался не оступиться и не рухнуть в болото воспоминаний, в которых в старой квартирке Чону ночи протекали в тёплых руках Юкхэя и с его именем на губах. Тэиль часто повторял, что Чону не может сбежать от мыслей о Юкхэе, потому что всё ещё испытывает к нему чувства, а тот так яростно мотал головой из стороны в сторону, что убеждал лучшего друга в своей правоте ещё больше. Если разбираться, то Юкхэй заботливый и полный нерастраченной любви ко всему сущему, что в школьные годы выливалось в постоянные скандалы из-за новых питомцев, подобранных на улице, а в студенчестве выплеснулось на Чону и друзей. Но, наверное, ни у одного человека нельзя так просто отобрать здоровый эгоизм, и он сыграл и с Юкхэем, и с Чону очень злую шутку. — Чону! — взвизгивает Доён, хватаясь за ручку турки, из которой почти смог сбежать утренний кофе. — Осторожнее. — Прости, снова задумался. — О нём? — Доён делает особенный акцент на последнем слове. — С чего ты взял вообще? — Чону редко раздражается, но сейчас Доён начинает бесить своим желанием задеть и так еле затянувшиеся дыры в сердце. — Чону, я достаточно хорошо изучил выражения твоего прекрасного лица, чтобы распознавать, когда ты думаешь обо мне или Нане, а когда вспоминаешь о её отце. — Вот именно, я думаю о нём как об отце моей дочери, — машет руками Чону, садясь за стол, — я стараюсь поддерживать их с Наной общение в конце концов. — Мне не ври, пожалуйста, — на лице Доёна отпечатывается усталость от оправданий Чону, и тому становится до жжения в груди стыдно. — Доён! — Чону вскакивает с места, чувствует подступающую истерику и решает дать ей выход, чтобы успокоиться и перестать изводить и себя, и Доёна уже в который раз. — Да, чувства к Юкхэю у меня остались, но, поверь, они совсем не такие как тогда, как раньше. Я нахожу его отражение в Нане, ты не представляешь, как сильно она на него похожа. И это осознание каждый раз точит очередную дыру во мне, потому что я не хочу разрываться между Юкхэем и тобой. Потому что сейчас я выбираю тебя, — Чону не сдерживает слёз и закрывает лицо руками, плачет громко и надрывно. Доён теряется всякий раз, как видит омежьи слёзы, и сейчас не находит ничего лучше, чем просто осторожно обнять Чону, поцеловать в висок, позволить намочить слезами футболку и уткнуться носом в шею. Чону вздрагивает с каждым всхлипом, а Доён лишь гладит его по спине, шепчет что-то едва разборчивое на ухо. — Ну всё-всё, милый, успокойся. Прости, что довёл тебя, пожалуйста, — в глубине души Доён понимает, что омега продолжает врать и себе, и ему о том, что Юкхэй не характеризует для него целую вселенную, но сейчас гораздо важнее эти мокрые от слёз объятия и тепло хрупкого Чону рядом. — Я люблю тебя, — он слышит едва различимое «И я тебя», произнесённое куда-то в район плеча, и улыбается.***
Юкхэй вновь получает приглашение на день рождения Наны и вновь покупает плюшевого кота с букетом таких же плюшевых цветов в маленьких лапках, потом покупает для Чону красивый букет уже настоящих роз. Эти цветы не то чтобы очень нравятся Чону, но у Юкхэя они стойко с ним ассоциируются, ведь омега столь же красивый и нежный, но не забывающий припрятать под лепестками острую колючку, когда его слишком долго терроризируют вниманием или излишней надоедливостью. Нана родилась в июне, и Чону вспоминает тот день, как самый долгий в своей жизни, потому что весь вечер предыдущих суток он мучился от накатывавших волнами схваток, а ранним утром в день рождения дочери от боли едва не лишился сознания. Шестой её день рождения выпал на субботу, и в квартире Чону сгрудились его родители, Тэиль с мужем и трёхлетним сыном-альфой, ещё несколько друзей Наны из детского сада, собственно, сама именинница, Доён и чуть припоздавший на торжество Юкхэй. — Отец! — Нана кричит громче всех и, едва не путаясь в собственных ногах, бежит на первой космической скорости в коридор, где Юкхэй уже вручает Чону букет цветов и, смелея, целует тому руку. На руках у отца удобно и уютно, а ещё довольно высоко. Маленькие друзья Наны приветливо улыбаются высокому дяде, пока тот кивает в знак приветствия всем присутствующим, пожимает отцу Чону, мужу Тэиля и, напоследок, Доёну руки. Юкхэй напрягается, чувствуя недоверчивость и даже враждебность альфы напротив, и понимает, что это и есть тот самый Доён-оппа, о котором часто рассказывает Нана. На прошлый день рождения девочки Юкхэй и Доён не пересеклись, поскольку последний тогда уехал в командировку, и сегодняшнее знакомство выходит напряжённым и скомканным. Чувствуя сгустившееся напряжение вокруг, Чону с улыбкой приглашает всех больших и маленьких гостей за стол, стараясь тем самым разрядить обстановку. Юкхэй вполголоса ведёт беседу с Тэилем и его супругом, подмигивает дочери, уже успевшей испачкать личико, корчит рожицы Хёну (маленькому сыну Тэиля) и украдкой смотрит на Чону. Подмечает, как Доён тому улыбается, гладит хрупкую ладонь пальцами, и Юкхэй пытается потушить разрастающуюся ревность, заливая её белым вином. А Чону, замечая на себе взгляды Юкхэя, с большим старанием хочет угодить Доёну, улыбается ему нежно, но потом ловит себя на том, что тем самым распаляет Юкхэя и его написанную на лице ревность ещё сильнее. И снова спрашивает себя: Доён или Юкхэй? В такой день выбирать совсем не к месту. Да и нужно ли вообще?***
Вскоре в квартире остаются взрослые (исключая Чону, Доёна и Юкхэя), не обременённые маленькими детьми, друзей именинницы забирают родители. Нана уже сонно покачивается, наевшись праздничного торта и вдоволь наигравшись. Чону отправляется укладывать дочку спать, а Юкхэй, стараясь сильно не шуметь, выходит на балкон с пачкой сигарет. — Спокойной ночи, отец, — тихо говорит ему Нана перед уходом. — Я люблю тебя. — И я, малыш, — Юкхэю кажется, что он всегда будет любить этот тонкий детский запах Наны, её хрупкое тельце прижимается к нему так крепко, будто девочка боится, что отец-альфа растворится как мыльный пузырь. Воздух с улицы приятно контрастирует с духотой гостиной, и Юкхэй дышит глубоко, прежде чем закурить. Он взглядом окидывает однотипные ряды домов с мириадами окон-фонариков, снующие по улочкам машины и мелькающие силуэты прохожих. Задумавшись, он и не слышит, как открывается балконная дверь. — Не поделишься сигаретой? — тихо спрашивают рядом, и, повернув голову, Юкхэй видит Доёна, выпрямляется. В чужих глазах он видит усталость, и на излишнюю напряжённость уже нет никаких сил. — Пожалуйста, — Юкхэй протягивает пачку и зажигалку, в полутьме вновь вспыхивает маленький огонёк. Доён делает две затяжки и решает задать вопрос, который мучает его с тех самых пор, как Нана впервые на ушко (но достаточно громко, чтобы Доён услышал) сказала Чону, что отец всё равно лучше этого худого серьёзного дяди. Нет, отец тоже серьёзный, он ходит на работу, разговаривает с серьёзными людьми по телефону, но Чону прекрасно знает, что в душе Юкхэю пять. — Ты всё ещё любишь Чону? — Думаешь, слова «всё ещё» уместны? — Юкхэй не терпит отвечать вопросом на вопрос в разговорах, но сейчас ему страсть как захотелось позлить Доёна, чтобы его до тошноты спокойное бледное лицо исказилось хотя бы подобием злости. И Юкхэй внутренне ликует, когда видит опустившиеся уголки губ Доёна, складку меж бровей. — Значит, любишь. — Какой ты, однако, проницательный. — А ты вбить в голову себе никак не можешь, что мешаешь, — Доён тушит сигарету об оконную раму, и окурок резким движением выбрасывается на улицу. Юкхэй чуть придвигается к Доёну, нависает, держит маломальский зрительный контакт в полумраке, в глазах напротив читает ненависть. — Я люблю Чону, мы год пытаемся построить хоть что-то на тех обломках, что ты оставил после себя. Чону выстроил барьер и не открывается мне полностью. — Так если он не открывается, то не значит ли это, что ему не хочется этого делать? — парирует Юкхэй, скрестив руки на груди. — И если в его сердце руины, которые, да, я понял уже давно, оставил там, но они всё ещё с ним, всё ещё внутри, то не означает ли это, что Чону нравится так жить? — Нравится топить себя в чувствах, которые должны были уйти давным-давно, да? — Доён-щи, кажется, только ты считаешь, что чувств у Чону ко мне быть не может, — уже чуть спокойнее отвечает Юкхэй. — Мы сообща растим дочь, он позволяет мне видеться с ней, он интересуется моими делами, как и я его. Чувства ко мне у Чону есть в любом случае, но они не повторяют теперь того, что было между нами раньше. — Я его альфа, — вот теперь в Доёне полыхает злость, и Юкхэя это даже смешит. — Как скажешь, — примирительно поднимая руки, отвечает он. Последние реплики слышит папа Чону, зашедший сказать, что он и его супруг собираются уехать домой. — Молодые люди, если вы здесь членами меритесь и решаете, кто из вас для Чону больше альфа, то советую вам прекращать это дело и выйти проводить нас, не чужие всё-таки. Доён тенью ходит где-то в глубине гостиной, пока Юкхэй зашнуровывает туфли. Чону наблюдает, прислонившись к дверному косяку плечом и головой, уже разболевшейся от детского веселья. Юкхэй снизу вверх взглядом проходится по фигуре омеги, подмечает, что тот почти не изменился за эти семь лет, остался таким же прекрасным цветком, каким был для него тогда. Был и есть, если быть честным с самим собой. — Спасибо, Чону, — Юкхэй говорит тихо, хотя дочь спит в другом конце квартиры. — Поцелуй Нану ещё раз за меня. — Хорошо, — также тихо смеётся Чону, подходит чуть ближе, пока альфа открывает замок. Тот уже было выходит на площадку, поворачивает голову, чтобы попрощаться, но замирает, когда чувствует ладонь Чону на предплечье. — Юкхэй, — Чону заставляет его развернуться и обнимает, приподнявшись на носочках, щекой прижимаясь к лицу Юкхэя. Тот, опешив, не знает, куда деть руки, но потом едва касается омеги чуть повыше талии. — Спасибо тебе за Нану, — шепчет Чону на ухо, а потом спешно отстраняется, заходит в квартиру, оставляя смущённого Юкхэя около лифта, но оборачивается, прежде чем закрыть дверь, и улыбается нежно. — Пока. — Пока, — слово тонет в пустоте лестничной площадки, Юкхэй улыбается и думает, что трепетная роза по имени Ким Чону вовсе не собирается колоть его шипами неприязни и безразличия.