Искушение святости

      За почти сорок лет, что бродил по этой земле, Шон Хэмптон привык, что в его жизни все время что-то идет не так, начиная от самого рождения. Вопросами кем и за что был брошен во младенчестве, чем так не угодил своим появлением на свет некой беспечной парочке, он перестал задаваться еще в подростковом возрасте; вопрос, почему люди столь подвержены страстям, в частности, зову плоти, покинул его вместе со слезами боли — и спермой священника-педофила, стекающей по бледным мальчишеским бедрам. Вопрос, почему он стал скалем, возник лишь раз в его голове, но вызвал лишь отголосок глухой печали. Нет, роптать не хорошо. Ибо ответ на все эти вопросы един: на все воля Божья. И если его Господь считает, что так нужно, что Шон вынесет все эти испытания, кто он такой, чтобы оценивать решения высшей силы? Изменения в теле происходили медленно, в течение нескольких ночей. Ядовитая слабость растекалась в конечностях, не позволяя уйти и вернуться к делам, голова, словно чумная, кренилась в стороны, перед глазами то плавали круги, то все становилось наоборот предельно четким, и красные пульсирующие пятна в темноте вдруг начинали манить его к себе. Едва ли у Шона когда бы то ни было случалось столько свободного времени, чтобы понаблюдать за собой, за собственной физиологией — ведь обычно все его время проходило в помощи нуждающимся, в постах и молитвах. Однако здесь, в темном закутке Пембрукской больницы, в котором его навещал лишь доктор Рид — тот самый мужчина, что спас его в Северных доках — этого времени было достаточно. Достаточно, чтобы довольно быстро понять: лекарства доброго доктора с холодными руками не помогают, и не потому, что тот плох как специалист, а потому что Шон Хэмптон теперь сам — скаль. Как и та часть его паствы, что пребывала под городом, во мраке, страшась света и жестокости мира. Наконец он всецело смог понять их, тех бедных, обездоленных, изуродованных неполным обращением существ. Понять и самому ощутить их безбрежный голод, который беспрестанно жаждал утоления, и грозил затмить собой все… даже Бога. Впрочем, такие помыслы он старался гнать прочь. В нем, в Джонатане Риде, тоже был голод, хоть и несколько иного рода — Шон теперь видел его, клубящийся в венах, таящийся на дне внимательных голубых глаз, запавших словно бы из-за бессонных ночей, проведенных в часах бесплодной борьбы с эпидемией; мужчина верил, так оно и есть, и доктор Рид старается изо всех сил, старается помогать. Старается не убивать. Пока Господь дарует им для этого силы, Шон верил, они будут держаться. …он верил в Его волю и в предназначение до тех пор, пока Джонатан не задрал рукав своего пальто и, вспоров острым когтем вену, не повелел — «Пей». Разумные доводы спокойного голоса доктора можно было оспорить — о нет, он справится, к чему эта неловкая ситуация; хлесткие удары, которыми голос вдруг стал, тоже можно было снести; но сопротивляться властному приказу экона он, скаль, раб вампиров, раб Бога, раб людей, но прежде того — раб Крови — не смог. «Вставай на колени и пей». И, благоговейно опустившись на трясущихся ногах перед кровоточащей дланью, припечатанный к полу силой слова, Шон припал к источнику, и сначала несмело, а потом со все нарастающей жадностью начал тянуть в себя алое наслаждение. О, это было нечто совершенно невообразимое, совсем иное, нежели холодная мертвая плоть, напоминающая старые, резиновые от времени консервы, которыми когда-то по праздникам их кормили в приюте. Словно нектар, тающий на губах, впитывающийся сразу телом, словно поцелуй самого Господа… Экстаз прервался так внезапно — побледневший сильнее обычного, Джонатан с трудом отнял у скаля свою руку и обернул рану платком по старой человеческой привычке, хоть пергаментная кожа почти сразу ее затянула. В полутрансе от произошедшего, шокированный, переполненный впечатлениями и бурлящей энергией, Шон не смог больше ничего из себя выдавить — он так и остался стоять в полусогнутом положении, уперев подрагивающие ладони в колени; едва ли он даже заметил, как молодой экон, чуть пошатываясь, покинул его мрачную обитель. Однако следующей ночью он снова был в ней. Шон, чей разум определенно стал светлее и крепче после неожиданной «процедуры», был откровенно смущен столь большим вниманием к своей скромной персоне. То, что без Рида он и впрямь не справился бы, то, что пришлось принять его помощь уже в который раз, и то, как именно это произошло, заставляло мужчину отводить свои прозрачные глаза с желтоватой радужкой и не смотреть гостю в лицо. А Джонатан как ни в чем не бывало расспрашивал, осматривал его, отмечая улучшение цвета лица и ясность суждений, и в конце предложил: «Друг мой, я хочу провести одно исследование крови; это важно, так я смогу узнать больше о нашем с вами состоянии. Но для этого мне понадобится взять у вас образцы, а также повторить ту, хмм, процедуру, которую мы провели вчера». Если бы скали умели краснеть, щеки Печального святого, верно, заалели бы от стыда; не успев подумать, он выпалил первое, что попало на язык: «Опять хотите поставить меня на колени, доктор Рид?» Доктор рассмеялся, сверкая белыми зубами, но в глазах его мелькнуло нечто странное, отозвавшееся на это предположение с пугающей готовностью. Сперва Шон заупирался, заговорил о тщетности попыток что-то изменить, о предназначении и воле Господней; но твердость взгляда и уверенность слов врача поколебали его. Сегодня ночью сирота, когда-то отвергнутый всеми, уже был иным, и вера его была иной — теперь он верил не только в Бога, но и в доктора Рида. Ведь тот не просто задавал вопросы, он получал на них ответы. И Шон, глядя на него, решил наконец получить их тоже. Они заперлись в его кабинете, где душные ладанные благовония отчаянно маскировали трупный гнилостный душок, стелющийся из подвала; былого аппетита во владельце ночлежки он более не пробуждал, Джонатан же предпочитал его просто не замечать. Тяжелое пальто его было сброшено на стул. Врач закатал рукава, разложил шприцы для образцов и зачем-то — антисептик. Странный мандраж нарастал где-то в глубине груди скаля, пока он наблюдал за этими приготовлениями. Первоначальное ощущение того, что он — лишь подопытная мышь, сменилось на чувство некой интимности, почти запретной откровенности, а также и явного предвкушения. «Как неловко, как стыдно», — подумалось Шону; он отвел взгляд в сторону, на свой маленький алтарь, пока аккуратный и внимательный врач осторожно вводил иглу в его серо-синюшную вену. Вязкая кровь нехотя вползла в стеклянную емкость. «Что же, теперь ваша очередь, мистер Хэмптон», — обычно плотно поджатые губы Рида тронула подбадривающая улыбка; он поднялся и облокотился спиной о край стола. Шон с изумлением пронаблюдал за тем, как его длинные аристократичные пальцы расстегивают верхние пуговицы рубашки. «Мне бы не хотелось опять поить вас с руки», — он отвел взгляд, — «Это выглядит как-то унизительно, а я и так уже порядочно оскорбил ваши чувства. Полагаю, сейчас, друг мой, в вас достаточно самообладания, чтобы вовремя остановиться.» Шея экона, беззащитная и открытая, захватила внимание Шона всецело. Джонатан стал вдруг в его глазах красным океаном, шумящим прибоем медленного, размеренного сердцебиения — и он завороженно шагнул на этот мерный шелест, раскрывая объятия, втягивая носом, словно голодный зверь… Однако тут же отпрянул, затравленно зыркнув в сторону святых символов, открыл было рот, чтобы возразить — но уверенный, властный взгляд из-под полусмеженных длинных ресниц велел ему: «Пей». Кожа шеи Рида под туповатыми клыками хрустнула, лопнула, как кожура переспелого яблока, после укуса моментально наполняющего рот сладким соком и слюной. Минутная экстатическая слабость до дрожи в ногах — а потом Шон ощутил, как собственная кровь заспешила по спавшимся сосудам быстрее, полная небывалой силы, заживляя непроходящие очаги некроза и раны по всему его изувеченному неполным обращением телу. Легкость и сладость, что он медленно втягивал в себя, не хотелось оставлять, хотелось завладеть ею целиком и безраздельно… Джонатан в его руках дернулся и издал довольно громкий стон; вспугнутый этим, Шон пришел в себя и поспешно оторвался от пиршества — и тут же был шокирован. Как и когда он успел так порвать его шею?! Густые струи крови текли по груди и спине Рида, пока кожа медленно стягивала обширную кусаную рану. «Ох, Господи, Отец небесный! Джонатан! Джонатан, вы в порядке? Очнитесь!» — тряся врача за плечи, Шон почувствовал, как к горлу подкатывает соленый ком, а на глазах выступают слезы сожаления. О чем он только думал, соглашаясь на это? Врач качнулся вперед, заваливаясь, и буквально упал в объятия Печального Святого, оказавшись с ним нос к носу; голубая радужка и зрачок, купающиеся в неестественно алых белках, со слабой тенью узнавания скользнули по лицу скаля — и остановились на его дрожащих губах. Шон не успел ни возразить, ни издать вообще какой-либо звук — в его приоткрывшийся, все еще окровавленный рот впечатались губы Джонатана. Едва ли это напоминало первый робкий поцелуй человека; едва ли напоминало человеческий поцелуй вообще: пряная, горчаще-сладкая, словно каштановый мед, вызывающе-порочная смесь крови экона и скаля, алого нектара из порванных вен, бурого терпкого вина из прокушенных губ, одурманила обоих, потекла из уголков рта по подбородкам, пачкая рубашку и сутану. Сладостный обмен силой и проклятьем, так напоминающий о страстях живых… В какой-то момент Рид перестал терзать его губы и наконец отстранился; взгляд его растерянно блуждал по лицу Шона, постепенно приобретая осознанность. Немного неловко он вытащил из заднего кармана платок и поднес его к лицу оглушенного произошедшим скаля; тот дернулся было прочь, но доктор удержал его за предплечье. «П-постойте… я, я уже в себе. У вас кровь тут, на лице… повсюду». Они и правда оба были в крови, и ее тяжелый дурманящий дух висел в воздухе, провоцируя странные реакции и мысли. Хлопковая ткань стерла бордовые дорожки со щек мистера Хэмптона, с его подбородка, с губ доктора Рида; отстраненно Шон подумал о том, что теперь и на платке их кровь останется вместе. Как и в этом странном единении, что только что произошло. Где-то на уровне инстинкта это вызывало нечто, похожее на торжество — экон разделил с ним свою кровь и плоть, признал равным; где-то на уровне морали это ужасало — он, служитель Бога, разделил кровавый поцелуй с мужчиной, и получил от этого небывалое наслаждение. Было ли это угодно Господу? Было ли это его испытанием или же благословением? Шон упал на стул, вытягивая вперед руку, приглашая доктора-вампира сделать второй забор для исследования. Взгляд его искристо-желтых глаз бездумно бродил по помещению, избегая встречи с внимательными голубыми глазами Джона, а кровь кипела в жилах, насыщая силой, восстанавливая и питая тело. Так ли, впрочем, это важно? Ведь на все воля Божья — и Джонатана Эммета Рида.