***
Разум кружился в бешеном водовороте воспоминаний. В воспаленном воображении то и дело возникали до боли знакомые картины и образы, сменяя друг друга в стремительном потоке. …Сухой, безэмоциональный голос декана, зачитывающего приказ об отчислении... …Веселый смех сокурсников во время одной из гулянок, на которую он впервые за два года имел несчастье заглянуть… …Хмурое лицо хозяйки квартиры, напоминающей о сроках платежа… …Студенческая коммуна, пальцы погрузились в темные непослушные вихры, запах кожи такой ощутимый, пьянящий, в теле жар, а губы слишком горячие… …Злобный шепот сокурсников за спиной и обрывки фраз: «Официальная причина – неуплата за обучение», «Ха! Да кто ж в это поверит?»… …Высокий худой черноволосый парень яростно бьет по стене кулаком и раскатисто рычит: «Какой проходимец устроил донос?!», и его собственный холодный голос: «Ты думал, это останется незамеченным?»… …Острое лезвие топора, тихий, отчетливый вскрик, красное пятно, растекающееся по полу, ужасный смех старухи…***
Раскольников ощутимо вздрогнул и проснулся. Ему потребовалось несколько минут, чтоб понять, что лежит он в своей каморке под кровлей пятиэтажного дома. Сон не принес Родиону столь желанного облегчения – мысли, капля за каплей, стали захлестывать его с новой силой. Раскольников молча разглядывал влажный от сырости потолок. По оконному стеклу барабанил ливень, где-то вдалеке чернели тучи. «Зачем, зачем я только рассказал ей? – думал Родион, вспоминая произошедшие тремя днями ранее события. – Зачем я открылся Соне? Чего ждал? Жалости? Смешно. Нет, здесь другое…» «Ну, что теперь делать, говори!» «Что делать! Встань! Поди сейчас, стань на перекрестке, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем: “Я убил!” Тогда Бог тебе опять жизни пошлет» Раскольников поднялся на кровати и сел, уперев локти в колени. Он знал, чего хотел достичь – успокоения. Разделив ношу с кем-либо себе подобным, он надеялся ослабить тяжкий груз совершенного им чудовищного деяния. Но в итоге все обернулось совсем наоборот. Воспоминание о кресте, данном ему Соней, словно резануло по сердцу. - «Придешь ко мне, я надену на тебя, помолимся и пойдем», - произнес вслух Раскольников. Эти слова звучали словно приговор, суровый и неотвратимый. Он искал покой, а нашел лишь слезы, судию и исход, казавшийся совершенно невозможным. «Бессмысленно все это, - Родион закрыл глаза, - Глупец! Как я мог надеяться? И на что?!» Нет. Слишком они люди разные. Не поймет его Соня. Что она говорит? Единственный путь – каторга. Кара, неумолимая в своей жестокости, и неизбежная. Но Раскольников не хотел на каторгу. Что он им скажет? В чем виноват перед ними? Нет… доносить на себя невозможно. Силы есть еще. Он еще поборется. Дождь продолжал барабанить по стеклу. Раскольников немигающим взглядом смотрел на холодные капли, однако мысли его были далеко. Недавний сон пробудил забытые воспоминания. Исключение из университета, да еще за что! Родион бессильно усмехнулся и откинулся на софу. Усмешка переросла в негромкий, но нервный смех. «Каков, а! Неужто себя, с этаким-то пороком, к “необыкновенным” смею относить! Дурак я… или все же нет? Нет, не принять мне страдание. Не пошлет мне Бог новую жизнь. Не такому, как я». Перед глазами замелькали новые сцены, сильные, запретные. Молодой парень, яркий, пламенный… Разумихин. «Теперь ты, - тяжело вздохнул Раскольников. – Долго ль будешь меня преследовать? И так наяву покоя от тебя нет. И способен ли ты сейчас помочь мне?..» Вдалеке раздались слабые раскаты грома, и на краткий миг Родиону послышался торопливый стук. «Почудилось», - подумал было он. Но дверь громко скрипнула, и в каморку, пригибая голову, вошел промокший до нитки Дмитрий Разумихин. - Родька! – громко поприветствовал он товарища, скидывая плащ. От резкого движения несколько капель даже попало Раскольникову на лицо. Однако за внешней бодростью виднелось плохо скрываемое тревожное состояние. – Так я и знал, что ты не спишь! - Чего тебе? – мрачно спросил хозяин каморки. – Зачем пришел? - Да я… просто так пришел, - фраза вышла натянутой и слишком звонкой. – Поболтать. «Просто так, - Раскольников внимательно следил за движениями друга. – Просто так сквозь ливень бежал, да еще и фуражку забыл надеть, - уже привычная подозрительность вновь начала брать верх. – Что он хочет? Что-то с матерью и Дуней произошло? Или… Порфирий?!» Разумихин отодвинул стул и сел около стола, прямо напротив Раскольникова. Тот приподнялся. - Я это… Спросить хотел, Родя, о болезни твоей. Я уже три дня найти тебя пытаюсь, а ты шляешься не пойми где. Мать твоя со вчерашнего дня больная лежит, все к тебе рвется: Авдотья Романовна насилу удержала, чуть ли не до дверей твоих дошли. Новость о матери больно тронула Раскольникова; однако не об этом пекся он сейчас. «Начинает с болезни, а заканчивает семьей моей. Нет, здесь иное что-то. Болезнь – просто повод, не более того…» Разумихин продолжал, с каждой секундой все более распаляясь. Смятен он был пуще прежнего. - И вообще, Родька, пришел я прямо спросить: сумасшедший ты, али нет? – выдохнул Дмитрий. - Про тебя, видишь ли, убеждение есть, что ты либо сумасшедший, либо очень к тому наклонен. Признаю, я и сам был склонен к такому мнению, отчасти из-за твоих гнусных поступков, ничем не объяснимых, отчасти из-за твоего недавнего поведения с матерью и сестрой. Если не сумасшедший, так только изверг и подлец мог так поступить с ними, но ты ни в коем случае не изверг и не подлец, а значит – сумасшедший! Разумихин к концу речи совсем разошелся и хлопнул ладонью по столу. Раскольников молча слушал тираду, не спуская глаз с товарища. Тот все продолжал: - Да только вот послушай ты меня, Родя, хоть ты и слова со мной не сказал, но ты… не сумасшедший ты! Не сумасшедший! Прежде всего не сумасшедший! А ежели не подлец ты и не сумасшедший, стало быть, есть здесь какая-то тайна… Разумихин замолк, нервно закусывая губу и хмурясь. Родион смотрел на него еще несколько мгновений. - Значит, за тайну просить пришел? Дмитрий вздрогнул и резко изменился в лице; казалось, он был глубоко поражен. «Значит, точно за этим, - сглотнул Раскольников. – Не ожидал, что я так скоро напрямую выйду? А ведь и правда…». Отсвет далекой молнии осветил каморку. Разумихин поморщился. - Не думай, брат, я не допрашивать пришел… А, впрочем, вздор всё это, вздор! – Дмитрий вскочил и заметался по комнате, насколько размер помещения позволял ему сделать это. – Бредни! Забудь! Слышишь? Забудь! Раскольников вновь ничего не отвечал, силясь по словам, мимике и широким жестам прочесть мысли друга. «Что же он? Вдруг на попятную пошел!» Разумихин прекратил метаться и остановился около двери. Вид у него был растерянный. - Знаешь… Если уж и есть какой-то секрет, то пусть он будет. Пусть! Я непременно узнаю его, и тогда… Что произойдет «тогда», Дмитрий выразить не мог. - Вижу, что мучаешься ты, Родька, - шепотом заговорил он. Подозрения вспыхнули с новой силой: такой тон для Разумихина был крайне непривычен. – Тяжесть на тебе висит, а какая – поди разбери, тут и самому не дознаться, и ты не скажешь. Хотя я, кажется, знаю… Нет, глупости… Вздор… - Что знаешь? – резко спросил Раскольников. Дмитрий от неожиданности вздрогнул и отвел взгляд. - Да ничего не знаю, Родька, так, трёп пустой… Слова просто… - Чьи?! Говори же, не медли! - Порфирия, - ответил Разумихин. Раскольников побледнел и похолодел. Паника вновь охватила его. Один только вопрос вертелся в мыслях: знает? «Что Порфирий мог сказать ему? – думал Родион. – Не может быть же, чтоб он понял? Или всё же?.. Факты нашли? Да откуда? Нет у них ничего, совсем, кроме психологии этой, заметовской, о двух концах. Не может он знать. Не может». - И что же Порфирий сказал? – медленно проговорил он, стараясь унять звенящий голос. - Рассказал он, что давеча в отделении произошло. Он… истязал он, подлец, тебя, Родя. Верно, запутать хотел. Чуть, говорил, до драки дело не дошло. «И это всё? – изумился Родион, не спуская воспаленного взгляда с Разумихина. – Это всё, что Порфирий мог передать? Быть не может. Что-то еще есть. Быть не может». Внезапно безумная догадка осенила его. Мысли спутались совершенно, атаковали одна за другой, словно капли за стеклом. На мгновение всё так и завертелось вокруг. - Скажи, - сбивчиво зашептал Раскольников. Губы его дрожали, глаза горели бешенством. – Тебя ведь Порфирий ко мне и послал? Разумихин в изумлении застыл. - Что ты… - Измучить меня вконец хочет, - продолжал шептать Родион. – Даже здесь смеется надо мной, покоя не дает, вот и сейчас хочет меня из равновесия вывести, чтоб я выдал себя… Он резко вскочил с постели, бросился к Дмитрию, схватил его обеими руками за ворот и встряхнул. Беспредельная злоба сверкала в глазах его. - Что он велел тебе? Выведать всё? Заставить меня сознаться? Чтоб я всё рассказал, а он сам сейчас за дверью будет стоять! Говори же! Говори! Нет, ничего, ничего этому гнусному человеку не достанется! - Родя! – Разумихин крепко сжал плечи Раскольникова и с силой отстранил того от себя. – Что ты кричишь такое? Успокойся! Припадок у тебя! Родион отошел на шаг и опустился на кровать. Взгляд его потух, грудь тяжело вздымалась. Он устремил взгляд в одну точку впереди себя. Дмитрий смотрел на товарища настороженно и даже испуганно. - Я… крикнул слишком громко, - произнес Раскольников. – Настасья сейчас будет… - Не придет она, - сказал Разумихин. – Её не было сегодня… Не видал я её. Раскольников тяжело дышал. Каждый воспаленный нерв в его теле бился огнем. Судорожно вздохнув, он спрятал лицо в ладонях и запустил пальцы в волосы. «Что я наделал? Теперь всё. Всё поймет он, после такого-то грех не понять, не догадаться…» Тишина вскоре была нарушена. - Когда ты последний раз от матери уходил, - медленно начал Разумихин. – Ты сказал, чтоб я тебя оставил, а их… не оставил. Что нечего тебе мне отвечать. Ты сказал… ты смотрел на меня. Раскольников поднял глаза. Сердце болезненно сжалось. «Поймет он. Прямо сейчас же и поймет. И что… тогда? Что он скажет? Что сделает? Нет, не должен он знать, никто не должен… Только не он». Идея промелькнула в голове Родиона; идея, как разом покончить с подозрениями друга. Он уже делал это ранее. Один удар – и всё кончено. Всего лишь идея, всего лишь на мгновение появившаяся и тут же исчезнувшая потрясла Раскольникова до глубины души. Он ужаснулся собственным мыслям, вновь дрожь овладела им. «Боже! О чем я думать смею? И о ком?!» - И сейчас, - продолжал Разумихин. – Сейчас ты сказал, что Порфирий хочет, будто ты сознался в чем-то. Это ты про убийство Алены Ивановны говоришь, верно? Родион молчал, не в силах вымолвить ни единого связного слова. Крупная дрожь била его. Дмитрий резко вскинулся и шагнул к нему. Наклонился, взял Раскольникова за плечи и быстро, взволнованно заговорил: - Ты, верно, подумаешь, будто я дурак, глупец невообразимый; что ж, подумаешь, и будешь прав, Родя… - Разумихин замолк; может, вновь хотел сказать, что всё это вздор, да отступать было слишком поздно. – Но я … Не могу сделать ничего с собой. Раскольников лишь затравленно взирал на товарища. Сил на сопротивление не было никаких. Всплеск ярости прошел, оставив после себя лишь пустоту. Дмитрий пуще прежнего был взволнован. Глаза его блестели, губы чуть приоткрылись. Видя его лицо, Раскольников на мгновение забылся. Вспомнились ему вдруг сцены, непотребные, дикие… Он отвел взгляд. - Коли разгневаешься – так пожалуйста, не осерчаю, ежели поколотишь меня! Здесь, право, есть, за что колотить! Только дай мне спросить лишь раз… Родион не отвечал. - Родя… Это ты Алёну Ивановну убил? Невообразимый гром раздался за окном: на миг вся каморка озарилась светом молнии. Разумихин вздрогнул; то ли от раскатов, то ли от неверия в то, что осмелился произнести. - Ты скажи, я поверю, - быстро, словно боялся не успеть, сообщил он. В тягостном молчании провели они несколько секунд. Раскольников медлил с ответом; тогда, у Сони, она всё по взгляду поняла, а здесь всё напротив. Знакомое чувство, будто он с колокольни прыгает, вновь возникло в душе его. Даже дышать трудно стало. «Что он сделает? Как себя поведет? Что скажет?» - А ежели и я убил? Новый оглушительный раскат. Разумихин отстранился в потрясении. - Ты это сейчас просто так говоришь? – голос его дрогнул, Дмитрий верить решительно не желал. – Чтобы испытать меня? Ведь так? Раскольников поднял затравленный взгляд. И снова вспомнилось Дмитрию ощущение той странной и безобразной идеи, промелькнувшей между ними в квартирах у Бакалеева… Он понял, окончательно и бесповоротно, что друг не лукавил. Вдруг бешеный порыв нашел на Разумихина. Он приблизился к Раскольникову и прямо в глаза заговорил: - Как… как произошло так, Родька? Что ты… Зачем? Это все из-за той статьи, да? Про «кровь по совести», верно? Как… для чего ж ты… Нет, не важно! Понял я теперь, почему ты всё как полумертвый ходишь! Мы выберемся, Родя! Что бы ты там ни говорил, а я рядом с тобой буду! И знай, что бы тобою ни двигало, знай, не можешь ты быть подлецом и трусом, поэтому не брошу я тебя! С этими словами он порывисто обнял Родиона. Тот чуть не взвыл от отчаяния. «И этот со своей любовью…» - Уйди, - прошептал Раскольников, хотя продолжал крепко сжимать плечо друга. – Не поможешь ты мне. И никто в мире не поможет. Не нужен ты мне вовсе… Разумихин его не слушал. - Мы придумаем что-нибудь! Я придумаю! Ты вновь заживешь, Родя, слово тебе даю! - Нет, уйди от меня! – громче сказал Раскольников, но крепче сжал плечо. – Никто не избавит меня, и ты тоже! Только не ты! Родион наконец замолчал. С минуту они так и сидели, обнявшись. Тишину нарушали лишь барабанившие капли дождя. - Ты должен меня ненавидеть, - тяжело дыша, проговорил Раскольников. – Почему ты не ненавидишь меня? - Ты сам знаешь почему, Родя. Вдруг Разумихин отстранился от Родиона, сомкнув руки на его талии и дотронувшись губами до его шеи. Раскольников от шока не сразу откликнулся; когда же он опомнился, перед глазами все так и плыло. «Так не должно быть, - отчаянно думал Родион, но тело предательски отреагировало на прикосновения, выгнувшись. – Он должен уйти, оставить меня, это неправильно, совершенно, совершенно…» - Уйди, - повторил он. – Смысла со мной быть все равно нет… Дмитрий не слушал его, продолжая оставлять поцелуи-укусы на основании шеи. - Прекрати, - Разумихин лишь крепче прижал Раскольникова к себе. Тот против воли поддался. Внезапно мощным толчком Раскольников был откинут на спину. Лопатки его упирались в жесткую ручку софы. Разумихин навис над ним, проводя ладонью по впалому животу, а затем принялся покусывать ключицу, опускаясь все ниже и плотнее. - Прекрати уже… Хватит… Остановись!!! Чувствуя, что еще мгновение – и сил сопротивляться не останется, Родион сильным ударом впечатал кулак в челюсть Дмитрия, вырвался и отпрянул к окну. Разумихин вскрикнул и опрокинулся на пол. Медленно встал, держась за стену. - А удар у тебя неплохо поставлен, - ухмыльнулся он, вытирая рукавом кровь с подбородка. – Не зря я все-таки тебе приемы для драк показывал… Раскольников дикими глазами взирал на товарища. Дмитрий прямо смотрел на него, не отводя взгляда, наполненного решимостью. Разумихин подошел к Родиону и коснулся кончиками пальцев его покрытой щетиной щеки. Тот вздрогнул, но взгляда не отвел. - Что бы ты ни делал, - шептал Дмитрий. – Что бы ты ни говорил, знай: я никогда тебя не оставлю. Никогда. И он без раздумий накрыл шершавые губы Раскольникова своими. - Хва… - хотел было воспротивиться тот, но ощущение уходящей из-под ног земли обуяло его. Родион ответил на поцелуй. Казалось, под кожей у Разумихина не кровь течет вовсе, а пламя. Сначала оно тлело, но с каждой минутой разгоралось все больше. Тепло этого пламени понемногу передавалось и Раскольникову. Ему чудилось, будто где-то в груди зажегся огонь, разгоняющий непроглядную тьму и мрак, полностью поглотившие его. Когда у обоих перестало хватать дыхания, они разорвали поцелуй. Разумихин смотрел товарищу в глаза и находил в них что-то новое. Раскольников уткнулся головой в грудь Дмитрия; тот со вздохом облегчения положил руки ему на плечи. Сердце гулко стучало. «Что же это? – изумлялся Родион. – Я не прогоняю его? Почему его любовь не тяготит меня? И я… я больше не хочу его гнать и быть один?» Но ответы на все вопросы он в глубине души уже знал. - Мы выберемся, Родька, - уверенно и тепло сказал Разумихин. – Воспрянешь ты, дел много сотворишь. Слово даю. - Дурак ты, - беззлобно прошептал Раскольников, вцепившись в рубашку на спине Дмитрия. – Болван неисправимый… Разумихин усмехался и гладил друга по спине. Так стояли они некоторое время, затем Родион шевельнулся и мягко освободился от объятий. - Опять у меня голова из-за тебя болит, - Раскольников опустился на софу и лег на подушку. Дмитрий накрыл его тонким одеялом, проведя после ладонью по его волосам. Спустя минуту Раскольников, впечатленный всеми произошедшими в этот день потрясениями, забылся.***
Первым, что Родион услышал после пробуждения, был резкий всхрап. Повернувшись, он увидел Разумихина, который, скрестив руки и откинувши голову назад, дремал на стуле. Родиону вспомнились их былые студенческие дни. Сколько раз он видел это спящее лицо, такое спокойное и умиротворенное? Внезапно Раскольников напрягся. Наличие, а точнее сказать отсутствие чего-то очевидного поразили его, и Родион никак не мог разуметь, чего же именно. Потом он понял – дождь, столь привычный для вечно холодного и отрешенного Петербурга дождь, перестал барабанить по стеклу. Раскольников встал с постели и, щурясь и покачиваясь, пошел к окну. Когда он отворил раму, в каморку ворвался свежий влажный ветерок, взъерошивший волосы бывшего студента. На улице больше не было желтой духоты и грязи, воздух был прозрачен и чист, как стекло. Вдали раздавался негромкий, разливистый колокольный звон. После грозы люди еще не вышли из своих домов. Стояла тишина. Раскольников протер глаза и вгляделся в небо. Сквозь тяжелые, однако уже рассеивающиеся тучи то тут, то там пробивались лучи солнца. В Петербурге было спокойно.