(не)достижимый

Слэш
PG-13
Завершён
485
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
7 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
485 Нравится 6 Отзывы 72 В сборник Скачать

1/1

Настройки текста
Чувство, что здесь он лишний, преследует Марка с того самого момента, как он паркует свой не особо дорогой автомобиль в одном ряду с крутыми тачками ярчайших представителей золотой молодёжи. И только усиливается с каждым шагом, что он делает, преодолевая расстояние до дома своего старого знакомого, который оказался большим любителем устраивать грандиозные вечеринки и приглашать на них в такой форме, что «не прийти» из вариантов не просто вычёркивается — даже там и не появляется. Под кроссовками Марка хрустит гравий, на уши давит громкая музыка, которую слышно минимум за квартал и которая могла бы доставить хозяину дома много проблем, не будь район пустынным и пока только застраивающимся. Идеальное место для того, чтобы сбежать из города, напиться, подцепить кого-нибудь и расслабиться. Вот только Марка ни один пункт плана не привлекает. У него сегодня есть цель и есть шанс на её достижение, пусть мизерный, но есть, и ради него он готов тащиться не только на окраину города к зазнавшимся богачам, но и вовсе на край света. Он проходит через толпу людей, у каждого из которых обувь стоит дороже, чем его, Марка, автомобиль. Все они — незнакомцы и сливаются в единый мутный образ, на всех Марку наплевать, всем наплевать на него самого. Кроме, разве что, Ёнхо, который сегодня ночью для собравшихся Джонни, потому что, как говорит он сам, «Ёнхо вечеринки не устраивает, а вот у Джонни лучшие тусовки в городе». Что ж, пусть так, думает Марк, но вот знакомился он несколько лет назад именно с Ёнхо, и называть его так всё же привычнее. — Ма-а-арк, бро! — встречают его воплем в самое ухо, и тяжёлая рука Ёнхо оказывается у него на плече, почти придавливая к земле. — Не ожидал тебя здесь увидеть, но очень рад, проходи, пей, танцуй, чувствуй себя как дома. Я найду тебя чуть позже, а сейчас прошу меня простить, народ прибывает, не могу задерживаться. — Подожди, — пытается перекричать Марк музыку. — А… — Обещал приехать, — Ёнхо понимает с полуслова, потому что однажды Марку уже пришлось назвать причину интереса к одной конкретной персоне, не совсем правдивую, но всё же. — Но сам знаешь, стерва та ещё, не ясно, чего ожидать. Я бы не стал надеяться. Вот как. Хотя Марк, в принципе, не надеялся никогда — в его положении надеяться нельзя было совсем. Но шанс всё ещё есть, поэтому Марк только прячется на диване в слабоосвещённом углу с кое-как найденной бутылочкой минералки (ему, в конце концов, ещё за рулём ехать) и наблюдает за извивающимися рядом телами. Здесь столько красивых парней и девушек, что глаза разбегались бы, будь ему нужен хоть кто-то из них. А так остаётся лишь отмечать явные недостатки по сравнению с тем совершенством, что ему довелось впервые увидеть два года назад. Так, кстати, и не отошёл. Кто-то играет в банальнейшую бутылочку, кто-то и без бутылочки целуется в противоположном углу, кто-то курит, выпуская дым в тяжёлый, пропитанный ароматами воздух. Марк машинально нащупывает пачку сигарет в кармане своей серой неприметной толстовки и слегка успокаивается. В конце концов, он всегда может покурить тоже, и станет не так беспокойно. Терпение медленно заканчивается, утекает, как крошечные крупинки в песочных часах, но жалкое подобие надежды ещё живо и постоянно напоминает о себе навязчивыми воспоминаниями о шоколадного цвета глазах и карамельной коже, о стройных ногах и яркой улыбке. Если повезёт, он сможет увидеть всё это сегодняшней ночью, и жизнь скрасится хоть немного, хоть немного утихнет постоянная нужда в определённом человеке, которая вредит организму в тысячи раз сильнее, чем нужда в том же никотине. В один момент всё резко меняется — толпа оживает, приходит в движение, перетекая по направлению ко входу, и Марк, выйдя из заторможенного состояния, тянет шею, пытаясь понять, кто же смог настолько впечатлить людей, у которых есть всё и которых впечатлить практически невозможно. У него, по правде говоря, вариант всего один, и он, как Марк уверен на девяносто девять и девять, верный. Осознание этого заставляет сердце разогнаться до скорости звука, а мозг — подать сигналы к движению. Марк приближается к тому, кого окружила толпа, почти на автомате, словно завороженный. В дверном проёме, как Марк и думал, — тот единственный во всём мире человек, которому ничего не стоит взять его под свой полный контроль. В самом худшем смысле, почти до такой степени, что «а с пятого этажа спрыгнешь, если скажу?» — и прыгнет. Что один взгляд — и способность думать отключается, будто и не было её никогда. Как и сейчас. Стоит Донхёку меньше чем на секунду пересечься с Марком взглядами, осматривая собравшихся, как влюблённость, странная, заведомо безответная, оживает, бьётся слабыми крыльями с опавшими перьями о грудную клетку. Они даже не знакомы толком. Просто однажды «Марк, это Донхёк, довольно перспективная модель и местный разбиватель сердец, Донхёк, это Марк, он… просто Марк, мой хороший друг», брошенное Ёнхо, оценивающий Донхёков взгляд, а дальше — только наблюдение со стороны и тысячи сохранённых фото, потому что «просто Марк» Донхёку определённо не ровня. На нём тёмные брюки и поблёскивающая в неярком свете рубашка, которая вызывает у Марка ассоциации с ночным небом. Для Донхёка, который примерял на себя, кажется, все самые смелые наряды, какие только могли создать дизайнеры, подобные вещи даже просты, но Марку, как самому преданному его фанату, всё равно безумно нравится. Если начистоту, то Донхёк понравился ему бы в чём угодно. Он жадно ловит каждое чужое движение, подпитывая согревающие сердце чувства, наблюдает за каждым жестом, настолько изящным, что дыхание перехватывает. Но попадаться Донхёку на глаза нежелательно, и когда младший наконец пробирается к столу с напитками, проходя в опасной близости от Марка, тот быстрым шагом возвращается в свой тёмный угол, откуда, к счастью, обзор почти на любую точку огромной комнаты просто замечательный. Да и глаз натренирован, Марк за два года научился находить Донхёка в толпе за доли секунды. Донхёк пьёт, даже, скорее, целенаправленно напивается, болтает с кем-то, смеётся, запрокинув голову, успевает подойти как минимум к половине присутствующих, пусть и отходит от многих, незаметно скривив недовольную рожицу. Марк чувствует себя чёртовым сталкером, когда усмехается на очередное почти что брезгливое выражение на чужом лице, но его желание видеть Донхёка, смотреть на него, дышать с ним одним воздухом сейчас гораздо сильнее, чем слабый голос разума, доказывающий с периодичностью раз в пятнадцать минут, что так нельзя. Нельзя — это Донхёку танцевать. Марк видел, как он танцует, всего пару раз на таких же вечеринках, и этого хватило на всю оставшуюся жизнь. Потому что, пусть Донхёк и не являлся лучшим в мире танцором, даже, вероятно, не учился танцам и не мог показать чего-то сверхъестественного, он всё равно оставался Донхёком с поражающей грацией и энергетикой, Донхёком, которым Марк восхищался целиком и полностью, и этого хватало, чтобы сделать его танец крышесносящим. Вот Донхёк плавно ведёт бёдрами, вот улыбается какому-то танцующему рядом парню, вот прикрывает глаза, растворяясь в музыке, и эти незначительные по отдельности детали вместе буквально убийственны. Марк попросту не выдерживает. Он буквально сбегает на второй этаж, открывая все двери подряд и не обращая внимания на возмущённые восклицания тех, кто явно хотел остаться наедине, пока не оказывается в небольшой комнате с зелёными, будто в больнице, стенами, на которых развешаны гирлянды с мигающими в полутьме ярко-фиолетовыми лампочками. Пусть выглядят они слегка диковато, основной свет Марк решает не включать. Ему вполне достаточно этого, а ещё стоящего посреди комнаты дивана, на который можно залезть с ногами и закрыть глаза, пусть и даже так образ Донхёка не отпускает. То, что Донхёк действует на него уже практически губительно, заставляет задуматься. Насколько он, должно быть, влип, раз незначительных манипуляций со стороны младшего хватает для того, чтобы Марк почти с ума начинал сходить. Он прекрасно знает, что Донхёк не для него. Что они, без преувеличения, из разных миров, и всё, что ему светит — наблюдение со стороны. Осознавать это неприятно, даже в какой-то степени больно, но приходится, потому что иначе придётся ещё тяжелее. Открыв глаза, Марк отсутствующим взглядом смотрит на многочисленные горшки с растениями, которые Ёнхо, вероятно, притащил из разных комнат, чтобы нетрезвые гости не поубивали его драгоценных зелёных питомцев. Находиться среди цветов и листьев в какой-то степени даже успокаивающе, и Марк даже задумывается о том, чтобы завести какой-нибудь кактус. Или розу, если, конечно, получится за ней ухаживать. Будет сложно, зато живое напоминание о Донхёке — прекрасное, но с шипами — постоянно будет перед глазами… Хотя нет, Марка, наверное, не спасёт уже ничего. Это действительно зависимость. Поэтому когда дверь резко распахивается и в комнату вваливается слегка нетрезвое, как заметно по убавившейся в движениях грации, тело в запоминающейся блестящей рубашке, Марк даже не верит. Потому что, на самом деле, зачем Донхёку вообще приходить к нему, даже если случайно? — Я… Устал. Посижу где-нибудь здесь? И Марк, наверное, должен обезопасить себя и заорать «нет» во весь голос, но голос как раз-таки и пропадает, поэтому он только бездумно кивает, внезапно начиная испытывать поразительно сильное желание выкурить целую пачку. Донхёк практически аккуратно садится, откидываясь на спинку и открывая тем самым вид на загорелую шею, которую, как думает Марк, неплохо было бы зацеловать, коснувшись губами каждого миллиметра кожи, и это похоже на провокацию даже больше, чем недавний танец. — Я Донхёк, — внезапно представляется младший, слегка поворачивая голову в сторону Марка. — Модель, всё такое… — Я знаю, — вырывается без предварительного обдумывания. — Откуда? А, точно, Марк, да? Когда нас знакомили, у тебя были прелестные светлые кудряшки, как у Купидона, я вспомнил. Это было очаровательно, но с тёмными ты мне нравишься даже больше. После «нравишься» мозг у Марка отключается окончательно. — Джонни неплохой, — продолжает Донхёк, — и вечеринки у него неплохие тоже. Однако ничего примечательного я здесь не заметил, кроме твоей толстовки, которая стоит примерно как завтрак любого другого присутствующего, и, пожалуй, вон той орхидеи. Мне нравятся орхидеи, почти весь дом ими заставлен. А у тебя дома есть растения? Или, может, животные какие-нибудь? Я бы очень хотел кошку, британскую, возможно, или… — Донхёк. — Что? Они очень милые. — С тобой точно всё в порядке? — Марк даже со стеснительностью своей справляется от беспокойства. Он знает, что Донхёк болтает много и охотно, но сейчас к этому добавляется ещё «бессвязно» и «с ним», и общая картина выглядит довольно странно. — Я выпил больше, чем нужно, не обращай внимания. Это всегда действует на меня… Не самым лучшим образом. На самом деле я не люблю пить, да и вечеринки не люблю, но образ есть образ, а согласно ему я любитель крутых тусовок, который любит и может много пить, — Донхёк тянется, чтобы легонько похлопать Марка по колену. Его ладонь, как ощущается даже через джинсы, тёплая и мягкая. — Хотя всё, чего мне сейчас хочется, — это залезть под одеяло и посмотреть какую-нибудь глупую комедию с юмором чуть выше среднего, которая поможет мне отвлечься хотя бы на полтора часа. Я устал, Марк. Знал бы ты, насколько сильно я устал. Его ладонь всё ещё у Марка на колене, и старший, поколебавшись секунду, накрывает её своей, так бережно сжимая чужие пальцы, будто надавишь чуть сильнее — и хрупкие кости переломятся. А ещё потому, что до сих пор не верит собственному счастью, находясь словно во сне и Донхёка воспринимая как ангела, не меньше. Странно, а ведь он всегда думал, что у Донхёка всё хорошо. Тот выглядел счастливым, и Марк, ослеплённый влюблённостью, не смог разглядеть, что всё на самом деле совсем не так. — Мне совсем нельзя пить, — вздыхает Донхёк, переплетая свои пальцы с Марковыми. — Уже кажется, будто мы знакомы лет двести, и я могу рассказать тебе все свои секреты, надеясь, что ты не побежишь рассказывать их журналистам. Я ведь поразительно наивный, ты знал? — Не знал. Я ещё не встречал человека, который бы выглядел менее наивно. — Отлично, — усмехается Донхёк. — Значит, я хорошо справляюсь. Хотя тебе ведь всё равно никто не поверит, в крайнем случае, я получу немного чёрного пиара, поэтому… Они сидят молча некоторое время, Марк старается не пялиться на Донхёка очень уж откровенно, разглядывая вместо этого лампочки на стене так пристально, что глаза начинают слезиться, и только тогда, когда он вытирает их рукавом, стараясь сделать это как можно более незаметно, Донхёк начинает говорить. Он рассказывает о всех трудностях профессии, о том, что вообще не хотел становиться моделью, но его заметили, предложив большие деньги, и отказываться от такой удачной возможности помочь семье было бы слишком глупо с его стороны, а затем всё неожиданно закрутилось, и останавливаться было слишком поздно. О том, что контактирует он почти всегда с неприятными ему людьми, о том, что все друзья от него со временем отвернулись, о том, что сыт всякими мероприятиями по горло и о том, что всё оказалось гораздо, гораздо хуже, чем он мог предположить. Марк будто чувствует все его эмоции в той же степени, потому что горло сдавливает, а по спине пробегает холодок от осознания, что Донхёк действительно пережил всё это. — Ты сияешь слишком ярко, чтобы можно было заметить, насколько это для тебя тяжело, — говорит он, словно оправдываясь. Мол, я готов сделать всё что угодно, чтоб тебе стало лучше, но, чёрт возьми, я даже не представлял, что ты когда-нибудь снизойдёшь до моего уровня. — Сиять — не тяжело, — качает головой Донхёк. — Тяжело осознавать, что внутренней грязи больше, чем сияния. Ты не видишь и сотой её части, но если познакомишься со мной поближе, то сбежишь почти сразу. Две недели — максимум. — А что, если… — Марк набирает в лёгкие воздуха, будто готовясь к тому, что собирается сказать. — Что, если я хочу познакомиться с тобой поближе? Что, если я хочу отвезти тебя к себе домой, укутать в одеяло и посмотреть с тобой глупую комедию? Что, если я готов вытащить из тебя эту грязь, а если не получится, то смириться с ней и… любить тебя таким, какой ты есть? Донхёк молчит. И с каждой секундой его молчания Марку всё сильнее хочется провалиться сквозь пол прямо на первый этаж, хоть в гору пустых бутылок, лишь бы подальше от этой неловкой до безумия тишины. — Ты не готов меня любить, — возражает наконец Донхёк. — Ты, может быть, хочешь меня, да и я был бы не против, но давай не сегодня, хорошо? И словами громкими не разбрасывайся, я ведь могу принять за чистую монету, а тебе оно надо? Не надо, Марк, поверь мне, не надо. Я настоящий — совсем не тот идеальный парень с обложек. — Я знаю, — прерывает его Марк. — Идеальные парни не говорят незнакомцам о своих проблемах, у идеальных парней вообще нет проблем. Но я же не сбежал, верно? Сижу, слушаю, принимаю во внимание. И я не глупец, я понимаю, что образ может в корне отличаться от реального положения дел. Но пока что от того Донхёка, на которого я смотрел на расстоянии два года и которого был готов любить, ты отличаешься только в лучшую сторону. Ты не стервозный, не надменный, не эгоистичный. Да даже если бы и был таким… Это не важно. Блять, Донхёк, я просто влюбился в тебя по уши, понимаешь? — Я хочу понять. Но не могу себе этого позволить. Довериться незнакомцу и повесить на его обещания? Ты в своём уме вообще? На что ты надеешься? Какая любовь, Марк? Мы общаемся не больше часа! Донхёк начинает злиться, это слышно по ядовитому тону, видно по прищуренным глазам и понятно по словам, впивающимся, кажется, в самое сердце. Но Марк не обращает на это внимания, окрылённый внезапной уверенностью (или отчаянием?). Обратно всё равно уже не повернуть, а раз так, то нужно идти до конца, и будь что будет. — Я таскаюсь по этим мажорским вечеринкам в толстовке стоимостью как твой завтрак не потому, что мне хочется, а потому, что только на них у меня, простого смертного, есть шанс тебя встретить. Я влюбился в твою внешность ещё два года назад, и не мог полюбить тебя в полной мере только потому, что не знал тебя настоящего, но всё это время я был готов сделать это в любую секунду, как только шанс подвернётся. Я понимаю, что прошу многого, потому что по сравнению с тобой я — никто, но могу гарантировать, что ты не пожалеешь. Ну, по крайней мере, я буду стараться. Изо всех сил. Хотя бы день, Донхёк… В качестве испытательного срока. Донхёк снова молчит. Минуту, две, пять, и чем больше он молчит, тем яснее Марк понимает, насколько сильно только что облажался. Так сильно, что этот позор останется с ним навсегда, будет напоминать о себе во снах и наяву и проникнет под кожу. Чёрт, почему он не мог вовремя заткнуться? Почему вообще посмел надеяться, что они хотя бы секунду смогут побыть на одном уровне? Что у него есть шанс стать для Донхёка чем-то большим, чем жилетка, в которую можно выплакаться, на один вечер? Ответа от Донхёка, кажется, ждать не стоит, поэтому Марк медленно, всё ещё самым краешком сознания надеясь, что его сейчас остановят, поднимается, на негнущихся ногах направляясь к двери. Не останавливают. Его драгоценный час со звездой подошёл к концу. Спасибо, что пришли, расплатитесь, пожалуйста, спокойствием. Марк выходит из дома, даже не попытавшись найти Ёнхо, чтобы попрощаться. Всё как в тумане; у него перед глазами фиолетовые лампочки, искажённое гневом лицо Донхёка и звёзды на его рубашке. Он садится в машину и устало кладёт голову на руль. Признался, объяснился. Стало ли легче? Вопрос очень и очень спорный. Позволил бы Донхёк вытащить себя из тьмы, если бы Марк настоял? Вопрос спорный даже чуточку более. Марк уже собирается отъезжать, когда слышит, как кто-то бежит по гравию. Шаги приближаются, но он не спешит смотреть, поэтому стук в окно заставляет вздрогнуть. Марк опускает стекло и натянуто улыбается. — Если пришёл напомнить мне о стоимости моей толстовки, то лучше не надо. — Я пришёл напомнить о твоём обещании, — фыркает Донхёк, становясь похожим на того себя, за которым Марк так долго наблюдал со стороны. — За всю жизнь с вечеринок меня увозило множество людей, и среди них ты наименее подозрительный, поэтому, так уж и быть, ты выиграл свой шанс, вези куда хочешь, только чтоб с комедией и одеялом. И да, фильм выбираю я. Он коротко целует ошарашенного Марка в щёку, будто подтверждая свои намерения, и запрыгивает на переднее сидение, тут же начиная рассматривать салон автомобиля. Позже он, кстати, комедию выбирает американскую и вроде как почти классическую для жанра, а большой мягкий плед у Марка дома находит просто очаровательным. — Я дам тебе сколько угодно шансов, только ты избавь меня от этой грязи, хорошо? — говорит он за секунду до того, как провалиться в сон на Марковой кровати. Сам Марк, расположившийся на полу рядом, обещает себе и Донхёку, что обязательно избавит. Он должен это сделать.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.