измеряя децибелами

гарри улыбается скрипучей улыбкою на всё личико, у гарри проблемы, откровенно-жёсткие, неправильные. гаррет попала, она в хаосе и пиздеце. сгибается в три погибели, плюётся куда-то под ноги, стирает подошву свеженьких кроссовок в порошковую примесь чего-то сухого. её глазницы были также бесцеремонно стёрты в порошок и солёную пыль ещё пять лет назад, когда перед глазами проплыл девчоночий образ одной придурицы с ворохом карамельных прядей на макушке, с выразимо мягкой кожею ловчистых рук. гарри тошнит лишь больше, когда остаточные воспоминания пробегаются навязчивыми чёрномазными картинками, играя мелодию дрелью по черепу, в труху призрачно переламывая косточки и пологие мысли, вместе взятые, прибранные к дурным умыслам. под рёбрами гноятся ранки-рубцы, открыто выказывая всю свою жалость по отношению к стайлс. лёгкие к чертям подгрызает, иллюзорные тварливые хелицеровые словно в знаке поддевающей насмешки выжирают всё важное, жизненно необходимое, то, без чего гаррет вообще никак не прожить. по ребристью шебуршатся, проходятся брезгливой шалостью, и улыбаются. скользко-нарывно.        — выглядишь мерзотно, — луи вольготно смеётся. ей в ответ гарри колкостью похабной не отвечает, от дряблой безыскусной шутейки учтиво отворачивается, сжимает пальцами ткань только-только выстиранной в пахучем кондиционере футболки, тянется губами к воздуху, жадно раскрывает пасть. повсюду воняет ужасным цитрусовым, стайлс уверена — так настойчиво несёт от томлинсон. гарри терпеть не может ни апельсины, ни лаймы, ни грейпфруты, ни мандарины. громоздкое нихуя из этого дерьма. у луи выжженные локоны волос, охуенный глубокий взгляд голубых глазёнок, остроумный юмор, вылетающий с глубин, и джинсовая подранная курточка, что на три размера больше положенного. единственное искренне-настоящее, что хазза в ней видит — это пясти, окольцованные дугами шрамов, опоясанные узорчатой (уродованной) рябью поцелуйчатых порезов. гарри вдушевно тоже умеет смеяться, вот только наяву это выходит по-убогому отвратительно, извратно, неправильно. наверное, даже чересчур жалостливо. и над подобным смехом, что имеется у гарри — выться хочется, ведь он ни черта не заразителен, если в счёт не прибирать ту передающуюся болезнь, от которой мир с цивилизацией обоюдно не имеет совер-сука-шенно никаких фальшивых вакцин. гарри в мозгах монотонно скверно бурчит, повторяет: ненавижуэтодерьмоненавижу, подбери с пола свою едкость и чеши отсюда, уёбывай, лу, ебанутая, ну же. мысли роем кишат, казисто шипят, и слова внутри головы впиваются размозоленными тонкими пальчиками, вгрызаются отросшими коготками, царапают душу, сквернословием сыпят куда-то вовнутрь, разрезают на куски большие аорту, спускаясь к мышечному сердцу. стайлс нихуя не больно. всё не так критично, как может показаться на первый оценочный взгляд. это стабильность, это верная стабильность, всё вокруг приемлемо и хорошо. просто блестяще. очаровательно. пиз-да-то.        — отъебись от меня. гарри — не предвзятая девочка, луи — не её полномочия, обязуемая забота и собственная детка-девонька, которую можно и следует велеречиво катать на поношенном мотоцикле, разрезая вальсирующими волнами хриплые шоссе, водить по прихудалым кофейням, скупая все кремовые эклеры и карамелизованные маффины, приторные пародии на стоящий кофе и кислючие вишнёвые чизкейки, которые так и тянет разламывать и мять пальцами на ошмётки, просовывая сбитыми пальцами лу томлинсон прямо в гортань. гарри харкается кровью в клятой школьной раздевалке, засовывая под облицованные древесные лавочки частицы своей избитой души. луи видит, и, на самом деле, является единственною, кто лицезреет во всей яви и красе; остальные-прочие же просто-напросто ублюдочная фасовка, что слепа во всех действиях; абсолютно. под кожей кипячение, бурлит и сгорает, растворяется, будто сульфиды.        — ты до ужаса несуразна, — девчонка улыбается прилипаючи, садится на корточки и притаскивается поближе размеренным темпом. обхватывает крохотной ладонью чужой подбородок в царапинах хрен проссы какой выдержки. непроходящих, незаживающих, то есть. гаррет толкается прочь, убирает со своего лица хладные руки, скалится злобою яркой, как зверюга, и при этом делает вид, что всё ебануться как восхитительно.        — я же сказала, несуразна. луи не удивляется, ладонями касается вновь, ведёт плавной дорожкою по коже. гарри сплёвывает вяжущую кровь через плечевой наклон, цепко хватается за живот. луи томлинсон — не её детка, которую можно катать по загазованному городу на        — иди сюда. покоцанном мотоцикле.        — какого хера ты делаешь. — не вопрос. обескураж. невлажные губы прорисовывают метафоричную картинку чувственности, децибелами её измеряют. гарри теряется не в ощущениях, скорее, в полнейшей бестолковой дестабилизации, которой луи её накрывает сплошными лавинами. горящая адским пламенем, срывающая маски прелюдия. губы луи-блядовой-томлинсон на вкус как поражение, за которым вприпрыжку следует дарованное ощущение взмылённого полёта, капитального, неизмеримого подъёма ввысь, что не всунешь ни в какие описательные и суждительные рамки-очертания. луи томлинсон — матрица сгорания. и она сумасшедше н р а в и т с я, до тряски, до истомы. она улыбается. чеширски. сыто. гарри в ответ теряется, вязня в чужеродных морских волнах, в кристаллизации льда магических глаз напротив.       — гаррет, от тебя невозможно оторваться без последствий твоего же поломления, вечно ты вбираешь проблемы и тащишь себя мордой по асфальту, — лу смотрит серьёзно. жмя обветхие губы. сухими пальцами втирается в гарриев затылок. — но я не хочу тебя исправлять, эйчи. я хочу тебя всю тою, кто ты есть. и аорта стайлс скулит превышкою децибелов. боль расширяется. луи её уземляет. луи — успокоение.