Asshole

— Ааа, горячо-то как… — Джинхван появляется из кругов пара со смешно завязанным полотенцем на голове, раскрасневшийся и разомлевший. Не то чтобы Джинхван любитель попариться в бане — он итак среди всех парней с самой плохой терморегуляцией — но это невероятно расслабляет, как оказалось. — Я чувствую себя желе! — Как ты можешь быть желе, хён, если ты — секси пироженка! — Чжунэ появляется из проема, тоже весь в клубах пара, с полотенцем вокруг бедер, и сразу тянется к полочке, где оставил свои серьги. — О, вот они… Чжунэ слепо нашаривает дырочки у себя в ушах, промахивается, и наклоняется к Джинхвану, прося того помочь с серьгами. — Айгу-я, Чжунэ, это обязательно сейчас делать? — Ну, хён, я же тоже хочу быть секси! Джинхван по-отечески кивает и хлопает Чжунэ по плечу, мол, ты секси-секси, не переживай, отчего лицо Чжунэ довольно растягивается в улыбке чеширского кота. — Ты его еще за ушком почеши, матерь божья, хен! Что вы тут устроили за секси-шмекси, я не пойму? — Юнхен появляется в том же проеме, где все еще клубится горячий влажный пар, и сразу задирает рукава своего белоснежного халата, чтобы укоризненно указать тонкой рукой на Джинхвани-хена, заботливо копошившегося рядом с Чжунэ. — Гляди на него, он аж присел, чтобы тебе удобнее было! Айгу-у, вы меня доведете все… — Ты о чем, хён? — из бани высовывается закутанная в полотенце голова Чану, за которым паровозиком, схватив макнэ за бока, выруливает Донхёк, красный как помидор. — Кажется, я знаю, о чем он… — О чем? — одними губами спрашивает Чану, поворачиваясь к Донхеку. Его лицо, обычно невероятно белое, сейчас все пышет ярким цветом, словно распустившийся мак, Донхек прикрывает глаза рукой и пытается отмахнуться от Чану, потому что никак не может унять то ли смех, то ли рыдания, которые вдруг рвутся из него с новой силой. В бане он проржался аки конь, и надеялся, что его уже отпустило, но не тут-то было. Он прыскает в кулачок и задирает голову, чтобы остановить подступающие слезы. — Хён, ты чего? Я не понял, хён, объясни-и, — тянет Чану, легонько потряхивая Донхека за плечи. Тот кивает и нервно хихикает, продолжая пялиться в потолок и прикрывать рот. Чану дуется и поворачивается к Юнхену. — Хён, ну чего он? В чем дело? — Ой, не спрашивай, паразит. Как можно быть таким непроницательным, Чану-я? Чану округляет свои зенки и обиженно хлопает ресницами. Донхек за его плечом раздобыл где-то веер и усиленно машет им, утирая глаза и хихикая. — Бобби-хен тоже такой же деревянный, как Чану, — замечает он, снимая со щеки особо крупную слезу. — А-айщ, — Юнхен всплескивает руками и укоризненно качает головой. — Не говори. Как жаль, что я всё это первым замечаю и страдаю. — А чего тебе страдать-то, хён? — Чжунэ аккуратно поворачивает голову, пока Джинхван поправляет ему волосы. — Мы то уже все в курсе. Правильно я говорю, хён? Джинхван проглатывает смешок и усиленно кивает, гладя Чжунэ по затылку. — Айгу-у, и этот туда же, — от острого взгляда Юнхена не укрываются эти нежности между парнями, он снова всплескивает руками, а потом прижимает пальцы к вискам. — Все, пора домой, у меня кровь в мозгах стучит, мне нужен отдых! Вы все соки из меня выжали сегодня… Донхек не выдерживает и начинает снова гоготать в голос, хватаясь обеими руками за живот. Юнхен стягивает полотенце с плеча и начинает хлестать Донхека по заднице и бокам, пока тот бегает от него по раздевалке и кричит «Соки! Соки-и-и выжали! А-а-а, не могу! Хён, помоги-и!». Джинхван наливает себе стакан апельсинового фреша, из-за которого, по всей видимости, и разволновался Донхек, и предлагает второй стакан Чжунэ. Тот выпивает холодную жидкость залпом, резко выдыхает и жмурится — в висках застучало. — Ладно, сваливаем. Надо оставить этих двоих здесь, чтобы они поубивали друг друга и больше не смущали бедного Донхека. А Юнхён того и гляди скоро вздернется. — Блин, вы о чем, хен? Я ни черта не понял. — Чану-я, пойдем, домой. Забей. — Я вам в следующий раз тоже не расскажу, если что-то узнаю. Джинхван с Чжунэ переглядываются. — Если ты что-то узнаешь, то лучше не рассказывай. — Да, — кивает Чжунэ, поправляя пояс и натягивая свою любимую черную панамку. — Мы и знать-то не хотим. — Верно, — Джинхван потрясывает указательным пальцем перед лицом. — Меньше знаешь — крепче спишь. Чану пожимает плечами и выходит вслед за хёнами из раздевалки. Юнхен устало сгребает свои вещи и тянет остывающего Донхека за собой. — Пошли, я правда больше не могу, — ноет Юнхен. — Я устал. — Идем-идем… только, как думаешь, выключить свет? Юнхен вздрагивает. — Зачем? — его глаза подозрительно косятся на закрытую дверь в парилку. Дверь абсолютно обычная, деревянная, без каких бы то ни было странностей, но Юнхен смотрит на нее так, словно она сейчас точно какой-то фокус выкинет, степень его недоверия зашкаливает за все отметки. — Ну, — неуверенно тянет Донхек. — Так… понимаешь, хён, так… Романтичней! Донхек опять складывается пополам, хлопая себя по коленкам и задыхаясь от смеха. Юнхен в который уже раз за день хлопает себя по лицу со всей дури, потом горько жалеет об этом, потому что остается след, хватает Донхека за рукав и вылетает пулей из раздевалки, окрикивая ушедших вперед парней. Тишина. Свет моргает, но не пропадает совсем. На полу и лавках разбросаны вещи — майки, кроссовки, худи и штаны — всё сплелось в адскую смесь и покоится кучками по разным углам. Вся комната дышит жаром, из парилки то и дело через щелочки вытекают струйки пара, вся одежда пропиталась запахом мяты, которую притащил Юнхен, чтобы «дышать над водой, а то все достали носами хлюпать, спать мешаете». Вдруг слышится треск и жалобное «ай!». Из кучки одежды в дальнем углу вдруг загорается свет и играет припев Dumb&Dumber. Телефон вибрирует, пока за стенкой слышна потасовка: кто-то повышает голос, и раздаются глухие удары. Наконец, дверь в парилку распахивается, и Бобби вылетает, придерживая полотенце одной рукой, и бежит к телефону, едва не поскальзываясь на ходу. — Алло! Алло, мама? — Надеюсь, ты подвернешься и умрешь, Киимба-а-аб! — Заткнись, ты!.. Алло? Алло, мам! Мам! Ай, блин, нет связи… Заткнись, ты там! Черт! Что делать? Что делать? — Снимать трусы и бегать! — Ханбини, серьезно… Заткнись! А не то я… Черт! Телефон отчаянно моргает и вырубается. Ни связи теперь нет, ни заряда. Бобби тяжело опускается на лавку и запускает руку в волосы. Весь день как-то сумасшедший. Ханбин начал доставать с самого утра. Сделай, говорит, мне, Кимбаб, фреш из манго. Бобби, что, делать больше нечего? А Ханбин, знай себе, стоял в дверном проеме его комнаты, нацеливая свой лидерский взгляд ему прямо в душу, и угрожающе скрещивая на груди руки. Ханбин говорил, что Бобби ему должен за моральный ущерб, когда по трансляции на vlive сказал, что ему не нравится, когда лидер его мнет. Ханбин был жутко зол и обижен, Бобби никогда не говорил ему раньше такого, хотя мог бы и сказать, раз не нравится. Зачем вот так вот? Когда все видят, как Ханбин смущенно краснеет и тихо обещает так больше не делать, становится мучительно стыдно и душно оттого, что минуту назад он еще мог сжимать его ладонь в своей, и это не считалось чем-то неприятным. — Ты охерел что ли? — бросил тогда Бобби, прикрываясь одеялом, словно Ханбин намеревался сейчас стянуть его и сожрать Бобби целиком. — Это ты охерел, Кимбаб. Хён. Лидер намеревался использовать всю свою власть, чтобы нагнуть Бобби. Во всех смыслах. Бобби, конечно, удивился фрешу из манго, но решил, что это какая-то дурацкая прихоть для скрытой камеры, и что можно выжать сок из апельсинов, что он и сделал с помощью выжималки. Когда Ханбин увидел венец его трудов, он так разволновался, что закусил губу до крови, и так сильно сжал в руках апельсин, что тот лопнул, и сладкий сок потек ему прямо на шорты. — Какого хрена, Кимбаб? Я же сказал из манго, что непонятного, а? — Из апельсина тоже вкусно. На, Ханбини, не дуйся, — Бобби по-свойски подкатил к Ханбину со стаканом, и прислонил холодный край к его багровеющей губе. — М? За Бобби-хёна глоточек, давай? Ханбин так и замер, глядя Бобби прямо в душу, хотя нектар на стакане разъедал ему ранку на губе и щипал. Бобби следил за выражением его глаз, тоже постепенно меняясь в лице от радостно-придурковатого до серьезно-виноватого. Что не так то? Из апельсина даже вкуснее, из манго там разве выжмешь чего — одна мякоть, фу, пить такое противно. Но Ханбин явно не оценил перемены слагаемых. Он, наконец, аккуратно отвел стакан от губ, смерил Бобби убийственным взглядом и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью. Через час у Бобби завибрировал телефон — смс-ка от Ханбина. «Дуй в студию». Бобби пожимает плечами — сегодня выходной, но раз Ханбин позвал, то надо идти, отодвигая все планы порубиться с Донхеком в приставку. В студии Ханбин его уже ждал — все такой же смурной взгляд, как утром, скрещенные на груди руки и голос, от которого хочется с разбегу выйти в окно. — И года не прошло. Бобби мнет в руках кепку и переминается, стоя в дверях. Вроде бы он ничего такого не сделал, прибежал сразу же, как получил сообщение, так почему так виновато себя чувствует? Не оттого ли, что Ханбин специально вбивает в него гвозди своим взглядом и разговаривает так, словно хочет поссориться? — Да ладно тебе, дружок, ты чего, — Бобби решает не мучиться домыслами, подшагивает к Ханбину и сгребает его одной рукой, прижимая к себе и вдыхая запах его шампуня. — Щас всё будет тебе. — Ну посмотрим, — Ханбин в его объятиях так и стоит с руками на груди, пыхтит куда-то в шею, потом вздрагивает и отстраняется. Пододвигает кресло и валится на него, словно ему подкосили ноги. Бобби ощущает пустоту, потому что Ханбин был очень горячий, а он только что пробежал по лужам под дождем, чтобы оказаться здесь, затем тяжко вздыхает и садится на диван. — Зачитай свою партию для этого трека, я набросал несколько строк, хочу записать сегодня и отдать уже. — Ты записал? — Бобби наклоняется вперед, словно не расслышал, и пытается выловить взгляд Ханбина, уткнувшийся в свои коленки. — А как же я? Я же всегда сам свои строчки пишу. Ханбин молчит, мнет в руках края своей рубашки, поправляет очки и все еще молчит. — Ну, раз ты не хочешь, я Рэсона попрошу… — Ч-чего?! — Бобби аж поперхнулся. — Какого-такого Рэсона? Ты чего, Ханбина? Это шутка что ли? Я не догоняю. Ханбин поднимает на Бобби мучительный взгляд, но потом его лицо как-то суровеет, и он хмурится. Он разглядывает Бобби, и тот замечает, как желваки вдруг намечаются под чужой кожей. — Рэсон очень круто читает, мне в принципе без разницы, кто на демо записан. Директору тоже. — Что я такое слышу? — одними губами шепчет Бобби. Он растерян. Снимает кепку, мнет ее, снова надевает. Встает и расхаживает по маленькой комнатке, которая так долго была только его и Ханбина, несколько долгих лет, а теперь тут, оказывается, ошивается какой-то несчастный Рэсон, и Бобби уже и не нужен для записи демо. Это вообще что такое тут творится? Да, Бобби как-то легкомысленно оставил тут всё на произвол судьбы, вот и получает теперь удары под дых откуда не ждал. — Зачем вообще тогда позвал? Сказать, чтобы я валил отсюда? Бобби останавливается перед Ханбином, упирая одну руку в бок, а другой нервно хватаясь за шею. — Да нет, читай ты, если хочешь, — Ханбин собирает все свое актерское мастерство в кулак, чтобы равнодушно дернуть плечами и снова поправить сползающие очки. Он такой худенький и бледный, Бобби как никогда вдруг ощущает, что стал гораздо мощнее их лидера, и в случае драки, наверное, он смог бы отправить его в нокаут. — Мне в общем-то без разницы. У Бобби отваливается челюсть. Это так смущает, что Бобби вдруг чувствует, что он зашел в какую-то левую дверь к какому-то незнакомому человеку, что ему здесь совсем не рады, его не ждали, и аккуратно просят уйти. Он так и не находится, что ответить, просто выходит из студии, и ошалело идет по коридору, не понимая, отчего так заходится сердце — оттого, что он хочет ударить Ханбина так сильно, чтобы тот сломался, или оттого, что что-то внутри него словно ухнуло в пропасть и навсегда исчезло. После обеда на кухне все сидят и обсуждают новую игрушку на нинтендо. Ханбин флегматично жует чипсы, хотя знает, что от них у него высыпет на щеках и придется залепить пластырем, но ничего не может с собой поделать — хочется. В дверях появляется Бобби, весь мокрый, без своего этого обычного клича «Бобби-оппа прише-е-ел!», сбрасывает с себя куртку, кроссы и, не говоря ни слова, плетется в свою комнату. Ханбин провожает его пустым взглядом, но потом встает и идет следом. — Хён, а ты ничего не забыл? — Чего тебе? — Бобби чувствует спиной, как Ханбин снова сцепил руки на груди и тупо пялится на него, пытаясь подбить на что-то, чего Бобби пока не понимает. — Кажется, сегодня твоя очередь раскошеливаться на наш совместных выходной. Да, ребят? В гостиной все разом затихли. — Чего, хён, ты говоришь? — Чану такой же деревянный, как Бобби, но Юнхен со своим вечным «айгу-у, Чану-я» затыкает ему рот ладонью и тянет на себя, чтоб не вырывался. — Они говорят «да», — отвечает за всех Ханбин, ведь он лидер, и может отвечать за любого из них хоть под присягой, и никто ему ничего не сделает. — И что ты предлагаешь? — Бобби сдается, валится на кровать, откуда пытается найти такой ракурс, чтобы не видеть Ханбина, почему-то занимающего весь обзор. — Вам всем пойти в баню, может? А мне свалить? Он усмехается, понимая, что вышло немного саркастично, хотя он этого не предполагал. Бобби не знает, какими странными путями рождается в голове Ханбина мысль, но он вдруг хлопает в ладоши и выдает: — Действительно, а не пойти ли нам всем в баню, а? И тебе тоже, конечно, Кимбаб. После чего Бобби прикрывает глаза, расслабленно улыбается и показывает Ханбину фак. Опять же, он не знает, что вообще происходит в воспаленном мозгу их лидера, и насколько четко он видел этот фак в полумраке Боббиной комнаты, но Ханбин вдруг срывается с места так резко, что Бобби даже напрягается, приподнимаясь на руках, и успевает только испуганно охнуть, когда Ханбин всем весом наваливается на него, хватает его голову обеими руками, обдает горячим дыханием шею и больно-пребольно кусает Бобби за ухо, облизывая и запуская язык в ушную раковину. — Ну что, неприятно, да? Унизительно? Козлина ты, хён, последняя! Бобби орет, пинает Ханбина ногами и толкает руками в грудь, но тот вцепился в него клещом и, кажется, серьезно намерен выпить из него всю кровь. На звуки криков все кидаются из гостиной в комнату, вспыхивает свет, и Юнхен в кои-то веки зажимает свой собственный рот рукой. — Они дерутся или что? — шепчет Чжунэ на ухо Джинхвану. Тот наливается цветом и не знает, куда смотреть. Чану и Донхек сразу же с криками бросаются разнимать рэперов, но Джинхван успевает заметить, как язык Ханбин скользит по скулам Бобби, а крики ужаса того начинают походить на довольные стоны. Он сам запустил руку Ханбину под рубашку, и хотя они больно щипали друг друга, Бобби слишком однозначно гладил после этих щипков лидера по заднице, закидывая на него ногу и подминая под себя. Вечер был определен, когда все всё-таки собрались в баню. Ханбин по дороге еще несколько раз докапывался до Бобби и пытался его пихнуть или поставить подножку. Бобби упорно уворачивался от всех пассажей, а в особенно активные моменты, стопорил лидера, отодвигая ладонью его лоб от себя подальше. Кажется, Ханбина это заводило еще больше, поэтому когда они все вместе зашли в парилку, у него лицо немедленно покраснело, и первые струйки пота побежали по вискам. Он завалился на самую верхнюю скамью, явно пытаясь покончить там жизнь самоубийством, пока Бобби, сжалившись, не стащил его, брыкающегося, на пол. У них снова затеялась потасовка, во время которой Ханбин стаскивал с Бобби полотенце и хлестал его по всем самым больным местам. Все были просто в шоке от этого: Донхек плакал, Юнхен причитал, а Чану постоянно подливал воду и топил печку, поэтому почему-то все пропустил и совсем не понимал, что происходит. Чжунэ осторожно сжимал голову Джинхвана в руках, закрывая тому глаза: «Не смотри, хён», и качал головой, не зная, вмешаться ему, потому что они и покалечить друг друга могут, или же им все-таки это нравится, потому что их реально не поймешь: Бобби то матерится, толкая лидера, то смеется как ребенок, запуская руки тому в волосы, чтобы взлохматить. Ханбин смотрит так, будто намерен хорошенько отлупить Бобби по крайней мере, если не убить, но он постоянно хватает его руки, притягивает к себе и кусает за шею, долго не отлипая, а Бобби в эти моменты то ли хнычет, то ли что, и прижимается сильнее, и лупит Ханбина со всей дури по заднице так, что это выглядит не как драка, а как что-то совсем противоположное… В конце концов они сваливают, не в силах больше смотреть на эти жуткие вещи. — Кимбаб, ты там умер, что ли? Иди сюда, давай, мы еще не закончили с тобой. — Да отвали ты! Совсем больной, — последнее Бобби бурчит себе под нос, сминая полотенце на коленках. Может Ханбин и больной, это не трудно было принять, ведь он всегда был с приветом, чего тут скрывать. Но то, что Бобби сам тоже — больной — стало для него совершенно неожиданной новостью, потому что оттого, как Ханбин навалился на него приятной тяжестью тогда, у него в комнате, как мокро поцеловал ухо, как прошелся рукой по спине, а потом по мышцам на животе — всё это заставило Бобби просто вспыхнуть, как факел, покрыться мурашками и даже резко вспотеть. Осознание навалилось на него, и он резко понял, что без прикосновений Ханбина, которые он так грубо отмел после первой трансляции vlive он просто невыносимо скучал, до мигрени, зубного скрежета и дикого стояка у себя в штанах. И даже сейчас, было так стыдно перед ребятами, пытался закосить все эти странные дела под драку, но какой дурак в это поверит — у Бобби такой стояк, что все болит и в горле пересохло. — А-а-а, я сейчас умру тут, Кимба-аб! Ты чего там застрял? Бобби откладывает бесполезный сейчас мобильник, запахивается полотенцем поплотнее, хотя не уверен, поможет ли это против Ханбина, и решительно идет в парилку. Ханбин валяется на полу, весь разомлевший и горячий, обволакиваемый паром, у него наверное давление под сто шестьдесят, он красный до одури, и Бобби становится его жалко. Он берет его под ноги и шею, и выносит в раздевалку, где Ханбин наконец разлепляет глаза. — Ты меня убиваешь просто, чувак, — шепчет Бобби ему в шею, усаживая рядом с собой на скамью. Его губы несмело водят по плечу Ханбина, останавливаются и прижимаются к горячей мокрой коже. Ханбин вздыхает и обхватывает шею Бобби руками, рассеяно перебирая пальцами волосы. — Я так хотел тебя убить, но понял, что лучше ты меня, чем я тебя. — Поэтому ты меня так подначивал? — брови Бобби удивленно ползут вверх. Ханбин смущенно опускает ресницы и несмело улыбается, отчего на его щеках появляются ямочки. Бобби смотрит на них завороженно и думает, какого бы это было — коснуться их языком. — Ну ты в этом деле профи, скажу я тебе. Еще чуть-чуть, и я точно бы тебе врезал! — Бобби хрюкает, и вытирает полотенцем с лица Ханбина влагу. — Сейчас бы ходил с фонарем под глазом. — Да я бы тоже тебе врезал, — Ханбин хмурится, и Бобби кивает, конечно-конечно, врезал бы. — Не понял. Не веришь? Ханбин привстает с лавки и снова сцепляет руки на груди. Бобби с полотенцем в руке смотрит на него снизу вверх и понимает, какой же Ханбин невероятно классный. Даже сейчас — весь мокрый и красный, он такой красивый и горячий, что Бобби в очередной раз чувствует, как поджимаются яйца под полотенцем, а член нетерпеливо дергается. — Верю, — хрипит Бобби и тянет его за руку вниз, снова усаживая рядом с собой. — Я сейчас чему угодно поверю. Ханбин ужасно устал, и у него болит голова оттого, что поднялось давление, но его сердце заходится точно не от этого, а оттого, что полуголый Бобби так близко сейчас, от него пышет жаром, и на Ханбина накатывают волны возбуждения, одна за другой, и это уже становится совсем невыносимым. Он сегодня столько дров нарубил, что пора бы уже начинать варить кашу, поэтому он решительно стягивает с бедер Бобби полотенце, открывая взору его стояк. Бобби шумно вздыхает и не знает куда деть руки, поэтому решает схватиться ими за полотенце Ханбина, медленно стягивая и его. Ханбин тоже возбужден, у него стоит, на головке блестит смазка, и всё это оттого, что они дурачились полдня, оттого, что Ханбин хочет его, Бобби. А Бобби хочет Ханбина. Они поднимают глаза друг на друга и оба хихикают. Это так странно, кто-то скажет, неправильно, но отчего-то совсем таковым не ощущается. Бобби сползает на пол и тянет Ханбина за собой, касается его груди и чувствует, как под ладонью быстро-быстро стучит сердце — точно так же, как и у него. От этого у Бобби совсем сносит крышу, он поддается вперед, и находит губы Ханбина своими, они горячие, мягкие и таки податливые, что у Бобби все сжимается в груди, он пробует углубить поцелуй, и Ханбин послушно раскрывает рот, нежно дотрагивается языком до чужого языка и тихо стонет. — Кимбаб, блин. — Чего? — Ничего, просто… Блин. Бобби улыбается все шире, глядя как Ханбин опускает голову и нерешительно трет ладонью свое бедро. — Давай, иди сюда, — хрипит Бобби, наваливается на Ханбина сверху и надавливает коленкой между его ног. Ханбин дергается всем телом, потому что Бобби нажимает именно туда, куда надо, и сам чувствует его член, прижатый к своему бедру. — Неплохо так, да? — Шутишь? — только и выдыхает Ханбин, он не может себя контролировать, сжимает ногой ногу Бобби и пробует чуть толкнуться, отчего тут же стонет, закрывает глаза и бессильно свешивает голову на бок. Это слишком круто. Бобби целует его куда-то за ухом, вылизывает, не сильно кусает и тихонько двигается на нем, сжимая одной рукой за загривок, а другой поглаживая бок Ханбина. Тот трется ногой о ногу Бобби каждый раз, когда тот двигается ему навстречу, и это так хорошо, так классно, что Ханбин даже не понимает, то ли всхлипывает, то ли стонет. Он ведет руками вдоль позвонков Бобби, целует плечо и сжимает крепче, толкаясь вперед все уверенней. Вот это дела творятся. Они занимаются этим с Бобби, хотя чем этим — не совсем понятно, и Бобби, козлина еще та, не говорит, что это неприятно, наоборот — он рычит и несет какую-то чушь на английском, ему нравится, и Ханбину нравится, и даже непонятно, отчего его больше прет — от своих ощущений или от того, что на нем зажигает недотрога всея Кореи Кимбаб. — Ханбини, ты такой классный, — наконец он хрипит что-то, что Ханбин понимает. — А ты — нет. — Как это? — Бобби от удивления даже перестает двигаться на нем, и Ханбин тут же жалеет, что сказал это. — Ты сказал, что это тебе неприятно. Бобби смотрит на Ханбина — у того глаза рассеянно блуждают по комнате, он облизывает губы, сжимает Бобби за шею так сильно, что понятно — Ханбин совсем не девчонка, и вполне способен подмять Бобби под себя. Другой рукой гладит его живот, отчего становится горячо и влажно между нами, а потом нетерпеливо двигается под ним, призывая Бобби продолжить. — Давай, Кимбаб, — одними губами просит он. Бобби глядит на него завороженно и наклоняется. В паре сантиметрах от его губ он замирает, глядя как Ханбин умоляюще вытягивает губы, и не в силах больше просто смотреть, целует его глубоко и влажно, проходясь языком по губам и посасывая, и Ханбин увлеченно отвечает ему, чувствуя как Бобби толкается ему навстречу все чаще. — This is so good, — тянет Бобби, отрываясь на мгновенье от губ Ханбина. — Can’t believe I said that… — Нет, ты говорил, — Ханбин задыхается, потому что к нему что-то подступает, большое и горячее, с чем он не сможет бороться. — Говорил, что не нравится… — Очень нравится, друг, — Бобби дышит ему в шею и снова меняет ритм, толкается медленно, чуть надавливая ладонью на живот Ханбина. — Я бы всю ночь так делал. По Ханбину снова ползут мурашки, ему так нравится, как Бобби все это делает с ним. Он всегда был лучше, даже в рэпе, поэтому ничего удивительного, что у Ханбина все так скручивает внизу живота от любого движения Бобби. Кажется, он теряется в пространстве, когда Бобби вдруг неожиданно дергается, и становится вдруг очень горячо и влажно между ними. Бобби сползает на бок рядом с Ханбином, обхватывая его рукой и ногой и тяжело дыша в плечо. Ханбин чувствует, что большое и прекрасное, которое должно было прийти к нему, вдруг неожиданно отпускает его, становится даже прохладней, хотя в помещении невыносимая жара. И тут он чувствует на своем члене руку Бобби, и все ощущения возвращаются вновь. — Твою ж... — только и может выдохнуть Ханбин, потому что рука Бобби творит с ним такое, что заставляет Ханбина сжиматься всем телом и сладко стонать. Он бьется головой об пол, чувствуя, что сейчас кончит, и потом ощущает, как волны выбрасывают его на берег, ноги немеют, и как рука Бобби что-то размазывает по его животу. — Это просто капец полный, — дышит Бобби в шею Ханбину. — Но я бы хотел повторить. Ты как? Ханбин не может говорить, он ослеп и оглох, кончая, и чувствует только как Бобби целует его в плечо, гладит и покрепче прижимает к себе, и понимает, что от этого он теперь так бесконечно счастлив, что даже если зрение и слух не вернутся к нему — Кимбаб-то точно еще вернется.