Как хорошо уметь читать

Яков Платонович остался на ужин у Мироновых. Мария Тимофеевна все время щебетала о том, как повезло Анне, что князь пригласил ее в свою усадьбу, да еще в то время, когда там будет графиня. Она очень надеялась, что у Анны сложатся приятельские отношения с графиней, и та потом в Петербурге представит ее дамам своего круга, как говорил князь. Штольман разделял чаяния тещи, в совершенно чужом для Анны Петербурге ей совсем не помешали бы новые знакомства. Узнав характер Павла, он мог с уверенностью сказать, что он не стал бы иметь связи с чванливой женщиной, следовательно, графиня была не из тех, кто смотрел бы на Анну свысока, а то и вовсе с презрением из-за того, что она была женой незаконного княжеского сына. Вернувшись домой, Штольман решил определиться, какие из новых семейных снимков займут место с рядом с уже стоявшими. И не мог выбрать. Ему очень нравились все четыре, которые Павел вставил в изящные серебряные рамки — где он был рядом с Анной, где они были втроем и два его вместе с Павлом. Причем, как бы странно и это не звучало, он понравился на снимках себе сам. Он никогда не считал себя тем человеком, кто хорошо получался на снимках. Да и вообще не любил ходить к фотографу. Зачем? Он и так видел свое лицо в зеркале каждое утро, когда брился. Серьезное лицо полицейского следователя. И на снимках он был таким же — больше Штольманом, полицейским чиновником довольно высокого ранга, чем частным лицом со своими личными эмоциями. То, как он выглядел на художественных снимках, мало отличалось от его изображений в документах. Единственные снимки, где он до этого видел Якова Платоновича, даже скорее Якова, были с их с Анной празднования начала семейной жизни. На том снимке, что стоял на пианино, не только Анна, но и он сам получился замечательно. Он объяснял это тем, что это был один из самых счастливых дней в жизни Якова Штольмана. Сейчас он смотрел на свою карточку с Павлом и снова видел не Ливена и Штольмана, а двух Ливенов. Они были не просто похожи, у них была… похожая улыбка. Не та широкая счастливая улыбка, какая была у него снимке с Анной. Нет, улыбка, даже скорее полуулыбка, спокойная, мягкая, теплая, которая появляется сама собой, просто когда у человека хорошо на сердце… Значит, у него улыбка Ливенов? Какая у Павла и, возможно, была у его настоящего отца Дмитрия Александровича. Может, такая улыбка Дмитрия и заронила первое чувство в сердце Катеньки, его матушки? Ведь чем-то же покорил ее князь, который был до этого так непостоянен в своих увлечениях? Или, живя в имении родственников, она не только не знала, что князь Ливен приходился ей троюродным братом, пока он не приехал ее навестить, но и вообще никогда не слышала о нем и, значит, не знала о его репутации повесы. И поэтому восприняла его таким, каким он предстал перед ней — молодым мужчиной, способным на серьезные чувства, глубокие и сильные? Ведь если б она видела его другим, вряд ли бы она позволила ему большее, чем поцелуи… А потом, после того, как была разлучена со своим суженным его безжалостным отцом и была выдана замуж за другого, согрешила с ним и родила от него сына… Яков Платонович вздохнул и поставил карточку рядом с портретом несостоявшейся семьи князя Ливена — им самим, его любимой женщиной и их сыном, который был его копией… Затем он разместил рядом снимок, на котором он был вместе с Анной и Павлом и еще один — где они с Павлом были в шляпах, с княжескими перстнями и тростями с гербом Ливенов. На пианино образовалась целая галерея семейных снимков. Карточку, где он был с Анной, он поставил в спальне на свою прикроватную тумбочку. Пусть стоит тут, хотя бы пока Анны нет дома. На следующий день начиналась трудная, полная дел неделя, и Штольман решил лечь пораньше. Но сон к нему не шел, так как в голову лезли разные мысли. Как там Анна? Как они доехали до станции? Удобно ли ей будет в поезде? Понравится ли ей в усадьбе Павла?.. Он отправил Анну вместе с Павлом… Когда он хотел отослать Анну из Затонска, он думал только о том, чтобы она уехала подальше от возможных неприятностей. Теперь, будучи не в состоянии заснуть, лежа в одиночестве в супружеской постели и скучая по Анне и душой, и телом, он подумал, с кем она уехала… С красивым, привлекательным мужчиной, у которого море обаяния и еще больше… опыта с женщинами… Мужчиной с княжеским титулом и состоянием — тем, чего не было у него самого… Любая женщина заинтересовалась бы таким, вон как Мария Тимофеевна была им очарована… А он отправил с ним Анну, его Анну… Ну не дурак ли?.. Яков Платонович внезапно понял, что это не просто рассуждения, а ревность… именно ревность… Та, про которую спросил в Петербурге Павел… Павел сказал, что ему и Александру понравилась Анна, а сам он пробормотал что-то вроде того, что это неудивительно, поскольку Анна красивая молодая женщина, а Александр молодой человек… Тогда Павел удивился, неужели он ревнует Анну к каждому мужчине… Нет, не к каждому… ну почти… Конечно, та его ремарка про Александра была глупостью. Кто Александр? Симпатичный мальчишка, пусть даже и познавший женскую ласку. Но Павел… он — исключительный мужчина… во всех отношениях… Его мысли могли завести его куда угодно, но голос разума следователя Штольмана вмешался в их ход: «Ты, Яков, не просто дурак, а круглый дурак, идиот… Разве у тебя есть основания для ревности? Или ты сам их пытаешься придумать?» Он должен был признать, оснований для ревности не было, ни малейших. Анна была любящей и очень преданной женой. Павел — да, был светским волокитой, но… в то же время был порядочным человеком, по крайней мере по отношению к нему самому, даже более чем порядочным… И ничто не говорило о том, что он мог повести себя иначе… Да, Анна красивая молодая женщина… Но представить, чтоб Павел позволил себе серьезно увлечься ей, он не мог. А уж чтоб попытался завести с ней интрижку — тем более… Легкий флирт искушенного дамского угодника, состоящий из невинных комплиментов, как, например, Марии Тимофеевне — это самый большой «грех», в котором он мог заподозрить Павла. Да и то с той целью, чтоб Анна тоже почувствовала себя привлекательной женщиной, особенно рядом с графиней… Яков понимал, что Виктор Иванович не был слеп и видел, что Ливен флиртовал с его женой, но делал вид, что не замечал этого, давая ей почувствовать себя интересной женщиной в глазах князя, более молодого и несомненно более красивого, чем был их сосед Разумовскиий… Виктор Иванович был разумным человеком, и ему самому иногда стоило у него поучиться… И все же червячок сомнения его точил — когда он по глупости днем обидел Анну, а Павел пошел утешить ее, он подошел к окну кухни, нет, не за тем, чтоб следить за ними, ни в коем случае, а чтоб убедиться, что с Анной все более или менее в порядке. И что же он увидел? Анна и Павел сидели на скамье под окном. Павел приобнял Анну и держал ее руку в своей. Как это много раз делал он сам… И кроме благодарности по поводу того, что Павел пытался утешить Анну, которую он сам довел до слез, он испытал какую-то неловкость — словно он подсмотрел что-то, чего не должен был видеть… И снова следователь Штольман пресек его возможные фантазии: «Яков, ну куда тебя опять понесло? Павел же не идиот, как ты! Да если бы в жестах Павла было хоть сколько-то от ласки мужчины, разве бы он так открыто демонстрировал это? Тебе радоваться надо, что в жизни Анны появился человек, которого приняла она и который принял ее и мог бы стать для нее в какой-то мере близок, а не придумывать себе Бог знает что! Ты же сам говорил, что ее жизнь не должна вращаться только вокруг тебя самого, а сейчас, когда появилась такая возможность, ищешь повод, чтоб ограничить ее даже в общении с новым родственником…» Когда ему наконец удалось заснуть, ему приснилось, что Анна и Павел сидели на скамье под большим раскидистым деревом. Они о чем-то разговаривали, Павел приобнял Анну и держал ее руку в своей. Потом поцеловал ей ладонь — совсем как это делал он сам. Затем они встали, и Анна взяла Павла под руку… Но, проснувшись, он уже не мог с точностью сказать, видел ли он во сне рядом с Анной Павла… или это был он сам… Собираясь на службу, Штольман думал, что делать с перстнем и тростью, оставленными Павлом. Не мог же он заявиться в участок с перстнем, да еще тем, который за версту кричал о своей стоимости. Трость тоже дорогая, сразу видно, не из какой-то лавки, а сделана на заказ… Но ее наличие хоть можно оправдать служебной надобностью — как орудие самообороны… Раздумывая брать ее или не брать, он чуть не упустил время, когда нужно было выходить из дома. Беспокоясь о том, что опаздывать было бы нехорошо, он подхватил свой саквояж и быстрым шагом пошел в управление, и уже по дороге обнаружил, что все же взял не свою обычную, а подаренную Павлом трость. Ну что ж, это получилось само собой… значит, так тому и быть. По дороге в управление пара человек, как ему показалось, посмотрела на него пристальнее, чем следовало бы, но о нем в последнее время ходило столько разговоров, что обращать на это серьезное внимание было бы нелепо. Дежурный в участке тоже взглянул на него с малоскрываемым интересом и, было, хотел что-то сказать ему, но промолчал.