Явилась ты ко мне из тьмы

Явилась ты ко мне из тьмы Дочь бога молний и мечты: Подлунный свет струился за плечами, И словно солнце по весне сияли Гальтарской девы нежные черты. Играл со мной твой гибкий хвост И был влюблен я в полный рост И на губах застыл вопрос: Зачем Явилась ты ко мне из тьмы? Ответы были непросты Всё то, что мне явила ты Боюсь, не выразить словами И вот, досадливо пожав плечами, Пишу я лилий лепестками: Явилась ты ко мне из тьмы.

— В тебе отражаются трое, — вкрадчиво промурлыкала змеедева. — Кого ты хочешь больше? — О-ля-ля, — Валме не без труда отлепил взгляд от мраморно-белых грудей с крупными розовыми сосками и заставил себя задуматься. Предложение, которое ему сделали, было столь же щедрым, сколь и заманчивым – не каждую ночь мироздание вот так запросто предлагает смертному затащить в постель кого угодно. Кого угодно! Валме провел кончиком языка по верхней губе, призывая на помощь фантазию. Змеедева — ах, какая красотка, даром что хвостатая! — терпеливо следила за ходом его мыслей. Первым делом офицеру по особым поручениям при особе Первого маршала вполне закономерно привиделся... Первый маршал — он сам и парочка очень особых поручений в имперском ключе. Вторым делом подумалось о — прости, Создатель, если ты все-таки существуешь! — графине Савиньяк, к коей виконт питал неправедный и безуспешный интерес с самой юности. Всё это было забавно, но слишком приземленно. — Сейчас хочу тебя. — объявил, наконец, свое решение Валме и наклонил голову, якобы любуясь переливами чешуи на хвосте своей необычайной эреа. На самом деле это была попытка отыскать, где же спрятано то место, что более всего отличает эреа от эра. Было страсть как любопытно, что оно, собственно, из себя представляет у змеедев. — Что ты взяла, то взяла, но я хочу тебя такой. Если, конечно, тебе так удобно, — галантно уточнил Валме и сверкнул улыбкой. Демоница в ответ серебристо рассмеялась и потянулась за поцелуем. Меж соблазнительно приоткрытых губ вдруг мелькнул длинный раздвоенный язык, Валме инстинктивно отшатнулся, но был пойман сильными — ох, не по-женски сильными! — пальчиками за шею и притянут обратно. Заглянув в величественное и в тоже время изящное лицо оборотня, увидев раздвоенный язык и древний бронзовый блеск в зрачках, недолго было бы впасть в ужас, но гибкое женственное тело было теплым, нежным на ощупь и сочилось дивной созидательной силой — то ли от переизбытка, то ли от чего другого, но эта субстанция тончайшими струйками дыма стекала по коже и волосам демоницы к хвосту, окутывая и Валме, лаская и его кожу. Словом, в своем истинном обличии эреа-змея была неописуемо прекрасна, и Марсель потерял голову, едва их губы впервые соприкоснулись. — Я люблю тебя, — прошептал он, когда поцелуй, к огромному его сожалению, прервался. Дева озорно хихикнула, во взгляде полыхнул закат. Сверкнув белыми зубками и поиграв язычком, она стекла вниз. Кончик хвоста ловко пополз вверх по его ноге и обвился тугими кольцами вокруг ляжки. Очень скоро Марсель узнал, для чего это нужно — чтобы он не взлетел к потолку, одурев от неожиданного восторга. А что еще он мог испытать, когда жадные губки астэры сомкнулись вокруг его клинка и сильный гибкий язык, которым она могла ласкать, одновременно отсасывая, начал приводить его в боевую готовность? Удовольствие было столь острым и насыщенным, столь ирреальным, что виконта выгибало дугой от каждого прикосновения, он не мог даже стонать и лишь дышал широко открытым ртом, тщетно пытаясь освободиться от мучительной ласки. Змеедева крепко держала его в объятиях, не давая пошевелить бедрами и сжимая руки своими цепкими прохладными пальчиками. Всего этого было достаточно, чтобы сойти с ума от небывалости ощущений — так казалось Марселю, пока нечто юркое, гибкое и весьма настойчивое не проникло в его зад... Сперва он даже не придал значения вторжению, оно было легким, как перышко, как приятная щекотка, но когда нечто шевельнулось и рывком проникло вглубь, сильно и резко расширив стенки заднего прохода, Валме испытал такую непередаваемую гамму чувств, замешанную на похоти, стыде и изумлении, что невольно закричал. Тело сложилось пополам и накренилось вперед, с непристойно поспешной охотой уступая напору сзади, и было вознаграждено за это — Валме оказался лицом к лицу со своей прекрасной мучительницей. — Ты искал, я пришла, ты мой, я твоя... Запах лилий и талой воды окутывал её, зеленые очи таинственно мерцали во тьме, полупрозрачные волосы плыли по воздуху, словно были водорослями, а эфир — водою. Губы призывно блестели, шепча заклинание: — Ты мой, ты мой... Валме был до отчаяния согласен, но соглашаться вслух ему не давали. Цепкий прохладный язык заполнял рот и глотку, не давая шанса стонам вырваться наружу, в то время как кончик хвоста — или чем астэры предпочитают ублажать своих визави? — теребил внутри Марселя некое место, которое, как ему показалось в горячечном бреду, очень сильно сближало его с женщиной, которую ласкают пальцем между ног. Откровенно говоря, если бы ему позволили выражать свои желания, он умолял бы демоницу снова и снова брать его глубже, сильнее и беспощадней, что никак не пристало нормальному мужчине. Впрочем, нормальные мужчины не рискуют связываться с змеехвостными девицами и показывают им нательные эсперы, а не готовность пускаться в совместные приключения. — Не устал? — прошелестело над самым ухом. Валме отрицательно помотал головой и попытался сдуть со лба мешающую прядь волос. Дева помогла ему — сдвинула волосы кончиком пальца, подула на лицо. Запах лилий окутал, вскружил голову пуще прежнего, обратился легкой дымкой перед глазами. Лицо змеедевы в этой дымке таяло, словно свеча. Зеленые глаза постепенно наливались синевой, светлые пряди укорачивались и чернели. Медленно, но вместе с тем неуловимо исчезали женские черты, менялся облик... И вот перед отпущенным на волю Марселем явился Рокэ Алва во всем своем блеске — обнаженный и невозможно, нечеловечески прекрасный. Полубог. В тайне даже от самого себя, Марсель всегда почитал Первого маршала чем-то большим, чем просто человеком — обаятельной и отнюдь не безопасной нечистью. К которой очень любопытно прикоснуться... Валме протянул руку вперед, все еще не решаясь дотронуться до миража. Зря он медлил! — Кого ты боишься, меня или себя? — ненастоящий Рокэ иронично повел бровью, увернулся от прикосновения и, громко хохоча, запрокинул голову назад. Смоляные пряди взметнулись вверх и опали веером на обнаженные плечи. Теперь в лицо Марселю заглядывала Арлетта Савиньяк, зрелая и волнующая красавица-южанка. — Летти, — неожиданно вспомнил Валме. — Все, кто любил, звали тебя так. — Зови и ты, — улыбнулась псевдо-Арлетта. Свободная от пары десятков лет, одна мечта до смешного напоминала другую. Франческу. Карие глаза искрились озорством, нежная полуулыбка сулила наслаждения, изящные пальчики позволяли себе такие вольности, на которые способна не всякая куртизанка, — всё это было очаровательно, но Валме утешительными миражами довольствоваться не хотел. — Милая демо... дева, стань прежней, м? — попросил он, мягко отстраняясь. — И свой дивный ...эээ... хвост верни. Марсель не стал произносить вслух, зачем ему нужен чешуйчатый гальтарский соблазн, но змеедева поняла его без слов и, обернувшись собою, снова обрадовала его зад вторжением. Путь был проторен, и Валме не стал тратить драгоценное время на изумление и смущение — приняв позу, которую в народе неромантично зовут «собачей», он энергично двигал бедрами, все глубже насаживаясь на вожделенный хвост. Теплая гладкая чешуя приятнейшим образом терлась о его нутро, чувство наполненности отзывалось возбуждением во всем теле, и вот, наконец-то, твердый кончик задел ту волшебную точку. Валме протяжно застонал, прогнулся в пояснице и после краткой передышки вновь огласил комнату звуками, достойными хора весенних котов. В голове вдруг мелькнула странная мысль, что потешаться над гайифцами и их приверженностью к заднепроходным играм отныне будет невозможно, но Марсель отмел её. Стоящий колом член настойчиво требовал внимания, и даже в столь необычных обстоятельствах Марсель не собирался изменять привычкам — с молодых ногтей усвоил, что не пристало мужчине обслуживать себя и уж тем более, имея под рукой естественное средство для удовлетворения мужских потребностей. — Милая, пора сменить диспозицию! — Валме обнял змеедеву за тонкую талию и споро уложил под себя. — Только объясни мне, как именно... — Вот так, — облизнула смеющиеся губы она и, поймав руку Марселя, опустила её вниз, помогая нащупать лоно меж неприметных складок в чешуе. Валме спустился туда взглядом и радостно выдохнул — вполне традиционное отверстие, Абвении не стали изобретать что-то новое, вернее, не изобрели ничего нового для смертных дам. Кончик хвоста меж тем все активнее тревожил и распалял Марселя изнутри. Змеедева забавлялась, видя, как нестерпимо причиняемое ею удовольствие, и её веселье, помимо прочего, злило — Валме не стал тратиться на прелюдии, а во время очередной вспышки наслаждения грубо овладел демоницей. Размашисто двигая бедрами, подгоняемый сзади, он словно на крыльях взмыл к вершине удовольствия и продержался на ней довольно долго, без устали насаживая на клинок полудеву-полузмею. — Ты мой, я твоя, ты мой, мой, мой... К большому его удовольствию, дева больше не улыбалась, вернее, улыбалась, но страдальчески. Все древне-гальтарские статуи щеголяют этими странными полуулыбками-полугримасами, и теперь Валме знал — это от счастья, от сытости. Дева пила его чреслами, высасывала мужскую силу и делилась своей взамен. Она была примитивно, по-животному счастлива от соития и не ведала стыда в своем наслаждении — кусала и сосала тонкие белые пальцы, вскидывала руки вверх, словно в танце, и опускала их на грудь Валме, лаская так самозабвенно и нежно, словно он был не смертным, но богом, создавшим её и позволившим жить. Гальтарская полубогиня, дочь вольной стихии, она не знала никаких ограничений. Она стремилась отдаться с беззастенчивым рвением, достойными течной суки, но при том была поразительно нежна и деликатна, прикасаясь к плоти смертного, весьма хрупкого в сравнении с ней. В особо острые моменты она исторгала из груди высокий протяжный звук сродни плачу лесной птицы и извивалась всем телом, отдавая любовнику себя всю, без остатка. Это было так мило с её стороны, что про себя Марсель решил: в самом конце, когда останется немного семени, он оросит им эти прекрасные губы. В отличие от многих и многих его любовниц игривая астэра оценит подарок по достоинству, её похоть воистину не знает границ! — Всё, не могу больше! — Марсель выдохнул и со всего размаху вогнал член в жаркое лоно. Тело прошило сладкой судорогой, после которой нет иного пути, как излиться, однако финал мистерии таил в себе сюрприз, и какой! Валме подавился собственным криком, ощутив, как обманчиво нежные и гостеприимные стенки влагалища вдруг намертво сомкнулись, пленив лишь небольшую часть его тела, но — карьярра!!! — одну из самых драгоценных! В бессознательном порыве, он дернулся назад, но только крепче насадился на хвост проклятого оборотня и вынужден был стонать вдвойне — от болезненного удовольствия, настигшего его и спереди, и сзади! — О, Создатели! О! Абвении! О! Как прекраснооооо! — даже находясь в пучине сладострастного забытья, почти утонув в оном, Валме не утратил своей знаменитой болтливости. В компании многочисленных Лиз и Марианн он поминал Леворукого да Разрубленного змия, попав в объятия полубогини, вполне логично славил Истинных богов. И было за что! Вместо позорно краткой вспышки удовольствия, из которой неизбежно проистекает исторжение семени, Валме получил не менее десятка отборных оргазмов и каждый следующий был сильнее предыдущего. Время в тот миг замерло, остановилось. В ушах тихо шумело море. Блаженство накатывало мягкими волнами, то омрачая рассудок, то лаская тело, и смывало усталость и грязь не с кожи, но с самой души, постепенно обнажая её первозданную радостную суть. Марсель улыбался — глупо и счастливо. Всё, что окружало его — стены, окна, убогая мебель, — всё казалось ему прекрасным, словно сияющим изнутри. И змеедева тоже сияла — белая кожа светилась, словно солнце спряталось под молочной белизной нежного покрова. Но самое удивительное — Марсель точно знал, почти что видел, что и его тело источает свет. Нет, он не приобрел свойств полубога, просто всё в этом мире есть единое целое и продолжение друг друга. Ты волен ощущать себя крохотной частицей огромного мира, но если вдуматься, это значит, что ты и есть мир... В какой-то миг — он не понял, когда именно — распахнулось окно, в комнату ворвался влажный ветер и нестерпимо, до удушливости запахло скошенной травой. Сквозь шепот сказочного моря начала пробиваться унылая дробь дождевых капель, потом пришли и прочие звуки: ржание коней, скрип колес, брань трактирщика... Валме заставил себя обернуться, чтобы понять, кто же распахнул проклятые ставни, а когда вернул взгляд на прежнее место, зеленоглазой красотки уже и след простыл. Исчезла, растворилась в шуме дождя. Ошалело моргая, он начал шарить руками по постели, но те не слушались, словно чужие. Неужто сон?! В пользу этой версии говорило то, что Валме нашел себя лежащим в нелепой позе на тощем трактирном матрасе, набитом по местному обычаю свежей травой — «от дурных снов». Окно было распахнуто настежь, в хлопающие ставни задувал противный мокрый ветер и, видимо, уже давно — комната выстыла полностью. Котик тревожно похрапывал во сне, то ли охраняя, то ли гоняясь за кем-то. Не желая верить в наваждение, виконт спустил ногу на пол и тотчас отдернул, ощутив нечто странное. — Не сон. Пол перед постелью был густо усыпан лепестками водяных лилий. «Словно пух-перо из ощипанного фазана», — с ухмылкой подумал Валме и потянулся, разминая натруженную спину. Всё это было ужасно и в тоже время прекрасно. И, без сомнения, достойно увековечивания в стихах, вот только как описать невозможное? Поэт-виконт потер сладко ноющий зад и, тотчас обретя первую рифму, потянулся к прибору для письма. Явилась ты ко мне из тьмы... — вывел он на бумаге.