Little Red Riding Hood

Чимин резко припадает мордой к сырой земле и принюхивается. Втягивает жадно воздух, проводя влажным носом по неглубоким отпечаткам тонких лап. Дыхательные пути забиваются запахом лесной почвы, сгнившая подстилка которой сильно ударяет в мозг и пьянит, а резкий аромат цветущего дикого шиповника почти сбивает молодого хищника со следа. Во всей этой какофонии едва удается отличить тонкий шлейф почти издохшего от изнурительного бега зайца. Насыщенный оттенок его страха. Загнанный зверь не способен думать, он лишь бежит вперед, подгоняемый инстинктами самосохранения и желанием жить. Маленькое сердце отбивает свой ритм кажется в ушах, заглушая грохочущее биение своего собственного. Все звуки и запахи смешиваются в одну большую лавину, накрывая разом все органы чувств до того, что хочется выть и перестать ощущает всё это так ярко. Чимин не ел несколько дней, он голоден, — боже, какая ирония, — как волк, и достаточно слаб. Мягкая подстилка уступчиво проминается под давлением мощных лап тяжелой туши, грузно нагоняющей свою жертву широкими бросками, сильно затрудняя движение. В зарослях папоротника исчезает белый кончик рыжего хвоста, заставляя плотные стебли призывно качнуться из стороны в сторону. Чимин клацает острыми зубами, скалясь и пачкая слюной шерсть на морде из растянутой в оскале пасти, и утробно рычит, делая последние отчаянные прыжки через торчащие из земли корни деревьев, словно вены, опутывающие сильные могучие руки. Мягкие подушечки лап проскальзывают по жирной грязи, оставляя за собой глубокие полосы от длинных когтей. Раз. Два. Три. Сидящие на ветках близстоящих деревьев птицы недовольно вскрикивают и взлетают, словно не хотят быть свидетелями, стоит только прижатому к земле, задавленному лису испустить последний громкий тявк, распуская между стволов деревьев жалобный скулеж на последнем издыхании. Заяц стремительно скрывается в ближайшей норе, всё ещё гонимый своими инстинктами. Его топот слышно ещё несколько секунд, прежде чем он погружается глубже по ветвлениям своих ходов, стараясь убежать от миновавшей уже опасности как можно дальше. Крепкие клыки вонзаются в заляпанное грязью брюхо и разрывают крепкую кожу с характерным чавканьем. Некогда рыжий мех заливается горячей кровью, что густыми каплями опадает на землю, расползаясь по ней ярким пятном. Волосы лезут в пасть, смешиваясь с нежным мясом, и застревают промеж зубов. Воздух вокруг пропитывается густым запахом железа, он заполняет всё ещё широко расширяющиеся легкие, позволяя прочувствовать вкус гораздо более насыщеннее. Волк удовлетворенно рычит, придерживая небольшую тушу широкими лапами, когда та дергается и словно норовит уйти из-под острых зубов. Треск тонких костей приглушается сухожилиями, а лисья кровь смешивается с его из порезанной осколками костей пасти, стекая плотной пеленой слюней с красными линиями органических вкраплений. Постепенно, лес снова оживает и птицы возобновляют легкий перезвон звонких голосов, но в ушах Чимина стоит только ласкающий слух треск разъединяющихся под напором крепких зубов волокон фасций. «Не сравнится с человеческим мясом», — думает он, не без усилий отрывая очередной кусок от костлявого бедра, проделывая в мягкой шкуре длинные рваные полосы. Он помнит своего первого человека. Помнит его крики и зов на помощь. Помнит, насколько сладким было теплое детское мясо и предоргазменную судорогу, прошившую волчье тело, когда тонкие шейные позвонки хрустели на зубах. Грязно-бордовая шерсть на грудке и шее постепенно вновь приобретает серебряный оттенок, блестит от слюны и отливает розовым, стоит широкому мокрому языку несколько раз пройтись по смешавшейся с грязью и пылью засохшей крови, что потом непривлекательно хрустит на зубах и оставляет специфическое послевкусие. Волк сыт и доволен, когда от лиса остаётся ободранная голова, да рёберный корсет с нетронутыми внутренностями и огрызками конечностей.