Марк Слоан 1968 — 2012
Эти две строчки словно мозолят глаза — парень просто отказывается верить, что теперь от его наставника осталось лишь тире между двумя датами. Хотя, это было даже не так — такие блестящие хирурги не оставляют после себя только тире и восемь цифр на надгробном камне. Слоан, например, оставил свое наследие. Наследие, которое зовут Джексон Эйвери. — Знаете, доктор Слоан, — глубоко вдыхает Джексон, наконец находя нужные слова и облокотившись о надгробие. Место на кладбище выбрали весьма неплохое — на небольшом холме под раскидистой липой. Даже как-то метафорично и сентиментально, что ли — во всяком случае, так бы сказал и сам Марк, все равно выбрав это место, просто потому что оно было красивым, — Уже почти конец сентября, а я все это время не мог проронить и слова, когда выходил за порог больницы. И сейчас, спустя две недели, я разговариваю с надгробным камнем. На пару секунд он вновь смолкает, опуская голову. С ума сойти, он разговаривает с куском горы. Со стороны, конечно, нормальное явление — это ведь кладбище, но Эйвери все равно казалось, что он теперь поехавший. — Вы хоть знак подайте какой-нибудь, что ли? Я же не хочу разговаривать с куском камня. Джексон в надежде оглядывается, но не замечает ровным счетом ничего. Сейчас он был в некотором отчаянии и счел бы за знак все, что угодно — будь то упавший лист с той же липы, под которой была могила, порыв ветра или каркнувшая ворона. — Нет? Ну и ладно, продолжайте сидеть за тучами, я все равно не заткнусь, — Эйвери тихо хмыкает. Ему все равно упорно казалось, что Марк сейчас ухмылялся, наблюдая за всем этим откуда-то сверху — мол, да уж, зеленоглазка, вот до чего ты докатился, но что уж там, я слушаю, давай, вперед. Это и успокаивало сейчас, только это, — я прекрасно знаю, что вы меня слышите. И еще знаю, что помните, что мне сказали полтора месяца назад, перед тем, как… Перед тем, как заснуть. На самом деле, врач мог и не сидеть на холодной, еще мокрой после недавнего дождя земле. Сейчас был сентябрь, а в этом месяце Сиэтл превращался если не в Венецию, то в очень дождливый и серый город. Рядом под деревом стояла хорошая лавочка, но разве это интересно? Джексон вообще не знал, почему сидит на земле, оперевшись о надгробие — просто сидел и все. — Сказать, даже если это разрушит мою жизнь, и сказать громко… Так почему же вы не дали мне и слова вставить? — парень запрокидывает голову, смотря на серое, темное небо сквозь такие же потемневшие листья старой липы, которая еще не опала до конца даже при такой холодной погоде. Он снова просидит тут до вечера, снова будет идти по кладбищу ночью и снова доберется домой совсем поздно, промокший и замерзший, — Я собирался последовать вашему совету, и сейчас, когда уже поздно, я наконец следую ему… Мне кажется, я слегка, совсем немного, знаете, опоздал. Джексон прикрывает глаза, сглатывая. — Я люблю вас. И не так, как сын любит отца, или что-то вроде того, нет, — он даже отмахивается от будто бы неверных мыслей, — я просто люблю вас. Даже сейчас, спустя столько времени, я все еще люблю вас, и… И вы были правы, это просто убивает меня изнутри, это невозможно. Поэтому я здесь, поэтому я сижу на этом самом месте почти каждый день и поэтому я сейчас говорю все это — потому что я уже не могу молчать. Хотел бы разрыдаться, да не могу, поэтому просто болтаю с надгробным камнем. Эйвери вновь делает паузу, садясь немного ровнее и складывая руки на согнутых в коленях ногах. — В больнице пусто без вас. Врачей все еще, конечно, много, повсюду медсестры и интерны, но без вас все равно как-то пусто. Будто потухло солнце и работать стало невыносимо. Не знаю, может, так происходит только у меня, но… Мне чертовски вас не хватает, Марк. Вы просто не представляете, насколько не хватает.- Хирург словно оправдывается, чувствуя, что стало даже легче. Ком в горле не мешал говорить, да и речь выстраивалась как-то сама собой, что несказанно радовало, — Хотел бы я отмотать время назад, если честно — не пустить вас на тот самолет, или сделать еще что-то, чтобы вы остались в Сиэтл-Грейс. И сейчас бы я сидел не около вашей могилы, а, может, где-то в больнице, говоря об этом уже с вами лично… Вариаций много, сами понимаете, и с каждым моим вздохом их становится только больше. Парень наконец поднимается на ноги, отряхиваясь и положив руки в карманы куртки. Он стоит на месте, смотря на тот же надгробный камень, и затем едва заметно улыбается. — Каждый мой вздох рождает реальность, — Джексон разворачивается, медленно идя по тропинке вглубь кладбища, — где все происходит иначе.***
— Простите, что сегодня с лавки, на земле слишком холодно. Эйвери сидит на лавочке под деревом, заложив руки в карманы уже более теплой куртки. На дворе был уже не сентябрь, а октябрь — дожди сменились порывистым холодным ветром, пронизывающим до самых костей, и из-за этого хирург ежился, сильнее закутываясь в шарф. — В больнице дела идут неплохо. Вчера выписали мальчишку, про которого я рассказывал пару недель назад — ну, тот с волчьей пастью и милыми родителями. Теперь у него все будет в порядке, никаких осложнений не было, — Что ж, Джексон не замечает, как снова начинает говорить о работе. Ему все еще казалось, что Слоан его слышит и, может, даже одобрительно кивает, — и больше ничего особенного. Да, знаю, мало новостей, ничего интересного… Но вы уж извините. Парень усмехается, закидывая ногу на ногу. — Мне жаль, что все так случилось. Тяжело понимать, что твой учитель теперь где-то за облаками, — пожимает плечами врач, опуская взгляд, — но я справляюсь, вроде бы. Меня утешает мысль, что я не сошел с ума и говорю не самому себе, так что… Вам придется выслушивать рассказы обо всем этом и дальше. Но вы не забывайте — я люблю вас. На секунду Джексон оглядывается, видя клин улетающих птиц. Стоило ли расценивать как знак откуда-то свыше? Ну, ответ пришел сам собой — нет, Марк бы придумал что-то пооригинальнее, не иначе. — Я скучаю по вам. Все бы отдал за всего один день, когда бы меня кто-то мог ткнуть носом в мои ошибки, которых нет.***
В ноябре в Сиэтле редко шел снег, а если шел, то был похож на мелкую муку, которая испарялась сразу же, как попадала на землю. Сложно назвать это снегопадом, но вид падающих мелких снежинок под фонарем завораживал. — За последнее время было так много аварий из-за гололедицы, — Эйвери трет ладони, чтобы не замерзнуть, и натягивает шапку посильнее, пока сидит на обледеневшей лавочке, — их всегда было много, но в этом году произошло что-то невообразимое — пять машин одновременно столкнулись, и всех повезли к нам. И это была только первая авария. Сейчас парень даже пытается подняться, но с первой попытки не получается — примерз. Сейчас он был готов поспорить, что каркающая ворона где-то недалеко — ржущий Слоан, который сейчас бы сказал что-то вроде «я же говорил не садиться на лавку». — Ну да, смешно, согласен, — ворчит парень, наконец поднимаясь с места. Было уже темно и холодно, стоило идти домой, не иначе, — Вы только не обижайтесь, доктор Слоан… Вернусь я, наверное, не скоро. Сами понимаете — я ведь теперь полноценный врач, да и зима не за горами. Но загляну на рождество, не сомневайтесь! Зеленоглазый улыбается. Так же, как раньше — солнечно и искренне, присаживаясь на корточки у надгробия. — Я ведь знаю, что вы на самом деле рядом. Даже в операционной вы стоите за моей спиной и, наверное, снова сетуете на то, как я отвратительно накладываю швы, правда? Я ведь знаю. Я знаю, что даже сейчас вы сидите где-то рядом и улыбаетесь, как вы улыбались раньше. Джексон кладет ладонь на холодный камень, поднимаясь на ноги. — И я благодарен вам. А теперь… Теперь мне нужно идти. И помните — я вас все еще люблю, доктор Слоан.