***
Раньше у Теона Грейджоя был миллион улыбок, на любой вкус и случай. Прямая мальчишеская «ну мы же тут все свои», тихая и загадочная, от которой становилось жарко и неловко, манерная улыбка уставшей кинозвезды на отдыхе, короткая презрительная усмешка «ты и этого не знаешь, Джон Сноу», особенно невыносимая наглая ухмылка «тебе не светит»… Позже, спустя несколько смертей и необъяснимых исчезновений, у Грейджоя осталось только две улыбки: неуверенная, неприятно заискивающая, просящая «не прогоняй, оставь меня себе, я хороший, я полезный» — и пустая, превращающая лицо в застывшую маску. Последняя появлялась на его лице все чаще и чаще, как ни пытался Джон расшевелить Теона. Иногда казалось, что вот-вот получится — особенно когда он так несдержанно стонал и рьяно подмахивал Джону в постели. Все закончилось клиникой для душевнобольных, где Теон продолжает улыбаться санитарам, стенам, фикусам, удостаивая беседой лишь деревья в прибольничном парке. Джон приходит к Теону каждые вторник и пятницу, упрямо отказываясь верить, что тот навсегда останется таким. — Привет, Теон, хорошо выглядишь. Молчание. — Привет, Теон, компания Старков разорена, мои сестры исчезли, отец умер, а мачеха теперь твоя соседка. Тишина. — Привет, Теон, мои коллеги чуть не убили меня. Ни взгляда, ни слова, все та же светлая рассеянная улыбка.***
Рамси Болтон улыбается лживо, и это все, что нужно знать о его улыбке. Из его разбитых губ сочится кровь, но угар драки не прошел, хочется бить еще и еще, превратить его лицо в красное блестящее месиво — за угасшего Теона, за пустоту холодных ночей, за то, что Джон никого и никогда не может спасти, уберечь, защитить. — Ну давай же, — Рамси шепелявит, видимо, прикусил язык, — врежь мне хорошенько. Ударь от души, не сдерживайся. Джон медленно вдыхает, считая до десяти. Осторожно выпускает воздух маленькими порциями, немного успокаиваясь. Надо узнать главное, выпытать то, что сможет помочь. — Что ты сделал с ним? Как ты заставил Теона забыть себя? Рамси разыгрывает целую пантомиму непонимания: распахивает недоуменно глаза, приподнимает брови, разводит руками. — Поверишь ли, ничего! Он сам такой был всегда, с прибабахом. Еле сдержавшись, чтобы согласно не кивнуть, Джон молча ждет продолжения. — Если б я знал, что он ебанутый, ни за что бы не связался! Вечно требовал больше, чем я в состоянии дать. А я могу многое! — Рамси словно в подтверждение виляет бедрами — чуть-чуть, насколько ему позволяет вес Джона. В ответ тот с трудом встает на ноги. Сразу начинают ныть ушибы, лишившиеся притока живительного адреналина. — Бля, у меня голова кружится. — Рамси продолжает лежать на сырой земле, усыпанной осенней листвой. — Ты бы хоть такси мне вызвал, что ли? Улыбка Рамси по-прежнему насквозь фальшива, но теперь это выглядит по-детски трогательно и беззащитно, так же, как и его напускная наглость. Наверное, потому что сейчас ему больно по-настоящему, это выдает трепет ресниц, короткие судорожные подергивания окровавленного лица. — У меня дома есть перекись и пластырь, — неожиданно для самого себя предлагает Джон. — Отлично, значит к тебе! Ладонь Рамси твердая и горячая, словно он и не лежал на холодной земле. Закинув его руку себе на плечо, Джон достает телефон, набирает службу такси, диктует адрес. Тепло чужого тела приятно греет бок. Джон ловит себя на мысли, что, может быть, на этот раз ему удастся что-то изменить.