Темные мысли

Под чернильным небом луна белеет, словно мертвый череп. Сверкает белизной молочного темечка. Сверкает так, что глазам больно. Герцог щурится и отводит взгляд. Он не любит, когда небесное светило нарушает ночной полумрак. Когда режет душу так, что ощущается поселившееся внутри смятение. Когда рвет, сжимает сердце неясной, необъяснимой тревогой. До боли в груди, до спазма в горле – когда кажется, что вот-вот не хватит воздуха, что вздохнуть боле уже не выйдет. Когда голова начинает кружиться, а в висках пульсирует с такой силой, что, хочется собственными руками пустить себе кровь. Эта луна, всегда она – ангельски белая, чистая, сверкающая! От одного вида этой непорочной яркой белизны ему становится больно. -Друг мой, что с вами? – в этом голосе нет тревоги. Нет страха и ярости, что буквально сжигают изнутри все его существо. Движут каждым его поступком, бросают в самую гущу битвы и выносят оттуда с головы до ног покрытым кровью мерзких английских собак. В нем не слышно потаенной надежды, которая, словно червоточина, подтачивает его сердцевину, заставляя его, бесстрашного, неукротимого воина, внезапно робеть. В нем нет глубокой страсти, что пламенем проносится под кожей до самых кончиков пальцев. -Вы слышите меня? – в голосе сила. В голосе сталь. В этом голосе нет эмоций, нет чувств. Нет слабости, которой подвержен человек, со всем и его несовершенствами, изъянами, грехами и преступлениями. Со всей той кровью, что пролил Человек. В этом голосе лишь бесконечная, неведомая, недостижимая решимость, твердость стального клинка Господня. Он чувствует, как цепенеет, замирая от одного звука этого голоса. По коже бегут мурашки. -Вам холодно. Я вижу, как вы дрожите, - конечно, он дрожит. От холода тоже, да – но едва ли только от него. Он словно тяжело болен, его лихорадит так сильно, что дрожат руки. Ее присутствие заставляет его задыхаться, хватать воздух открытым ртом – поверхностно, коротко. Ему кажется, что весь воздух пронизан ее запахом, с каждым вздохом он дышит ею: вбирает ее в легкие, пропускает в кровь. Голова идет кругом, в глазах темнеет настолько неожиданно, что кажется, будто сознание покинуло его. Из горла вырывается неясный сдавленный хрип. Он не понимает, его ли губы издают этот звук. -Я помогу. Обопритесь на меня, Жиль, не падайте! – жар ее тела под его руками. Гладкость смуглой кожи. Пальцы сами нащупывают предложенное плечо, вцепляются в него с такой силой, что любая дева не сдержала бы крика. Крика боли, крика сломленной гордыни, признания женской слабости. Крика отчаяния и безропотного подчинения неугасимой, пламенной мужской силе. Только она – не любая. Ибо любая женщина грешна – ее слабостью, ее притягательной, невозможной для понимания загадкой, истомой, секретом и вместе с тем ответом на все вопросы является первородный грех. Шепот разврата в ночи, мягкость упругой, горячей кожи, прерывистое дыхание – все то, что составляет дух этого прекрасного создания, этой Евы – или же Лилит – вся та необъятная чувственность, бесконечное коварство и жаркое, голодное желание – все, что делает деву девой. Она же – абсолютно чиста. Безгрешна и невинна. Перед людьми и перед Богом, которого он отрицает. -Вот так, держитесь. Вы не ранены? Едва стоите на ногах, - да, ноги не держат его давно. Дрожат и предательски слабеют, стоит ей оказаться рядом. Она поднимает голову, смотрит на него – нечитаемо, без единой эмоции во взгляде – и он чувствует, как обжигающий кровь пожар затухает, вмиг покрываясь ледяной коркой. На одно единственное мгновение их глаза встречаются – и сквозь изморозь прорывается бушующее пламя. Жаркое, неукротимое, опасное – он задыхается и уже не пытается этого скрыть. Лишь отпускает измятый край льняной рубашки, что прикрывает ее лучше любой брони сейчас – отпускает и делает шаг назад. -Что вы делаете, остановитесь! Я помогу вам, возьмите мою руку, быстрее, - в ее глазах Небесный Огонь. Она не просит – требует. И она не понимает, что делает с ним. Не видит, как сильно каждое ее слово, взгляд заставляет его гореть. Немыслимо слепая наивность! Он готов взять ее сейчас. Прямо здесь, под этой чертовой луной, что высвечивает закрома, потемки, самой темной, самой черствой души. Что обесцвечивает страсти, заставляет нацепить лицемерную маску человека на любое звериное начало. Он готов сделать ее своей, готов слиться с ней, даря бесконечное блаженство. Он хочет видеть, как гнется это гибкое, тело, как напрягаются тренированные бедра. Как взымается и опускается грудь – по-девичьи небольшая, но мягкая, несмотря на все тяготы военного похода, несмотря ни на что. Ведь она – дева… Он хочет ее так сильно, что холодная ночь не только не остужает разгоряченной кожи, но напротив разжигает желание только явственнее. Во рту делается невообразимо сухо – он с трудом сглатывает. А потом разворачивается и уходит. За спиной слышится ее окрик, она зовет его по имени, но герцог не оборачивается. И даже не останавливается, ощущая под ногами холод мокрой от росы травы. Он спускается вниз с холма, ощутимо оскальзываясь на склоне. Но ему глубоко все равно – он готов упасть, пусть так. Главное, чтобы не было рядом ее, чтобы не слышен был ее голос, чтобы она не смотрела на него так, как может лишь она. Прямо, бесхитростно дерзко, твердо. Без лишних эмоций, чувств – но так, словно за этим взглядом скрывается нечто большее. Что-то, чего не Жиль, ни кто-либо еще осознать не могут. Могут лишь почувствовать, лишь ощутить, перед чем могут лишь склониться. Ноги скользят, но он уже выходит к реке. Опускается на колени и погружает руки в ледяную воду по локоть. Кожа вспыхивает, онемевая, но он только кривится уголком губ, а потом плещет себе в лицо. Отфыркиваясь от попадающих в нос и рот капель, он трясет головой и снова опускает руки в бурный поток. Ждет, пока рубашка не пропитается водой до плеч. Затем поднимается и вновь идет прочь. В темноту ночи, в непроглядный мрак, освещенный проклятым сиянием всевидящего ока тюремщика. Бескорыстного – якобы, всепрощающего – ха! Остановившего его сейчас, направившего подальше от непорочной девственницы, что столь доверчиво жаждала помочь. Жар с тела спал. Но перед глазами по-прежнему стоит ее лицо. Что-то есть в нем от его дочери, а что-то – от крестьянской девки, что каждый день пасла коров недалеко от замка. Он не видет ни малейшего сходства сейчас, но безропотно принимает и продолжает лелеять ее образ. Образ святой девы для него – чернокнижника, еретика и колдуна – приобретает совершенно немыслимые черты. Жиль де Рец чуть улыбается и ускоряет шаг. Мысли о Боге вызывают в нем злую насмешку. Мысль о Жанне – трепетное желание. И хотя святость ее обезоруживает, полководец все еще остается девой. А что делать с девами Жиль прекрасно знает. Эту ночь для нее выбелила луна. Но будет еще – и не одна! – когда небесное светило для него сокроют облака.