Не люблю

Взгляд. Всего один взгляд на неё, и она обездвижена. Никаких потаённых посылов, никакого желания видеть её лицо, просто обычное действие с моей стороны. Я смотрю ей в глаза точно так же, как и всем остальным, только другим, наверное,- чаще, будь я зол или спокоен, решителен или слаб, замучен или готов к бою. Все её предрассудки о том, что она по моим глазам способна читать мысли и заведомо знает о последующих действиях, меня раздражают, и в споре о том, что лучше мне предпринять, я вновь выхожу из себя, пытаясь избавиться от её общества. Каждый раз она жадно глядит мне в глаза, пытаясь придумать в них что-то ещё, находя себе повод для новых волнений или даже смущения, только там всего этого нет. Я терзаю её, оставляя в неведении, в ожидании шага навстречу со своей стороны, вновь и вновь запуская в ней трепетный механизм, заставляющий жить и пытаться,- надежду. Пока живо моё молчание, я тяну её в небеса, и заставлю разбиться оземь, если она услышит, что я её… Не люблю. В моих силах её защитить, даже если от правды- я сделаю это. Потому, что больше никак не могу ей помочь. Потому, что она всего этого не заслужила. Вопреки этим гадостям нового мира, в котором я по своей доброй воле был вынужден оказаться, она свято и беспрекословно продолжает идти за мной, молча разделяя со всеми горький кусок поражений и безмерной жестокости. Разве я желал ей такого? Никогда… Я был глупым мальчишкой, наивным и взбалмошным в своих нелепых мечтах, когда поступил в ряды армии и навсегда уволок её за собой, лишая последнего шанса стать прежней и в долгих годах жизни за стенами хоть немного оправиться от кошмара и смертельного страха. Но тогда мне казалось, что каждый из нас сам выбирает свой путь и она тоже выбрала- глупая самозабвенная ложь, что давала спокойно спать, нагло смотреть ей в глаза и просто быть рядом. Я стыдился её заботы, ненавидел за постоянный контроль, я завидовал её победам и результатам, а потом вдруг прозрел, и раскаяние неутомимым чувством стыда разлилось по мне, обожгло моё сердце, мой разум. И вот предо мной зреет новый сильнейший воин, и пылает рассветом бесконечной войны алая кровь на нежных женских щеках. Если только бы я любил её, то стократным «прости» каждый день бы ласкал её шрамы на сердце. А, быть может, и вовсе не позволил бы ей сражаться и упрятал за стены как можно подальше, словно несметно дорогое сокровище, лучше, чем самого короля. Если только любил бы её… Она думает, что должна мне по гроб своей жизни просто за то, что однажды я сделал необходимое- спас её. Но иначе и быть не могло. Мне всё время хотелось сказать ей, что она мне ничем не обязана, но тогда, получается, всем обязан ей я… Эта мысль пришла в мою голову посреди одной из последних ночей в разведкорпусе, и во мне малой искрой поселился по-детски наивный страх, разрастаясь, как огню и положено, в безутешное пламя. Я боялся того, что слова мои освободят её от этого тяжкого груза вечной должницы и она медленно, верно и бесповоротно навсегда от меня отдалится, не желая больше возиться со мной. «Ты единственный, кто у меня остался, и я ни за что тебя не потеряю»,- тихо твердят её губы, и я вновь озадачен вопросом, почему же мой взгляд прикован именно к ним. Наверное, потому, что когда-то не дал свершиться первому и последнему поцелую, такому необходимому ей перед смертью. Перед смертью… Глупая, собралась умирать, наплела благодарностей за то, что я для неё мог бы сделать больше и лучше, но не делал. И её мокрые полные слёз глаза- мне тогда показалось, будто и вправду вижу их последний раз,- и дрожащие губы, от которых я отпрянул в нескольких сантиметрах, ощущая её дыхание так близко и так горячо. Как я зол был тогда на неё, отчего только больше, понять не могу: от того, что она не поверила в меня, или так вот легко сдалась. Но и этим я так же остался обязан ей- своей яростью, пробудившей тогда во мне что-то новое, что-то зловещее и неудержимое, благодаря чему мы спаслись и продолжили жить. Моя злость успокоилась, я давно обо всём позабыл: забыл её трепетный вид в тот момент, когда голос дрожал, чуть не срываясь на плач, забыл её побелевшие от холодного ветра пальцы, теребящие тонкий краешек старого шарфа, забыл её дрожащие пересохшие губы и бордовую, чуть заметную трещинку в их уголке, забыл нежный взгляд её глаз и хрусталики слёз, повисшие на кончиках мокрых ресниц. Я обо всём позабыл, а если б любил её, то, наверное, помнил. Я видел немало красавиц, но таких как она не встречал никогда. Микаса красивая, даже слишком, и порою мне кажется, будто я её выдумал- идеальную и неповторимую. Похуже завистливой девчонки, я оставил на ней немало отметин- тонкий, словно искусный надрез, шрам на фарфоровой коже щеки и короткие волосы, небрежно отрезанные ей по моей прихоти. Возмущённый беспрецедентным поведением наглеца Жана, я имел неосторожность бросить короткую фразу о её волосах, а она, к моему удивлению, ведь послушалась, не взирая на глупость сказанных мною слов. Он буравит её взглядом, совсем не стесняясь, изучает, словно книгу, каждый участок её стройной фигуры, и я снова на взводе- хочу ему врезать, да нашёлся бы повод. Я всегда понимал, что корнем подобного чувства является вовсе не ревность, а беспредельная ненависть вперемешку с презрением к скользкому типу, а теперь эта, казалось бы, очевидная истина стала чем-то абсурдным, сомнительным. И нелепая, пошлая до тошноты мысль охватывает мой без того угнетённый рассудок: было ли что-то между ними во время моего отсутствия? Возвращаясь обратно, на земли Парадиза, я почувствовал среди тех, с кем сражался плечом к плечу, чуждую мне атмосферу, ощущение тяжести и пустоты одновременно. Почему это всё происходит? Может быть потому, что я привёл наш народ на порог беспощадной войны? Или я доставляю слишком много проблем, потому что иначе мыслю? Или голосу Саши теперь никогда не звучать, потому что её убили из-за меня? В глазах моих близких соратников с того дня, как мы возвратились домой, более не было веры в мою правоту, только отчаяние и скрытый, исполненный ужасом страх. Лучше бы я ослеп… нет, лучше бы умер, погиб, был съеденным в тот момент, когда хрипловатый, до боли знакомый голос чуть слышно раздался под куполом звёздного неба: «Ты понимаешь, что натворил? Убил гражданских и даже детей… Это уже не исправить.» Как не исправить и взгляд, которым она на меня смотрела. Всё дойдет до того, что они самовольно меня прикончат и в череде своих интересов, к ужасу или к счастью, окажутся правы. Если таков мой конец, то своим палачом я хотел бы видеть только её и в образе человека покинуть этот несчастный мир рядом с ней, под сенью деревьев, будто крепко уснул и всё это мне просто приснилось. Мне осталось недолго, и я понимаю, что она понемногу с этим смирилась, только значит ли это, что не дрогнет её рука, верша надо мной правосудие? Когда-то давно я жестоко убил людей, чтобы спасти ей жизнь, но на деле всего лишь отсрочил неизбежную смерть, обрекая её на вечные муки. А теперь мне и вовсе не суждено узнать, как она проживёт оставшиеся годы с этой горькой памятью. Тусклое пламя свечи плавно качается, рисует острой макушкой узоры по воздуху так размеренно и загадочно, будто танцует. Я смотрю на него слишком долго, и всё вокруг расплывается. Вот я увидел в жёлтом свечении изгибы спины и рук, они движутся в такт колыханиям слабого огонька, тревожно и робко. Нет, она не мерещится мне, я отчётливо вижу её, словно живую, в облегающем ситце полупрозрачного платья, изящную и беспечную, какой ей никогда не быть. Оставлю, не буду тушить, такой я запомню её. Нет! Это не я говорю о ней, не я о ней думаю, не я призываю из памяти её жесты и звуки, это кто-то другой поселился в моей голове! Кто-то другой, не я, желает видеться с ней каждый день и болтать по ночам, взять её в жёны и прожить ни много ни мало- целую жизнь, думать о будущем и растить счастливых детей; кто-то другой хочет её защитить, уберечь, просто… хочет её. И любит её кто-то другой, а не я. Я не смог бы так сильно любить. Мне нужно, чтобы она поверила в неизбежный конец, бросила эти мысли о связанных судьбах и просто оставила меня, оставила в покое. Она боится меня потерять, но меня никогда у неё и не было. Наша встреча не была задумана звёздами, и этот дурацкий шарф я тогда всё равно бы кому-нибудь отдал: потому что он красный и жутко колючий, девчачий, и мальчишки бы снова смеялись. Потому что я не люблю, когда она плачет, невзлюбил это с первого дня нашей встречи. Темнота. Это свеча догорела. Со стола я беру новую, поджигаю кривой фитилёк, и она разгорается, как и прежняя, только в ней я уже ничего не могу разглядеть. Тушу её пальцами и ложусь на кровать, прижавшись лицом к стене. Я вспомнил, как более четырёх лет назад дал обет никогда не влюбляться в неё, и сегодня я вновь убедил себя, что сдержал обещание. Более четырёх лет назад я принял решение не позволить случиться подобному. Разве я понимал, что даже тогда было слишком поздно…