Через тьму к свету

Прошел учебный год и вот мы стоим холодным июльским вечером на улице родного города и собираемся идти в клуб. В тот самый, где я на досуге нажрался как свинья, после того, как Дима сообщил мне о том, что собирается жениться, и о чем мне до сих пор напоминает мама, вновь и вновь повторяя мне мой пьяный бред. Но этот вечер был наш, не считая парочки общих друзей, о которых я уже не думал. С довольной улыбкой на пол лица я шагал рядом с Котовым, размышляя о том, как все-таки было бы здорово, если бы мы встречались. Я затащил бы его в один из темных переулков и впился бы в его губы жарким поцелуем, в то время как мои руки уже бы гладили его спину и аппетитную задницу. Джинсы вдруг стали тесными, и я возрадовался тому, что на улице сейчас темно. И чтобы уж совсем не запалиться, прикрылся джинсовкой, перекинутой через руку. В клубе во всю гуляла молодежь, громко играла музыка, отдаваясь вибрацией во всем теле, повсюду сновали лазерные лучи. Наши друзья расположились за одним из столиков. Мы присоединились к ним, удобно усевшись на кожаный диван. И тут началось! Димино бедро оказалось плотно прижато к моему, и я почувствовал, как по всему телу забегали мурашки. А Котов, зараза, еще и задергался, стараясь расположиться более комфортно. Я лишь нервно вздохнул. «И что это сегодня со мной? Гормоны что ли взбунтовались? То он передо мной в одних трусах щеголяет, и я даже не смотрю на него, ну ладно, поглядываю, а как тут не взглянуть? А тут одно прикосновение, так, случайное и я уже от желания готов на стенку лезть». Заказал себе водки, потому что пиво в такой ситуации не помощник. А дальше понеслось: выпивка, танцы, разговоры, выпивка, выпивка… Я опомнился только когда очутился дома у Димы, сидя на знакомой до боли кухне. — Ну так что будешь?— Котов весело смотрел в мою сторону. Он был заметно подвыпивши, что с ним случалось редко. Обычно это моя прерогатива нажираться до поросячьего визга, благо повод был практически всегда. — А что есть?— решил узнать я ассортимент. — Чай, кофе…— начал перечислять он. — Потанцуем? Пиво, водка полежим?— усмехнулся я. — Ну, если ты настаиваешь,— озорная улыбка промелькнула на лице любимого.— Где-то был пузырь водки. Сразу организовалась и закуска. Мы с ним сели, выпили по рюмахе, закусив хрустящим огурцом. Поболтали о том, о сем. И тут я поймал себя на мысли, что хочу его поцеловать. Димкины губы манили меня как магнит. В голове закружился ворох мыслей. «А может? А вдруг? Что же делать?» По телу пробежала дрожь, пальцы вмиг заледенели, ладони покрылись испариной, а в груди часто-часто забилось сердце, словно пытаясь вырваться из своего заточения. Сознание стало заторможенным и словно со стороны, я увидел, как я порывисто наклоняюсь к Котову и целую его в губы. Как широко раскрываются его глаза от удивления. Как медленно Димкина рука подлетает к моей голове, как сильные пальцы впиваются в мои волосы, запрокидывая мне голову. Как он встает со стула и замахиваясь правым кулаком, бьет меня в челюсть. Боль. Резкая. Оглушающая. Я непонимающе смотрю на него. А Дима уже заносит руку для второго удара. Чувствую, как по подбородку заструилась кровь из разбитой губы. Третий удар, а я и не думаю сопротивляться. Весь алкоголь вмиг испарился, отрезвляя мысли. Чувство неописуемой ноющей, выворачивающей на изнанку душу, боли, растекается по всему телу. Пустота, темнота… не поймет… не примет… ненавидит… Я погружался в собственный мир, словно в воды океана, теряя нить реальности. Из оцепенения меня вывела пощечина. И то, что Дима тряс меня за плечи, как тряпичную куклу. — Артем, очнись! Ты что, пидарас? Да? А ну забирай манатки и ебашь отсюда! Я смотрел на него хлопая ресницами, чувствуя как горячие слезы стекают из уголков глаз. «Что я наделал? Идиот!» Котов же подпинывая и подталкивая, провожал меня в сторону выхода. Вот она дверь его квартиры. Наблюдаю как Дима открывает замки. Они гремят, словно крышка захлопывающегося гроба. Я оборачиваюсь к другу, и едва шевеля губами говорю: — Я люблю тебя и всегда любил, прости. А он выталкивает меня за дверь, брезгливо морщась, как от прокаженного. Мосты сожжены и теперь нас разделяет огромная пропасть. Я потерял самое дорогое, что у меня было, я потерял дружбу Димки Котова. Едва перебирая ногами, добрался до своего подъезда и плюхнулся на лавочку. Небо как на зло было чистым и ясным. Звезды то и дело весело мне подмигивали, а луна ухмылялась, словно знала, как мне сейчас хреново. Хотелось дождя, хотелось смыть эти боль и печаль. Но увы… все облака и тучи спрятались, как по заказу. Я закрыл лицо руками и заплакал, навзрыд, как никогда не делал до этого, даже в детстве. Но легче не становилось. На плечи лишь навалилась усталость и нехотя поднявшись с лавочки, вытирая джинсовкой лицо, пошел домой. Не разуваясь прошаркал в свою комнату и упав на кровать, забылся беспокойным сном. — Артем! Ты что, опять вчера нажрался, как скотина?Где ты шлялся всю ночь? Ты что, еще и подрался? И за что же мне такое наказание? Вот был бы твой отец жив, вмиг бы получил от него взбучку. — И тебе доброго утра, мама,— буркнул я, едва разлепляя веки. Голова жутко болела, губы саднили, лицо опухло. Лавиной на меня обрушились события прошедшей ночи. В груди что-то сжалось, зашкрябало, да так сильно, что я застонал. — Что, болит?— сменила гнев на милость мама.— Иди, умойся, а то смотреть на тебя страшно. Весь в крови, и кто же тебя так разукрасил? Да, ботинки сними, я полы все же вчера мыла. Я молча скинул обувь и прошествовал в ванную. Вид у меня был действительно ужасающий. Все лицо перемазано засохшей кровью. Слева на половину челюсти расплылся синяк, губы сплошь покрыты каростами. Привел себя в порядок, принял душ и вернулся на кровать. Лег, уставившись в потолок. Ничего не хотелось делать, даже дышать не хотелось. В комнату заглянула мать: — Иди поешь, а то небось водку лакал не закусывая. — Не хочу,— просто ответил я и отвернулся к стене. В голове было ужасающе пусто, все мысли кроме одной, исчезли, как по мановению волшебной палочки. А оставшаяся гласила: «Умереть». Казалось, чего я так переживаю? Ведь я и так знал, что мне с Димой ничего не светит, но надежда, жившая глубоко в сердце, придавала мне сил жить и бороться дальше. А теперь она была мертва. Не понял, отказался, ненавидит. Я вновь и вновь прокручивал эти слова в голове, пока боль, которую они причиняли, не поглотила меня всего. Время то летело незаметно, то тянулось вереницей гусениц. А я все лежал повернувшись к стене. На третьи сутки мать забеспокоилась, начала хлопотать вокруг меня, уговаривала вызвать врача. Я упорно отказывался. Насилу она уговорила меня попить чай, потому что есть я по прежнему не хотел, да и не мог. Мне казалось, что с каждым днем я таю, словно снеговик под теплым апрельским солнцем, все больше и больше. Вот так вот в глубочайшей депрессии прошли мои первые студенческие каникулы.