Еще, пожалуйста

«Еще, пожалуйста, » — это ее маленькая молитва к богам, которых не существует. Камилла Прикер презирает границы, плюет на условности, Камилле Прикер всегда мало — ничто не в силах утолить тот голод, что терзает ее. Не тот привычный и каждому знакомый голод, а нечто совсем иного рода, нечто темное, нечто страшное и неумолимое. Это нечто — Камилла зовет его «Ничто» — разрастается внутри нее минута за минутой, поглощая каждую полученную эмоцию, переваривая и превращая в пустоту, после которое остается лишь сосущее, острое ощущение безысходности. Ей приходится сражаться с этой пустотой снова и снова, чтобы не впадать в апатию, чтобы не ощущать себя мертвой. Камилле хочется жить: особенно глядя на мертвенно-бледную Мэриан, которая чахнет в своей постели под пристальным надзором Адоры. Хотя, может, умереть и стоило бы? Тогда бы, наконец, ее мать обратила бы на нее внимание. Но Камилла слишком горда, чтобы признать это — слишком своевольна и, на самом-то деле, слишком боится, что даже такой отчаянный ход ей не поможет. Она никогда не признается в том, что тоскует по материнским объятиям, по добрым словам и ласковым взглядам. Вместо этого она захлебывается в пожирающей ее пустоте, и Ничто поглощает ее душу крохотными кусочками, но с завидным постоянством. Иногда Камилле кажется, что она в самом деле теряет себя, что все это не в ее голове, а в самом деле — тогда помогают лишь острые булавки, которые оставляют слова на коже. Камилла складывает слова в буквы, и сосредоточенно промокает кровавый контур салфеткой, и Ничто ненадолго отступает. Пока оно прячется, ожидая своего часа, Камилла тоже не бездействует: она ищет омуты поглубже, чтоб бросаться в них с головой. Это настоящее мастерство, отточенное не днями, не неделями, даже не месяцами — годами. Камилла Прикер сражалась со своими внутренними монстрами столько, сколько себя помнила. Наверное, это было ужасно — сама она не могла оценить всех масштабов, поскольку вариантов у нее никогда не было. Билли Харгроув был тем самым омутом, в который она бросилась с той отчаянной страстью, которая была ей свойственна — и которая непременно должна была ее погубить, по непререкаемому мнению Адоры. Билли Харгроув был плохим, Билли Харгроув был тем, кто разрушает все, к чему прикасается, с холодным интересом настоящего безумца и экспериментатора. Для него весь мир вокруг словно бы строился из запретов и нездоровой необходимости их нарушить — и в этом они с Камиллой оказались поразительно схожи. — Я сделал тебе больно, Прикер? — в его голосе не угадывалось сожалений, лишь любопытство, когда он отстраненно разглядывал ее изорванную блузку и синяки на бледной коже. — Да, — с диковатой улыбкой подтверждала Камилла, прикасаясь к синякам тонкими, вечно холодными пальцами. Прикасаясь так, словно они были ее сокровищем, а затем просила, нет, она требовала: — Еще, пожалуйста. И Билли вплетал пятерню в роскошную гриву ее рыжих волос, притягивал к себе и хрипло смеялся: в такие моменты в нем будто бы просыпалась нежность, или что-то, что очень походило на нее. — Ты ненормальная, Прикер, — выдыхал он ей в волосы. — Ты такая ненормальная. Он обращался с ней так, словно бы она для него ни черта не значила: мог при их общих друзьях обозвать ее, толкнуть, мог сделать вид, что знать ее не знает, мог осмеять и унизить, но по вечерам он неизменно ждал ее в своей машине перед домом Адоры, и когда она спешила к нему, попирая стоптанными кедами идеальный газон, он улыбался так, словно был счастлив видеть ее. И эти его блестящие глаза, этот пижонский вид, эти его грубые манеры — о, Камилла с ума от Харгроува сходила, ее в сладостную дрожь бросало каждый раз, когда, выглянув в окно, она замечала его машину. Это была не любовь, конечно — что они оба могли тогда знать о любви? Но это был способ справиться со своими демонами — подарить их кому-то еще, отсрочить падение во тьму, опьянеть от ощущения того, что ты не одинок… Все закончилось в одно мгновение — когда Камилла однажды выбежала из дома с остриженными волосами. Ее чудесные рыжие локоны сиротливой кучкой остались в ванной комнате, вместе с очередной порцией горечи и страданий. Камилле было от этого почти легко, почти радостно — Билли же взглянул на нее так, словно бы перед ним явился уродливый тролль. — Что за дерьмо, Прикер? — спросил он, отбрасывая прочь недокуренную сигарету. — Что ты с собой сделала? — Та-дам! — провозгласила Камилла, позабыв изобразить веселье. — Мой новый образ, Билли. — Ты выглядишь иначе, — Билли смотрел в сторону, словно бы видеть новую Камиллу для него было невыносимо. — Как гребанный пацан. — Но я не гребанный пацан, — только и сказала Камилла, уже ощущая, как Ничто внутри нее заворочалось, приготовилось разрастись и стать сильнее. — Обсудим в другой раз, — обронил Харгроув, хлопнул дверцей машины и уехал прочь, чтобы больше никогда не заговорить с ней, чтобы никогда не увидеть те слова, которые Камилла выцарапает на себе, посвятив ему. «Еще, пожалуйста,» — шептала тогда Камилла ему вслед, но любви не существовало, как не существовало и богов. Реальными были лишь Билли, который плевать хотел на все ее мольбы, да Ничто, которое оказалось единственной константой в ее жизни.