Коллекторная волна

Голова Билла пустела — пустела, чтобы наполниться ровным гулом накрапывающей воды. Он шел, ботинки его стонали на каждый шаг, запах гниющей Пустоши разрастался. Здесь, в коллекторе, весь Дерри перевернут с ног на голову. Здесь, в коллекторе, воспоминания лезут дрожью по позвонку. А он принял их за сточные воды. Голоса. Он всего лишь увидел огрызок журнальной обложки, где девушка с химической завивкой смотрит непроницаемым взглядом, больше похожая на Пита Бёрнса, и вереница фраз, блевотина памяти растеклась внутри него. Это про то, как у Патрика Хокстеттера нашли вши, и чуть не отправили весь класс в парикмахерскую. Про Ричи, который ушибся, падая с дерева с криком бравого индейца, противостоящего американским колонизаторам. Про Генри Бауэрса с блеснувшим ножом-бабочкой, утиравшего сопли левой рукой. Про Бена, лучше всех играющего в дженгу. Это — Эдди, Беверли, Майк, их летние дни, осеннее увядание, болезненное взросление. Дренажные трубы надрывались, выпуская по капле. Мусорный запах серого тумана плыл повсюду. Он оседал на Билли крошками. Подбирался огромной толстой змеей, заполнившей весь коллектор, взращенной из дерьма, волос и веток. Биллу думалось, как бы она не сожрала его совсем, и что дома он сможет нагнать правдоподобного ужаса, не хуже, чем в «Черной стремнине». Он знал, быть писателем — значит всегда жить на два потока. Как Билл Денбро, радостно пальпацией обнаруживающий у себя эмоции, и как щелкающая машина, что беспрестанно генерирует, обрабатывает, выдает невозможное, фиксирует каждую мелочь. Воспоминания о детстве, о школе с сэндвичами и хлопающими шкафчиками — хорошо. Но он лицемерил. Заставляя себя думать о Клубе Неудачников, вызывая образы, он бесталанно примерял, как украсит их, какими красками мазнет по волосам Бев — назовет их костром, медью или кровью, или потускнеют ли веснушки Эдди на уроке географии, когда они поймут, что за окном давно пасмурно. Это было красиво, но искусственно, светло и где-то вверху — над распухшим потолком коллектора. Вдалеке же начинала греметь вода. В её нарастающем журчании Биллу послышался вскрик птицы. Не больше, чем малиновка, должно быть. Он пошел быстрее от шума. Низ штанин прилипал к икрам второй кожей. Небо сейчас извивалось морем наоборот, но Билл не видел его, вспоминал утренний приглушенный телевизор. Сегодня обещали дождь. Дождь, и небо, и птицы, и голос — как нить. Поток мусора увеличивался, бежал к нему. Ветки теперь кругами плыли от скорости и набегали на ноги. Лапки птиц чем-то похожи на них. Оторванные лапки птиц. Он не хотел вспоминать. Стэн с отложным воротником, сосредоточенный до белизны лица. Птичий атлас подмышкой, взрослые усталые глаза. Колени цвета соды. Улыбка — как нить воздушного змея, дрожащая в руке, прозрачная в серебрящемся солнце вечернего дня. Билл видел и себя, с грязноватой вдруг челкой в тот раз, когда трава мялась под их ногами. Он казался себе неловким, Стэн — тем более; рубашка была велика, губы пересыхали после своего же шершавого языка. Они с Беверли уже целовались, но ничего не прибавилось словно. Потому что Стэн шел за Биллом, Билл — горбил спину, и им по-настоящему было душно друг с другом. Зелень выгорела на концах, становилось холоднее, а Билл представлял, что если сейчас рогатку сожмет, она расплавится в его ладони. До сих пор за плечом этот призрак будто. Оглянешься только — нет. Лишь настойчивее идет вода. Им тогда пришлось прятаться от дождя под козырьком дома мистера Нелла. На них не осело ни капли. От влажности бледно-голубая рубашка Стэна пристала к плечам, у Билла распушились волосы. И подумалось — не о Стэне самом, отстранившимся от Билла к столбу с проводами, а о том, как дернулся бы рукав его дождевика, как бы он рассказал о птицах под навесом туч, и они дрожали бы вдвоем на водонапорной башне. Под ногами у Билла вместо травы растекалась грязь. Он продолжал углубляться в тоннель. Ни слова — ни единого слова, брошенного случайно, не было бы произнесено между ними. Стэн бы не вздрогнул однажды, коснись Билл его запястья на перемене. Билл бы не бросил яблоко с подноса, когда Стэн стукнулся с ним локтем на выходе из столовой, и не услышал бы шепот его губ, больше похожий на молитву. Они могли быть совершенными. Мутная вода, с прожилками свернувшейся крови, текла до конца. Билл и после новости размышлял: а ведь кровавая ванна, набранная Стэном в тот вечер, отправилась в общий слив. Теперь где-то мирно плыла. Не в Дерри, конечно. Но плыла. Как-то страшно до сих пор — не от того, что он умер, «умер» — лишь слово, а то, что он мог быть рядом. С отвращением отстранять себя и Билла, «неправильно», «грязно»… Но всё равно смеяться, сталкиваться плечами, чтобы в разряде коротком отпрянуть назад. Кудри тугие, взгляд — силки. На Билле всегда так точно сходилась петля их невозможности. Их — несовместимости. Зазвенело, поднялось что-то в глубине коллектора. Билл не нашел силы оглянуться. Стэн изнутри в нем как навсегда остался — не выскреблась его ухмылка на шутки Ричи, мед запекся на нижней губе с Рош ха-Шана. Не оттаяла надежда, и он взрослый, всё такой же, должен был уронить ладонь на Билла плечо. Эта тяжесть и приговор, и улыбка с нежностью — сначала на Билла, потом на птиц. «Посмотри на них». «Посмотри». Бесстрашные и уязвимые, против ветра расправив крылья, парили они. Против жизни расправил руки Стэн. Не обида и не злость — другое грохотом билось у него за спиной. В том и проблема. Стэн был реальнее всех остальных. Не надо было ничего додумывать, он всё ещё дышал и сжимал руку так, что ногти его впивались вместо осколка. Он смотрел, и Билл невпопад улыбался, безотчетное жжение на губах преследовало ещё несколько часов. Он был жив. Он следовал за ним, неотступно, холодной тенью, цепким напоминанием — никогда, ни за что не забыть. Стэн, от которого не дрожь — лихорадка. Время лечит? Оно лишь разъяренно настигает тебя, пожирая до костей. Билл посмотрел назад, вдохнул — не ожидал он увидеть Стэна. Просто рефлекс. Течение увеличивалось, вода, как в пробитой каюте, качалась, до груди его уже собиралась подняться. А он не узнал ни страха, ни боли, только дыра разрасталась в нем. За все те годы — и сочувствия не было. Самоубийц не жалеют, не ждут. Вместо них затыкают пустоту. А с этой — смешно, — Стэн улыбнулся бы, так и не вышло. С Биллом тоже не выйдет. Наверное, ни у кого. Иногда бывали у Стэна глаза — мутные, поглощающие, как эта волна, как оголенные электрические провода. Щёлкнул фиксатор печатной машинки, и подумалось — сильнее, выше стоявшего в самом дерьме Билла. У Стэна и руки холодные, парализуют, не думая, сгоряча. И воспоминания захлестнут как коллекторная волна, каждое из них, даже самое светлое… Стэн с его неловким объятием. пришло сюда, чтобы похоронить нас. Оно будет топить, душить вонью, настигать за секунду, плыть тайфуном, обращая в прах. В его шуме узнаются голоса. Мистер Нелл говорил: «Слава богу, ребята, вы не попали в ливень прямиком туда. Вы были бы уже трупами». В коллекторе — только так. Хорошо, если рядом окажется спасительный люк. Если нет — ох, от опасности, которую они избежали, у Стэна на глаза наворачивалась вода. Не слезы, до того серьезным было его лицо. Вода. Избавление. Биллом сделанный шаг. В обезображенной глади проступят черты лица. Не совершенное до щеки Стэна касание. То, как Билл задержал дыхание — как сейчас, как тогда, погружаясь на дно. «Я помню тебя, Стэнли Урис». Это убьет, пронзит раньше, чем затекшая в нос вода, набитая в беспомощно открытый рот, резкая по глазам. И воспоминания захлестнут его как коллекторная волна.