Милашка

Юнги сгоняет с дивана Чонгука, садясь рядом с Намджуном, который рассказывает что-то про фильм который они выбрали, и вздыхает мученически. Юнги ненавидит ужасы до чертиков. Юнги ненавидит дурацкую игру в камень ножницы бумага, в которую последнее время стал слишком часто проигрывать. По правую сторону от него затихший перед началом фильма Намджун, обычно не любящий ужасы, но заинтересованный рассказом лидера Сокджин и заранее приготовившийся бояться Хосок. А в ногах Тэхен, уютно устроившийся в объятиях острого до ощущений, а поэтому предвкушающего Чонгука. И Чимин. Просто Чимин. Потому что не определился еще, страшно ему или интересно, а поэтому просто улыбается этой своей мило-глупой улыбкой и пялится в телевизор. На экране напряженный момент и скример такой, что у Юнги самого сердце делает большой кульбит. Мелких, да и остальных, впринципе, перетряхивает. Хосок вскрикивает почти смешно, подпрыгивая, размахивая руками и почти задевая по лицу Джина. Сокджин выдает высокое громкое «О» и вцепляется в не менее напуганного Намджуна, а Тэхен почти роняет тарелку с попкорном на Чонгука. И только Чимин на полу дергается резко, ударяясь локтем о твердую часть дивана, ойкает и смеется с общего испуга вместе со всеми. Сокджин треплет ласково того по светлой макушке, улыбается умильно. И непонятно, как у него лицо еще не треснуло. Намджун рядом лыбится и бросает искреннее: — Милашка. Юнги фыркает, смотрит, щуря глаза раздраженно из-под темной челки, отчего совсем становится похожим на злую лисицу и добавляет саркастичное мысленно: «О да, еще какой». Просто потому что знает то, чего не знают другие. Фильм заканчивается смертью главного героя и, возможно, Хосока тоже, а еще заснувшим где-то в середине фильма на коленях Тэхена Чонгуком. Юнги совсем не страшно. Правда. Он же второй по старшинству хен, должен стойко держаться. На Джина, еле отцепившегося от Намджуна надежды ведь точно нет. Он смотрит на сонного макне, недовольно плетущегося в свою комнату, потому что его выгнали с насиженного места, и чувствует укол зависти. Потому что Чонгук всегда вырубается мгновенно и надежно, и половина просмотренного фильма ему как о стену кирпич. У Мин Юнги же сна ни в одном глазу. Это подтверждается бессмысленной попыткой заснуть в течении часа, злостью и жестоко скинутым на пол одеялом, после чего Юнги встает и идет, пытаясь не думать о темноте, в свою студию, чтобы хоть как-то занять себя. Жалкие попытки работать прерываются уже где-то через полчаса. В дверь студии стучатся. Юнги подпрыгивает, просто потому что неожиданно, а еще темный силуэт в мутном полупрозрачном стекле двери ночью после ужасов зрелище точно не для слабонервных. Но успокаивается, когда в приоткрытую дверь высовывается светлая макушка и спрашивает тоном любопытного, но уставшего ребенка: — Хен, ты чего не спишь? Юнги всматривается в лицо напротив и поначалу хочет пробурчать что-то типа «Не спится», но замечает, что у Чимина-то лицо тоже совсем не такое сонное, какое должно быть, и выпаливает в ответку: — А ты? — Не могу уснуть, — Чимин вздыхает тяжко, почти совсем также как и Мин перед началом фильма и садится на маленький кожаный диван рядом с компьютерным креслом. Юнги бросает короткое «Ясно», отворачивается к экрану компьютера, стараясь продолжить свои попытки работать и надеется, что на Пака подействует игнорирование и он уйдет, а не будет действовать ему на нервы свои присутствием. Но забывает, что если бы на Чимина действовал этот метод, то он никогда не смог бы так близко подобраться к нему. Поэтому в слишком уж светлой голове что-то уже минут через десять неловкого молчания. — Юнги-хен, а что если, — Мин пропускает момент, когда у Чимина загораются глаза, поэтому не успевает отреагировать хоть как-то, когда Пак встает с дивана и резко крутит компьютерное кресло вместе со старшим, поворачивая его к себе лицом, — Ты что удумал? — Юнги скалится угрожающе, осознавая намерения мелкого и сжимается в спинку кресла, но позорно выдыхает громко, когда чувствует чужие сильные руки под натянутым перед выходом желтым бомбером. — Ну так ведь… — Чимин тянет фразу, не заканчивая ее до конца, коленом раздвигая ему ноги и подразумевая, собственно, простое: «А почему нет?». И добавляет, обдавая горячим дыханием ухо, — Ты ведь не против? Мин шипит загнанной в угол кошкой: — Только попробуй. И прогинается также под аккуратными горячими ладонями. Когда Пак плавно перемещает их с худой спины вниз, на тощую задницу, обтянутую домашними свободными штанами и сжимает крепко так, что у Юнги вырывается это блядское «хаа». Конечно же, блять, он не собирается останавливаться. Младший целует даже как-то грубо, проталкивая язык в чужой податливый рот. Пак целуется так, что ноги подкашиваются. И если бы Юнги уже не сидел, то давно бы повалился на пол безвольной куклой. Чимин отстраняется, разрывая тонкую нить слюны между ними и смотрит внимательно на старшего. И от этого взгляда у Мина дрожат колени и тело становится словно тряпичным. Потому что этот взгляд «ятрахнутебявзглядомчерезкамеру», к которому Пак переходит после какого-нибудь эгё, взгляд, от которого текут фанатки и от которого Юнги сам чувствует себя девочкой-подростком с играющими гормонами, а не его хеном. Мин дышит тяжело и выгибается под чужими руками по-кошачьи. Юнги почти готов раздвинуть ноги и умолять, чтобы его выебали, если Пак Чимин ему скажет это сделать. Но Чимин не говорит, поэтому Юнги ругается и выстанывает это почти злобное: — Сука… И не понять, почему именно: потому что проклинает или просит продолжить. У старшего взгляд затуманенный, подернутый густой дымкой и глаза черные-черные, будто два темных омута. Нырни туда. И никогда больше не выплывешь. Мин говорит себе что нужно остановиться, оттолкнуть наглого мальчишку пока не поздно и, может быть, сохранить остатки гордости. Но другая его честная с собой часть вопит, стонет и кричит внутри, чтобы его трахнул собственный донсен. Чертовски, блять, сексуальный донсен. Но все сомнения почти сразу отпадают, когда Чимин оттягивает неглубокий вырез бомбера и кусает больно за бледную кожу на острой ключице. Это одновременно отрезвляет и охуенно как заводит. Юнги раскрывает широко глаза и упирается Паку в крепкую грудь ладонями: — Стоять. Нельзя. Чимин отстраняется, не убирая руки с худощавых ягодиц. Смотрит непонятливо, пока переваривает смысл слов, взгляд резко сменяется на щеняче-растерянный и у Мина чувство такое, как будто он отобрал у ребенка любимую игрушку: — Но почему? Юнги сам ответа не знает. Может быть, потому что рядом спят остальные мемберы, может, потому что совесть не позволяет тратить время не на работу, а может, просто что-то вредное и занудное, что-то, что грызет голодной собакой изнутри и не позволяет просто так сдаться. И что-то Мину подсказывает, что первые две это просто глупые отговорки. Младший, видимо, истолковывает это зависшее молчание как-то по-своему и прижимается обратно к чужим покрасневшим от поцелуев губам, перемещая руки с ягодиц на бедра и резко дергая на себя. Так, чтобы пахом к паху. Так, чтобы Мин мог полностью прочувствовать упирающийся в ткань свободных пижамных штанов стояк и весь тот пиздец, что совсем рядом, своей тощей задницей. — Блять. И Юнги роняет голову на чужое плечо, оказавшееся так некстати рядом и выдает тихий протяжный стон, признавая свое поражение. Потому что с Чимином нельзя по другому. Потому что маленькая булочка, которую в обычное время так и хочется потискать за щечки, потому что ангельский характер вкупе с таким же ангельским голосом может сразить еще и своим членом. Пак оставляет засосы на бледной шее и совсем рядом с краснеющим следом от укуса, зная, что потом ему прилетит за это от старшего. Тогда будут ругательства, злобный хен и, возможно, болючий подзатыльник. Но это потом. Потому что сейчас под ним тот же самый злобный хен, который даже от простого поцелуя в шею голову теряет и вот он, податливый, в его власти, заламывает брови и сминает хлопок пижамной рубашки на спине. И делай с ним, что душе угодно. И Чимин делает. Стягивает домашние штаны и черные боксеры, откидывая ненужные тряпки в сторону и выслушивая злобное «блять» то ли в свою сторону, то ли в сторону брошенных на пол шмоток. Юнги смотрит опьянело из-под темных ресниц, притягивает Пака за голову к себе, путаясь тонкими пальцами в растрепанных со сна волосах и целует, грубо кусая пухлые губы. Чтобы ему тоже несладко было. Чимин рычит, переворачивая того к себе задом, и непонятно до сих пор, как хлипко шатающееся кресло вообще их еще держит. Засовывает пальцы в горячий минов рот, прижимаясь сзади и чувствуя, как мягкий, такой острый на слова язык облизывает каждую фалангу не жалея слюны. Юнги переминается, проходясь голым задом по сдавленному пижамными штанами стояку и это становится последней каплей. Пак вытаскивает пальцы из чужого мягкого рта с чмокающим звуком. Вставляет сначала один в неразработанное кольцо мышц, чувствуя, как стенки внутри сжимают его, а Мин недовольно шипит от боли. Добавляет второй, выслушивая проклятия в свой адрес, но потом задевает простату и успевает услышать почти подавленный всхлип. Ухмыляется. Продолжает нарочно входить под тем же углом, разводя внутри пальцы на манер ножниц. И слышит стон. Чуть хриплым голосом. Полноценный, блять, стон Мин Юнги. И понимает, что больше тянуть уже нельзя. Потому что член больно упирается стояком. Потому что Пак Чимин готов кончить себе в штаны только от одного развратного вида своего, блять, хена. Чимин переворачивает бледное худое тело на спину и входит одним рывком. И слушает проклятия вперемешку с отборным матом в свою сторону. Тихие, слава богу. Потому что Мин все-таки не потерял еще рассудок полностью и не собирается будить все общежитие. Пак двигается медленно, давая старшему привыкнуть. А сам готов кончить лишь от того, как сильно Юнги сжимает его внутри. Юнги стонет так, что обзавидуется любая шлюха. И теперь кажется плевать на то, что они тут вообще-то всемером живут. Что может прийти на шум Намджун, которому ответственность не позволяет проигнорировать странные звуки ночью и не поинтересоваться «а какого хуя, собственно, они не спят когда у них есть на это время» или Хосок пойдет попить воды, шугаясь от каждого шороха, но не от сранных стонов из студии. Потому что в тот момент существуют только они. Мин Юнги и охуенно трахающий его Пак Чимин. И его, блять, аккуратная рука, закрывающая Мину рот и приглушая громкие стоны, которая смиренно терпит болючие укусы, потому что никто не может затыкать рот Юнги, особенно во время секса. Чимин размеренно-быстро толкается в его тело, а Мин сминает чертову рубашку на его спине, силясь порвать ее нахер, потому что тот не удосужился снять ее тогда, когда на Юнги лишь один тонкий бомбер, задранный почти к подбородку и открывающий вид на плоский бледный живот с немного выпирающими ребрами и темные торчащие от возбуждения соски. Потому что, блять, это настолько правильно и неправильно, насколько охуенно. И нет, дело не в том, что его ебет собственный донсен, не в том, что они, блять, трахаются на неудобном кресле, когда совсем рядом стоит такой, наверное, удобный для этого кожаный диван. А в том, насколько сильно Юнги обхватывает худыми ногами Пака за торс, подмахивая бедрами и глубже насаживаясь на его член, насколько сильно кусает чужую смуглую ладонь, затыкающую ему рот при том, как сильно Чимину нравятся миновы стоны. И Юнги это все пиздец как нравится. Когда Чимин смотрит этим своим взглядом, от которого обкончаться можно, когда милый и заботливый Чиминни превращается в того, кто трахает его на любых поверхностях и заставляет подчиняться. Когда кончает в него, зная, сколько мата потом выльется на его голову, и доводит до оргазма парой движений рукой. Потому что, блять, это то, чего он хочет на самом деле. Чимин падает на диван рядом с Юнги, отходя от оргазма. Минут через десять встает бодро так, как будто это не он только что трахнул своего хёна. Помогает привести себя в порядок, принять душ тихо так, чтобы никто из ребят не заметил и даже чмокает в щеку, желая спокойной ночи и наслаждаясь безнаказанностью, пока Мин еще плохо соображает и уставший. Юнги плюхается все-таки на кровать. Недалеко крепко сопит Сокджин и Пак, не дожидаясь ответа, зная, что его все равно не будет, юркает в коридор, аккуратно прикрывая дверь. Юнги недовольно хмыкает, закатывая глаза. Знает, что завтра Чимин будет таскаться за ним еще больше обычного, заботясь о его самочувствии на всякий случай и помогая скрывать оставленные на слишком явных местах засосы. Потому что это просто Чимин. Зато проблем со сном сегодня у Юнги точно не будет.