Всю жизнь Джеймс Барнс шел умирать

Всю жизнь Джеймс Барнс шел умирать за кого-то. Раньше всего, конечно, за Стива. Потому что некоторые бруклинские отморозки предпочитали нападать даже на слабых целыми толпами. Возможно, это слабо походило на кровопролитную славную битву, но в тот день Джеймсу и правда казалось, что живыми им оттуда не уйти. Потом пришлось снова идти умирать. На этот раз – за страну. Страна старания, как казалось самому Джеймсу, не особо ценила, но кровавую дань исправно приняла. Следом опять настало время идти умирать за нового и улучшенного Стива Роджерса. И не то чтобы Джеймс возражал по этому поводу – к третьему разу уже начало немного надоедать и даже веселить. Отчасти. Действительно не смешно было умирать за Гидру. Тем более, что делать это приходилось регулярно и в таких вариациях, которые и шизофренику в страшном сне не привидятся. Особой остроты добавляла необходимость кидаться грудью на амбразуру, пушки и кулаки за «деловых партнеров» Гидры. Но Джеймса никто особенно не спрашивал, а он, понятное дело, не интересовался. В силу некоторых обстоятельств. Первое, что осознал Джеймс, когда мозги перестали напоминать кашу, а жизнь с одной рукой стала привычной: ему снова нужно идти на смерть. Технически, за мир во всем мире и прочие высокие цели. Так, по крайней мере, ему каждый чертов раз втолковывал очередной проводник на тот свет (в простонародье – командир, начальник, лучший друг). На деле – умирать снова нужно идти за Стива. Это – не самый плохой и ужасный вариант. За долгие годы, пожалуй, в истрепанной памяти сохранились и прочно засели только воспоминания об ощущениях от лихих прыжков в пасть смерти. Каждый раз, причем, неудачных. Честно говоря, в этот раз Барнс почти надеялся, что это – последняя битва. Если уж не жить спокойно – так помереть под музыку автоматной очереди и воплей умирающих врагов. Локи, может, даже бы сказал, что это – неплохая перспектива для настоящего воина. Джеймс Барнс всегда полагал, что идти на смерть за кого-то - не слишком тяжелая задача. Даже если хочется жить. Уж к десятому (или больше?) разу можно привыкнуть и игнорировать любые шевеления инстинкта самосохранения. Система впервые дает сбой в Камне Души. Все банально: ослепляющий адреналин от боли и, на секундочку, (нет, черт, серьезно?) очередной смерти, настолько же поехавший внезапный товарищ по полю боя рядом... История обычная и знакомая Джеймсу. Правда, ранее такие случайные любовники и любовницы не имели сверхчеловеческой силы и были слегка постарше и опытней. Что, в целом, теперь уже все равно. Вместе с очередным воскрешением, Джеймс очень четко осознает, что он задолбался идти на смерть за кого-то. Пожалуй, на его век уже хватит. Барнс повидал достаточно для того, чтобы не видеть ничего дурного или зазорного в том, чтобы признаться себе: долгие годы упорного пути на тот свет за чьим-то плечом приучили его искать для себя некий якорь, за который можно зацепиться. Им всегда был Стив или тот, кого на его место и в его обличье подсылала Гидра. Но этот кроваво-красный якорь раз за разом тянет на дно и не дает вздохнуть. Джеймсу, в сущности, не нужно ничего недостижимого: просто видеть или даже только знать, что есть на этом свете некий человек – теплый, солнечный, нужный. Не как воздух или смысл жизни – как некий клей, способный собрать рассыпавшуюся реальность в подобие лоскутного одеяла. Возможно, однажды необходимость в таком человеке отпадет, но не сейчас. Джеймс сидит с чашкой кофе на крыше Базы Мстителей, слушает несущийся из окна верхнего этажа репортаж о новых подвигах Человека-Паука и курит. Кажется, он нашел свой якорь. Дышать от этого – немного легче. Усталость от столетней жизни и постоянных боев - чуть глуше. Другое дело, что все еще открыт вопрос...а нужен ли он Питеру Паркеру? Впрочем, при любом раскладе – все хорошо. Нет необходимости таскаться тенью за пацаном, ловить взглядом каждое движение или получать доказательства или опровержение каких-то ответных чувств. Барнсу и правда нужно не так-то много для того, чтобы немного отогреться после холода криокамеры и ледяного дыхания смерти в затылок. Джеймс осушает чашку одним глотком, сладко потягивается, ерошит непривычно короткие волосы на загривке и впервые за долгое время искренне улыбается новому дню.