Секс за смерть

      Ночь, темнота, тишина и только его довольные стоны и кряхтения мне в ухо. Я давно перестал сопротивляться, плакать и просить его остановиться, всё равно это бессмысленно, так зачем надрываться? Каждую ночь всё одно и то же, он имеет меня, избивает и идёт спать, а я просто лежу. Смотрю на окно с желанием встать, распахнуть его и шагнуть наружу с улыбкой и чувством долгожданной свободы от него, от них, от всего, но не делаю ни единого движения. Сейчас, то же самое, то же, что и всегда, меня воротит от запаха перегара, что он выдыхает мне в лицо, я бы даже, наверное, блеванул, но нечем. Он так жадно вдалбливается в меня, а я просто закрываю глаза и стараюсь представить, что это просто очередной кошмар, а проснувшись от которого, я увижу улыбающееся лицо матери. Бред… Я не помню его …       Я уже давно потерял надежду и желание жить, но не могу сам прервать её. Это страшно, очень страшно, сидеть с острой бритвой в руках, с невыносимым желанием сделать резкое движение, но не двигаться, дрожа всем телом. Скованный страхом, смотреть в окно и понимать, что хочу освободиться, но не могу и некому мне помочь. И так день за днём, мой ад всегда со мной, я не могу есть, не могу спать, не могу жить и жизнь ли это? Нет конечно, но и смерть от меня отворачивается. Больше нет никого, я один, так зачем жить и всё это терпеть? Не вижу смысла вообще ни в чём…  — Ну же, детка, открой глаза и посмотри на меня, сладкий мой! — он на пределе, скоро кончит в меня, его приторный голос пьяницы и извращенца, опять возвращает меня в жуткую реальность.       Я молчу, не открываю глаз, просто неподвижно лежу, пока его шершавые большие руки с силой сжимают мои бёдра, оставляя там кровавые синяки. Это больно, так больно, что хочется выть, биться в истерике и рыдать в голос, громко, навзрыд, но я почему-то молчу.  — Открой глаза, выродок! Я кому сказал, посмотри на меня! Не смей игнорировать своего отца! — я получаю увесистую пощёчину и ещё сильнее зажмуриваю глаза, лишь бы не видеть его лица, больше никогда не видеть его лица.       В голове шумит, звенит, и боль разливается, сдавливая виски, с носа течёт кровь, но это только начало его любви ко мне. Отец? Серьёзно? Не смешно блять! Я готов рассмеяться ему в лицо, но лишь слегка ухмыляюсь. Нет ни одного нормального отца, который бы в здравом уме имел своего сына каждую ночь, а потом избивал по настроению. Паршивое — почти до полусмерти, так, что кажется, что у тебя что-то сломано, как будто весь ты сломан, как сухой листик, зажатый в кулак. Нормальное — разобьёт лицо, попинает минут пятнадцать и удовлетворённый пойдёт спать. … какое же сегодня?  — Мать твою! Смотри на меня, мразь! — удар кулаком, голова резко поворачивается на бок, больно, хочется потерять сознание, но нет, я чувствую острую боль в щеке и осколок, отколовшийся от зуба, он впивается в щёку, оставляя на ней порезы.       Во рту вкус крови, такой привычный металлический привкус, немного сладковатый, наверное, поэтому я теперь могу есть сырое мясо. На пустыре я нашёл раненого ворона и съел его, свернув шею. Нет денег на еду, а дома, кроме алкоголя нет ничего. Есть только он, который в пьяном угаре так яро истязает моё тело, почти на сухую впихивает мне в зад свой полустоячий член и терзает меня, пока не кончит.  — Как же я люблю твоё очко! Ну же, помоги папочке кончить, посмотри на меня, малолетняя шлюха! — он обхватывает моё горло руками, его член напрягается во мне, там всё горит и зудит, боль адская, и я всё же открываю глаза.       Да, я смотрю на него, но больше не вижу лица, перед глазами всё плывёт, начинает не хватать воздуха, а он, как бешеный начинает в меня вбиваться. Может он меня убьёт сегодня, хоть бы убил и всё, больше не будет всего этого, но нет, я чувствую, как он содрогается, кончая в меня, и его руки ослабляют хватку на моей шее. Такой ненавистный кислород врывается в мои лёгкие, заставляя дышать, кашлять от его переизбытка, продлевая мои мучения.  — Хороший мальчик, папочке было так хорошо! Но ты меня ослушался, ты не открывал глаза, ублюдка кусок! Тебя надо наказать! — он уже встал с меня, но не ушёл, а зарядил пинок в живот.       Я сложился пополам моментально, выдыхая, выплёвывая кислород, и блюя желудочным соком прямо на пол перед собой. Только этого ему мало, каждый пинок его туфли заставлял содрогаться всем телом, а он хохотал, и пинал ещё сильнее. Не могу сказать, сколько всё это продолжалось, но сознание резко выключило перед глазами свет и само погасло.

***

      Утро, звонит будильник, я просто не могу пошевелиться и отключить его, но стискиваю зубы и резко поднимаюсь с пола, накрываю рукой кнопку - и тишина, а ноги подкашиваются, падаю. Не хочу его разбудить, стараюсь не стонать от боли, опять лежу на полу, смотрю на слепящее солнце в окне и жалею, что опять не умер, что проснулся сегодня утром. Тихо ползу в ванную, минут пятнадцать сижу под тёплым душем, глотаю горсть обезболивающих и ещё через пятнадцать минут уже медленно возвращаюсь комнату. Надеваю школьную форму и бесшумно ухожу из дома с полупустой сумкой, идя уже до боли знакомым маршрутом. Я не знаю, зачем почти каждое утро туда иду, школой это место трудно назвать, там собраны одни отбросы и сыновья местных бандитов, но там в сто раз лучше, чем дома. Может, я надеюсь, что в один прекрасный момент один из этого тупого стада меня убьёт наконец?

Когда тебе долгое время больно и страшно, страх и боль превращаются в ненависть… А ненависть меняет мир…

      Я больше так не могу, больше не могу жить, не хочу всего этого, меня знобит и кидает то в жар, то в холод, тело горит, а в глазах всё начинает плыть. В нашем районе живут одни наркоманы, пьяницы и мелкое ворьё, много заброшенных домов, которые скоро заселят такие же, как и все здесь живущие. Я сворачиваю с дороги и иду в заброшенное здание, там есть тёмная, тёплая комната с грязным матрацем и старым дырявым одеялом. Я здесь весьма частый гость, когда вот так вот чувствую себя, просто ложусь на него, укутываюсь одеялом и лежу, жду, когда умру. Бьюсь в лихорадке и изредка делаю глоток воды из грязной бутылки, перед глазами всё плывёт, даже кажется, что я слышу голос мамы, хотя, я его давно не помню, будто и не слышал его никогда.  — Я просто хочу умереть… — слегка хриплым и дрожащим шёпотом произношу я, и сознание опять меня покидает.

***

Это кара, только за что?       Я снова просыпаюсь на том грязном матрасе, тело болит, но уже не так сильно, я не знаю, сколько прошло времени, хочется, есть. Встав, я роюсь на ощупь в своей сумке и достаю оттуда пачку сигарет, которые взял у него, прикуриваю почти сдохшей зажигалкой. Но вдохнув дым, в первый раз начинаю кашлять, так всегда, а потом этот ядовитый туман приносит немного облегчения. Докурив сигарету, я выхожу наружу, раннее солнце только выползло из-за горизонта, но уже слепит глаза, утренняя прохлада пробегает мурашками по позвоночнику. Хотелось бы улыбнуться новому дню, как делают это другие, просто интересно, как это, а лучше вообще было не проснуться и сдохнуть в том подвале. Желудок болит от голода, в голове нет ни одной связной мысли, я шёл в школу и загадывал одно единственное желание: «не дожить до выпускного». Уже скоро будет некуда сбегать от него каждое утро, и может тогда я смогу сам забрать свою жизнь, сорвусь, не выдержу и сойдя с ума, выпрыгну из окна разваливающейся девятиэтажки, в которой вся жизнь сплошной ад.       В школе было тихо, ещё даже толком не пришли учителя, и я незаметно пробрался в душевую спортзала, от меня жутко несло потом, грязным матрасом. Вымывшись, я надел потрёпанный спортивный костюм, который нашёл выброшенным, он был цел и вид нормальный. Я хранил его здесь на такие случаи как сейчас, вещи быстренько постирал и повесил сушиться прямо в шкафчике раздевалки. Может, я и жаждал умереть, но всегда ненавидел быть грязным, да и появись я таким в классе, только лишнее внимание привлеку. Просто нужна небольшая передышка, а потом я сам нарвусь, это уже как традиция, но это в миллион раз лучше, чем быть избитым им. Здесь меня могут целенаправленно убить, а он знает, когда надо остановиться, чтобы я не сдох, грёбанный сукин сын.       Я смотрел в зеркало на своё отражение и не узнавал в нём себя, давно уже забыл, как выглядит моё нормальное лицо, без синяков и опухолей. Сейчас же была разбитая, но немного поджившая губа, синяк на левой щеке переходил выше, почти на бровь, немного опухшая переносица. Тусклые серые глаза смотрели на меня из отражения, казалось, что я уже умер изнутри, только снаружи ещё казался живым, на меня смотрели глаза мёртвого человека. Длинные мокрые волосы собрал в свободный хвост, закинулся обезболивающими, проглатывая горькие пилюли, запил водой из-под крана.  — Я… твою мать… — тяжело вздыхаю и иду в свой класс.       Там ожидаемо никого, ещё рано, да и не привыкли учащиеся здесь приходить вовремя, а тем более заранее. Сажусь на пол в конце класса, моя парта давно не то место, где можно находиться на протяжении учебного дня. Никогда не понимал этого, как можно быть таким по-детски и уебански ограниченным, чтоб ради тупого унижения другого можно было обоссать и обкончать всю парту и стул, да ещё и блевануть на всё это. Меня это не задевает, мне вообще похер, пусть хоть насрут до кучи. Самим-то им не противно находиться в помещении, где находиться вся эта вонь? Вроде все отъявленные рецидивисты, типа «крутые» парни, а страдают такой убогой хуйнёй. Теперь в этом классе всегда открыто окно, не смотря на то, что мою парту месяц назад всё же кто-то убрал из класса. Я сижу в угу, почти рядом с распахнутым окном и смотрю, как весенний ветер колышет прожжённую, ободранную штору, когда-то имевшую кристально белый цвет. Я невольно сравниваю её с собой, когда-то я тоже был чист и цел, а сейчас похож на испорченную ткань, посеревшую от его грязных рук, изорванную, прожжённую, никому не нужную, уродливую тряпку.       Пришёл учитель, посмотрел на меня, но не сказал, как всегда, ни слова, просто сел за свой стол и начал рутинное копание в каких-то бумажках. Начали подтягиваться крутые ублюдки, начался урок, монотонный голос препода давил на мою психику сильнее обычного. Не знаю, что сегодня изменилось, но я действительно чувствовал, что я вот-вот сорвусь, я наконец-то был награни, в маленьком шажке от неё. Но, как назло, меня как будто никто не замечал, все занятия все будто не видели меня. Я уже ассоциировался у них как бездомная псина, вечно забивающаяся в один и тот же угол, и вызывающая отвращение.       Занятия кончились, класс опустел, а я всё сидел и смотрел куда-то мимо всего того, что было прямо перед глазами. Меня немного крыло от такого количества колёс на мой истощённый организм. Уже не чувствовал боли, она как будто была, но не у меня, встав, я бесшумно пробрёл по пустому коридору к лестнице, которая вела на задний двор школы. Я будто самоубийца, шёл туда, где почти каждый день собирались все отморозки. Перед дверью на улицу прикурил сигарету и без толики страха вышел из неё, туда, где казалось, ждала меня сама смерть, но её там не оказалось.  — Опять этот пидор, чуваки, он похоже, ебаный мазохист! — ехидно сказал какой-то ублюдок из толпы.       Я уже не различал лиц, меня крыло всё сильнее, всё, что я хотел - это умереть, а они могли оказать мне эту услугу. В глазах всё расплывалось, в голове была звенящая, сводящая с ума пустота, я смотрел на расплывающуюся толпу впереди себя и не чувствовал ровным счётом ничего. Ни страха, ни волнения, только гулкую пустоту, которая, как эхо, блуждала у меня внутри.  — А это забавно, и сегодня можно повеселиться! — они начали вставать, размытые силуэты, словно тени.       Через минуту, я почувствовал первый удар в лицо, губа опять треснула, а я не удержался на ногах и упал перед ними на четвереньки. Что-то рвалось у меня из груди, я не сразу понял, но я начал просто истерически хохотать, это им конечно не понравилось. Потом удар за ударом, я чувствовал боль, но как-то отстранённо, и не переставал хохотать. Они выбивали из моих лёгких воздух, почти проламывали пинками рёбра, но это было не так больно, как если бы это делал он. Чёрт … похоже я всё-таки слетел с катушек …  — Хватит, он какой-то ебаный псих! Я просто адски хочу его убить, но мы не Шинджи, ему это в лёгкую сойдёт с рук, а я не хочу присесть из-за какого-то пидора! — удары прекратились, а я продолжал лежать без движения и улыбался.  — Ты прав, чувак! Погнали отсюда, а то Óни* скорее всего наблюдает за нами с крыши. Нах с ним связываться, я уже один раз чуть не сдох от его рук по незнанке. — я начал невольно прислушиваться.  — Если уж блять на то пошло, то он скорее Кубирэ-они*, как вижу его фейс и взгляд, так и хочется пойти добровольно вскрыться или пулю себе в лоб пустить. Он внатуре отбитый напрочь, явный следующий наследник самого кровавого клана якудза Hachiro (Хаширо).       Их голоса удалялись, а я всё продолжал лежать на боку, на крыльце, с которого даже не успел сойти. Начало весны будто пророчило мне встречу с самой смертью, теперь я даже знал её имя.  — Захапал всю крышу себе, урод, и сидит теперь там со всеми удобствами, ублюдок… — это было сказано совсем тихо, и все были согласны с говорившим.       Все так же тихо высказывались они, но я всё же услышал их, как бы странно это не было, ведь они уже прилично от меня отошли, будто ветер донёс до меня их голоса. Я перевернулся на спину, с губы всё ещё текла кровь, меня всё крыло, но в газах начало проясняться. Как-то непонятно я себя сейчас ощущал, когда смотрел в сторону крыши, будто оттуда за мной наблюдали. Я с трудом перевёл взгляд на поистине насыщенное голубое небо, облака мерно плыли куда-то, а мне становилось по-настоящему отвратительно. Ком подступал к горлу, хотелось разрыдаться от накопившегося дерьма внутри, но я как блаженный идиот улыбался.  — Господи, закрой уши, мне надо выговориться … — еле шепча одними губами, я за столько лет мучений почувствовал потребность хоть кому-то рассказать, как мне плохо, но молчал, просто смотрел в небо.