Клетка для души

Её, Узумаки Наруто, Кьюби ненавидел. Она стала его сосудом, его тюрьмой, его пыткой. И судьбой. Улыбалась она тепло и искренне. Всем, даже е м у. И это была не злобная усмешка, не притворно ласковый оскал, а всего лишь плавный изгиб тонких губ — такой же, как и для остальных, кричащий искренностью и простотой. Наруто — это микс отрицательных привычек и положительных качеств, это раздражающий комок эмоций, это неприятный подарок судьбы от людей, которых Лис ненавидел всем своим несуществующим сердцем. Наруто абсолютно неженственная, ей плевать на чужое личное пространство и манеры. Наруто небрежная, с ершистыми волосами на макушке и мозолистыми пальцами, в которых кунай лежит привычнее, чем заколка. Наруто лохматая, дикая, до скрежета зубов твердолобая, смотрит постоянно исподлобья своими сапфировыми зенками и руками лезет куда не надо. Наруто с детским любопытством касается его рыжей шерсти — грубой, со следами запёкшейся чужой крови, выгоревшей от огня человеческих техник — и вытягивает потресканные от ветра губы в очередной белозубой улыбке, мол, и чего боялся. Наруто очень добрая. Она очень бесит. «Я стану твоим первым другом, даттебайо!..» Абсурдная девушка. Назвать её девчонкой не поворачивается язык — она слишком много повидала за свои двадцать лет, судьба её невзлюбила. Но на войне эта беспардонная Узумаки не выжила бы без его, демона, помощи. Она просила, умоляла, долбилась через прутья клетки и мотыляла головой, как в припадке, срывая голос: — Ты ведь не хочешь умереть, Лис?! Помоги, мол, Лис! Мы не только свои шкуры в отдельности спасаем — мы едины! Кьюби смотрел на неё, такую отчаянную, злую, /напуганную не за себя, а за него/, и понимал, что другую джинчуурики он бы не послушал. Узумаки — клан, прозванный Аловолосыми демонами. Их непростой характер, нечеловеческая выдержка, их скрытая сила… Только такие как они могут удержать демона и подчинять на уровне глаз Учиха. Внешне Наруто выглядела так, будто готова призвать метеорит. А на деле?.. Она была Узумаки лишь частично. Это её подвело в самый неожиданный момент. «Эй, ты! Я не могу позволить тебе сдохнуть!» Какой бы она не была, Лис знает её лучше всех. Почему? Потому что Наруто — его соулмейт, и он чувствует её бессознательно, инстинктивно, бессистемно. Считывает остатки сердцебиения, ревёт дико, царапает клетку. Дико это, и странно даже для демона — получить привязанность к смертному, — но это факт, и он не оспоримый, не отмахнешься. Его тёмная часть влилась в её сломанную печать и тело, почти бездыханное и скулящее от боли — спасибо Минато, что вовремя подоспел, и Сакуре, что помогла ей продержаться до того момента. Теперь Узумаки, мировая героиня и любимица народов, размеренно гладит его потемневшую грубую шерсть и сравнивает её с наждаком, но, будто мазохистка, продолжает проводить по ней своими хрупкими ладонями. Хрупкие они не потому, что изящные — до изящества она далека, но пальцы имела на диво тонкие. Нельзя сказать, что Лису приятно и она «дарит ему тепло» своими прикосновениями — это просто не противно. И, наверное, хоть так они могут быть вместе: Узумаки приходит в подсознание, болтает о всякой чуши, просит дурацкие советы и гладит-гладит-гладит… Он почти дворовой кот: одичал до невозможного, но так хочет ласки. …Совсем скоро Наруто стала взрослой. В двадцать один на её мизинце наконец проявилась длинная красная нить, которая тянулась к его, Курамы, лапе. В полумраке нить отливала бордовым. Наруто никогда не прочитать по лицу: на ней вечная улыбка, но она, Лис понимает, разочарована: её любовь к красноволосому Казекаге только-только расцветала нежным бутоном её любимой камелии, как пришло осознание того, что...что всё напрасно. Разве не соулмейты становятся идеальной парой? Разве она может разрушить отношения с Курамой, когда с таким трудом было завоёвано его доверие? Но разве это нормально? Связь д е м о н а и человека? Кураме её метаний не понять. Он ведь её не сковывал. Он не обязывал её быть с ним. Он вообще ничего не делал. Если в его несуществующей ядовитой душе и способна зародиться любовь к живому, Наруто придётся быть в разы настойчивей, чтобы её заполучить. Она приходит к нему в подсознание спустя целый год. Ей двадцать два, у неё всё такие же растрёпанные лохмы пшенично-жёлтого цвета, постриженные до плеч, большие глаза-сапфиры, отражающие звёздное небо, и худые мозолистые пальцы. — Я буду с тобой, Курама, — заключает Наруто, пряча усталые глаза с синяками от недосыпа под чёлкой. Она называет его по имени всего, кажется, во второй раз, но он так разнится с тем, первым, когда они мчались в эпицентр войны, в самое месиво, и боролись против хвостатых и Тоби. Его уши чуть заметно шевелятся в темноте. Он её слушает. Он всегда слушает и слышит, даже если желания на это нет. — Человек... Ты хоть понимаешь, что говоришь? — он бы и расхохотался по привычке, не будь уверен, что джинчуурики не уйдёт обиженная и на взводе: не нравилось ему в последнее время видеть её такой. Он бы не мешал. Казекаге так Казекаге. Это её право, а нить хоть и не перерезать, но она не помешала бы. Было проще, когда Наруто Узумаки просто была мелкой противной пигалицей — несчастливым отродьем его врагов. Узумаки недовольно поджимает губы — надо же, впервые они масляно блестят помадой — и скрещивает руки на груди, мол, и чем это ты недоволен? Защитная реакция, броня, щит — могла бы, ещё и оскалилась. Лучше бы Кушина передала дочери свой талант к фуиндзюцу, а не характер. — Понимаю. Я освобожу тебя из клетки, даттебайо. Наруто может. Не навсегда, не навечно, но может. Но чушь это, чушь. Бре-дя-ти-на. Лис не предполагает, он знает. Люди демонов не любят. А демоны не любят людей. Курама поддаётся джинчуурики только тогда, когда та приподнимает тонкую материю сетчатой футболки и прижимает пальцы к печати, открывая замок. Небольшой сгусток чакры вырывается из девичьего тела, преобразовываясь в человеческую форму, покрытую лёгкой рыжеватой дымкой — та поначалу жжёт, плавит воздух, но быстро исчезает. Он, Курама, ядовито рыжий и с белыми руками, стоит, не шевелясь, когда джинчуурики его решительно делает шаг ближе. Джинчуурики перестала винить Лиса в смерти родителей, много обдумала, много в чём уступила самой себе. И теперь ей проще воспринимать Кураму не только как демона. Поэтому она прижимается к его высокому и теплеющему телу так крепко, будто пытается впитать его в себя, и сердито шипит, когда ощущает лишь холод его глаз на макушке и жгучую, почти что показательную безответность. — Я — демон, Наруто. Ничего не могу тебе обещать, — Лис предупреждает её снова. Он ведь не влюблён — это она хочет влюбиться. Неужели в юной человеческой душе так много пустоты, что её может заполнить только демон? Неужели Наруто и вправду это нужно? Она приподнимает голову и заглядывает в лисьи глаза, чуть раскосые и такие же алые, как свежая кровь на мёртвой коже. Тело покрывается мурашками: куноичи инстинктивно выгибает спину и Лис чувствует едва вздымающейся грудью каждый изгиб, каждый открытый кусочек бронзовой кожи. Наруто сглатывает тяжёлый ком в горле и кивает, сминая пальцами упругую кожу его белых плеч. Стерпит, добьётся, победит. Не впервой. Наруто опять решила плюнуть на стереотипы, на собственный страх и сомнения — она не привыкла выбирать обходные пути. Нерешительно протянув руку, проводит кончиками пальцев по линии бледных острых скул, направляясь к затылку — так нежно и аккуратно, как гладила раньше по лисьей шкуре, так, что хочется снова поддаться её рукам, приластиться, впитать душевное тепло. — Я знаю, Курама. Его руки оплетают её талию.