***
Первый раз это происходит, когда Изуку двенадцать. В средней школе он всего вторую неделю, но уже уверен: Нанасе-семпай из 2-В — самая симпатичная девочка, которую он когда-либо видел. Ему нравится ее улыбка, ее блестящие заколочки в волосах, а ее смех заставляет его улыбаться, даже если его все еще трясет от издевательств Каччана. Он никогда не говорит с ней: она ведь красивая и на целый год старше него, и, как у Каччана и остальных, у нее есть причуда. У Изуку — нет. Он не злится и не обижается, просто так получилось. Нанасе-семпай не виновата, что умеет двигать вещи, не прикасаясь к ним, и, конечно, она не виновата, что Изуку не может ничего. Он нормально воспринимает это. И не собирается ничего менять. До того, как буквально на пять секунд, он думает, что все могло бы поменяться. Такие мысли залезают в его голову только потому, что во время обеда Нанасе-семпай неожиданно подходит к его одиночному столику. Она все также мило улыбается, демонстрируя блестящие заколочки в волосах, и говорит: — Привет! Ты же Мидория-кун, верно? Изуку в силах только пялиться на нее, охваченный благоговением и, возможно, легким ужасом — Нанасе-семпай знает его имя. — Знаешь, а ты довольно милый! — Изуку упоминал, что у нее чудесная улыбка? — Хочешь пойти со мной на свидание? В голове пустеет. Его зеленые глаза большие и круглые. А еще, может быть, немного увлажнившиеся. Изуку думает, что, возможно, мама была права. Возможно, в средней школе действительно будет лучше, чем в начальной, и, может… Кукольное личико Нанасе-семпай сморщивается. Она пытается сдержать смех, но в итоге буквально взрывается им и, развернувшись, устремляется обратно к ближайшему столику, где ее ожидает кучка одноклассниц, внимательно наблюдающих за происходящим. — Ну простите! — кричит она, не удосуживаясь обернуться и узнать, что не только Изуку — половина столовой может слышать ее слова. — Простите! Я пыталась сдержаться, но не смогла… Вы видели его лицо? — Все хорошо, Нанасе! — отвечает другая девочка. — Ты все равно сделала это… желание засчитано! Нанасе-семпай опять смеется, и внезапно это уже не звучит мило. Должно быть, именно после этого случая подобное становится дежурной школьной шуточкой. Спустя неделю к Изуку подходит Акияма-сан. Она высокая и широкая, и Изуку неосознанно съеживается, когда одноклассница нависает над ним. Первое, что вырывается из ее рта: — Хочешь, пообедаем вместе, Мидория-ку-у-у-у-ун? — ее голос почти что дребезжит, и Мидория вздрагивает: он и не помнит, когда в последний раз у него был шанс завести друзей. В этот раз дело даже доходит до его тихого «ухм». А затем Акияма ударяет по его парте рукой и, развернувшись на каблучках, марширует обратно к своему месту. — Сделано! — восклицает она, обращаясь к соседке. — Сказала же, что сделаю! Раскошеливайся, Наока! — Ты должна была пригласить его на свидание, Акияма. — Ох, ну брось, у меня же тоже есть какие-то границы. Давай-давай, спор есть спор. В этот раз Каччан все слышит, и Изуку опускает голову, позволяя хриплому смеху омыть его. В начале следующего семестра к ним переводится Михара-кун. И он такой же, как Нанасе-семпай — Изуку не может долго смотреть на него, потому что если он не будет осторожен, то и вовсе не сможет никогда отвести взгляда. Ему дарят несколько волшебных дней, в течение которых Михара-кун постоянно улыбается и относится к нему с повышенным дружелюбием, пока кто-то услужливо не рассказывает ему, что Изуку беспричудный. Но даже тогда Михара-кун не начинает травить его. Однажды на математике он одалживает Изуку карандаш вместо сломанного, и это самый добрый поступок, который когда-либо делали для Изуку одноклассники. Причуда Михара-куна меняет цвет его глаз в зависимости от эмоций. Изуку не хватает времени разобраться со всем спектром, прежде чем Михара-кун поворачивается к нему и говорит: — Хэй, Мидория-кун, ты действительно нравишься мне. Хочешь после уроков сходить на свидание?! Изуку не знает, что оранжевый означает насмешку. Шутку. Изуку счастливо улыбается, и Михара-кун начинает смеяться. — Ох, боже, я просто пошутил, прекрати на меня так смотреть. — Он действительно как глупый щенок, — говорит кто-то, и Михара-кун опять хихикает. Этим все не заканчивается. Долгое время разные милые девочки и милые мальчики удивляют Изуку признаниями в любви или зовут его на свидание, чтобы выиграть спор или исполнить проигранное желание, а затем они убегают прочь и смеются со своими друзьями. Потому что никто не хочет встречаться с беспричудным Мидорией Изуку. Изуку уверен, что наверняка его реакция очень смешная — Акияма смеется каждый раз как в первый. И Изуку улыбается, опускает голову и молчит, кляня себя за то, что встречает каждую издевку с искренней радостью. Надежда умирает последней. А если быть точнее, она окочуривается после второго года. Когда Шинода-сан бежит на обеде к Изуку, а ее глаза светятся от волнения. — Встретимся на площадке для баскетбола после школы, — она понижает голос, словно делится секретом. — Мне нужно сказать тебе кое-что. Изуку соглашается, подкрепляя надежду ее рвением и совершенно не замечая, что она усмехается не ему, а кому-то за его плечом. После уроков он спешит на поле для баскетбола. Его сердце бьется барабаном от предчувствия, но находит он не Шиноду-сан, а четырех третьегодок, поджидающих его. Они окружают его раньше, чем Изуку успевает убежать. На самом деле, Изуку бы понял намек и без фингала под глазом, окровавленного носа и мокрого рюкзака, нырнувшего в туалет раздевалки. Возможно, Изуку просто так сильно нравилось внимание. Хах. Однако после этого случая подловить его было сложно. Шутки продолжают сыпаться, словно из рога изобилия, пока девочки и мальчики, игравшие в эту игру, не смешиваются воедино, и Изуку прекращает запоминать их имена и лица. Внезапно он осознает, что куда легче улыбаться и смеяться, изображая, что ему нравится эта шутка. Проще хихикать вместе с ними, чем сидеть в тишине, пока они зубоскалят над ним. Все еще больно, но действительно проще. И никто никогда больше не сможет приманить его этой издевкой, чтобы избить в каком-нибудь темном углу. С каждым разом все легче и легче — одноклассники в средней школе предоставляют ему много шансов напрактиковаться. Но когда он слышит этот призрак прошлого от Тодороки, Изуку понимает, что все-таки последний раз практиковался он слишком давно — он совершенно случайно позволяет надежде скользнуть внутрь. Лишь на долю секунды. Его сердце ускоряет ритм, и Изуку раздумывает, может ли кто-нибудь столь красивый и сильный действительно заинтересоваться им. Но затем реальность (как никогда непрошеная) возвращается, и Изуку стирает надежду в порошок. Мышечная память помогает ему выдавить из себя смешок, и он уходит прежде, чем позволяет наполовину забытой боли выплеснуться наружу.***
Шото пялится на спину Мидории, пока она не скрывается за углом коридора. Но и тогда он продолжает пялиться, потому что не знает, что еще делать. Он рассчитывал на два варианта: Мидория или примет его чувства, или не примет. Глаза Мидории широко распахнутся, как обычно это происходит, когда он удивлен и растерян, и он, запинаясь, пробормочет согласие. Или Изуку смущенно поерзает и вежливо откажет, рассыпаясь в извинениях (хотя его вины в этом, конечно, не было). Вот так Шото представлял себе этот разговор, собирая в кулак всю свою смелость. И так он себя успокаивал. Ведь даже если он полностью оплошает, Мидория сделает все возможное, чтобы не причинить ему боли. Это так в стиле Изуку. Его голос мягкий, чувства — нежны, и даже если все пойдет наперекосяк, Шото надеялся, что как минимум ему не будет больно. Но он никогда не думал, что услышит смех. Никогда не представлял, что Мидория просто уйдет прочь, не удостоив его хотя бы простым словом — «да» или «нет». Горячий, неприятный стыд заполняет его, и Шото сидит и пялится, пока горечь колет его сотней иголок, порождая желание наклониться, спрятаться, никогда ни на кого больше не смотреть. Глаза щиплет, влага собирается в уголках и проливается, и Шото приходит в себя, спешно стирая постыдные слезы. А что если кто-нибудь войдет… Что если Мидория вернется и увидит его таким? Шото чувствует себя идиотом: сидит один в гостиной и размазывает по лицу стекающие слезы. Он пытается взять себя в руки, но глубокое дыхание дрожит на вдохе, и… Шото не хочет ощущать этого. Ему не должно быть больно. Он не должен прощаться со своей влюбленностью, словно одураченный болван. Он привык, что все обращаются с его чувствами так, словно они ничего не стоят. Но он и подумать не мог, что Мидория поступит точно так же.***
Изуку больно. Он думал, что эта шутка осталась далеко в прошлом. До Юуэй. Вместе с плавающими в фонтанах и унитазах сумками, украденными тетрадками, которые он потом находил в кустах без половины страниц, с выбитыми из рук подносами, подбитыми глазами, растоптанными мечтами и одиночеством. В старшей школе Изуку наконец стал считать, что этот глупый пранк действительно стал частью прошлого. Изуку больно, потому что эта история опять про Нанасе-семпая и Михара-куна: Тодороки очень красивый. У него яркие волосы, горящие глаза, он силен, но спокоен. Изуку достаточно долго наблюдал за ним, мечтая о том, что когда-нибудь сможет узнать его чувства. И это отличается от его влюбленностей в средней школе: потому что если он и был уверен хоть в чем-то, так только в том, что Тодороки он может доверить свою жизнь. Если бы не мог, не было бы так больно. Вероятно, он был как открытая книга — раз даже Тодороки смог заметить его переживания и подшутить над ним. И из-за того, что это больно, Изуку несколько часов сидит, поглощенный тихой злобой и разочарованием, прежде чем наконец взять себя в руки. Слава богу, он не может долго обижаться на Тодороки. Особенно, когда здравый смысл подсказывает, что Шото, мягко говоря, крайне неопытен в общении с друзьями. Вероятно, он просто не осознает, насколько это больно. Да и откуда ему знать? Это просто глупая шутка, и единственная причина, почему Изуку так сильно переживает из-за этого — лишь его прошлое. Молчание здесь не помощник — Изуку не сможет исправить ситуацию, притворяясь, что все в порядке. Но ведь все в порядке, верно? Сейчас же всё совершенно по-другому: Тодороки не какой-то там неприступный одноклассник, с которым Изуку никогда не сможет поговорить. Тодороки — его друг, и Мидория всегда может сказать ему, если что-то идет не так. Изуку плетется обратно в гостиную, чтобы найти Тодороки, спрятавшим лицо в куртку. Плечи Шото дрожат, и он сразу же встает с дивана, чтобы уйти. — Эй, Тодороки, — зовет Изуку, когда наконец догоняет неожиданно ускорившегося Шото. Мидория не хочет прозвучать слишком обвиняюще, поэтому пытается вести себя как обычно: — Я хотел… Тодороки молча проходит мимо. Дверь захлопывается прямо перед лицом Изуку.***
Шото понимает, что ведет себя по-детски. Даже трусливо. Если бы он был храбрым, то использовал бы шанс, что дает ему Мидория, а затем еще много и много шансов, чтобы выпустить и излить злость и боль, вместо того, чтобы утопать в них. Мидория подходит к нему всякий раз, когда оказывается в одной комнате с Шото. Зеленые глаза горят, розовые губы разомкнуты — готовые начать разговор, но Шото отводит глаза и опускает плечи каждый раз, когда не может просто развернуться и уйти. Он хочет поговорить, возможно, хочет кричать, но стоит ему услышать голос Мидории, как в голове всплывает сухой смех, стоит ему увидеть лицо Изуку — перед глазами возникает та пустая и неискренняя улыбка. Боль нарастает, практически переливается за края, и Шото уходит, потому что он всегда так делает, когда чувствует, что вот-вот сломается. Он избегает Мидорию. Очевидно и просто. Шото даже не пытается скрыть этого: он слишком разочарован, чтобы переживать за чувства других. И Мидория, который никогда не был глупым или невнимательным, конечно, замечает. Шото пытается отвернуться, пытается ослепнуть, потерять слух, дар речи, и с каждой попыткой он чувствует, как растет обида Изуку. Маленькая мелочная часть Тодороки чувствует удовлетворение от этого, и к тому времени, когда им снова пора возвращаться на учебу, Мидория перестает пытаться подойти к нему. Шото должен выдохнуть с облегчением: ему больше не нужно прикладывать усилия, чтобы не пялиться на Изуку, но каждый раз, когда случайность сводит их достаточно близко друг к другу, он чувствует злость, исходящую от Мидории, и это только подливает масла в огонь, обостряя его раздражение. На что это Мидория злится? Он действительно считает признание Шото настолько отвратительным? Единственное, что радует: школа — это обязательные тренировки, а тренировки — это облегчение. На занятиях он вкладывается в каждое движение, в каждый взрыв и в каждую атаку, пока не останавливается, едва дыша и думая только о боли в легких и конечностях. Старый, проверенный временем механизм адаптации как никогда помогает ему — работать до полного изнеможения, чтобы все беспокоящие его мысли отошли на задний план. Он давно не прибегал к этому способу, но сейчас это единственная возможная отдушина. Хотя это слегка менее утомительно, чем просто говорить о болезненном, но такой вариант сейчас, увы, невозможен. Единственный человек, которому он когда-либо доверял — Мидория, так что прикажете делать, если боль ему причиняет сам Изуку?***
— Что-то не так. Очако выжидает несколько дней, прежде чем наконец сказать это. Она ведь оптимист, не так ли? Всегда видит лучшее в ситуации, лучшее в людях, но ее терпение быстро кончается, когда ее друзья попадают в беду. Она не может просто сидеть и игнорировать проблему, ожидая, что она сама как-нибудь разрешится. Иида задумчиво моргает. — Ну ты немного коряво составляешь предложения и… ох, я понял, у тебя ошибки во временах. На обеде они занимаются учебой: Очако нужна помощь с заданием по английскому, а Иида заслуженно занимает второе место по оценкам в их классе. А еще это очень удобный способ, чтобы спокойно поговорить с кем-нибудь. — Нет, я имею в виду… ну, ладно, ты здесь прав, — Очако осторожно стирает грамматические ошибки. — Но я хотела сказать, что что-то не так с Деку и Тодороки. Иида тоже не дурак. — Так ты заметила? — Ты хочешь спросить, заметила ли я, что Тодороки больше не обедает с нами, и они с Деку едва смотрят в сторону друг на друга с прошедших выходных? — Эм… да, — Иида выглядит смущенно. — В любом случае я не совсем понимаю, как это связано со спряжением глаголов. — И ты не разговаривал с ними? — продолжает напирать Очако. — Я думала, ты сразу же вмешаешься. — Я раздумывал над этим, — признается Иида. — На самом деле, я даже спросил Мидорию, все ли в порядке. — Ох? И что он ответил? — Конечно, что все идеально и отлично, — Иида практически закатывает глаза и мягко вздыхает. — Честно говоря, даже не знаю, на что я тогда рассчитывал. — Он ничего не рассказал тебе? — подавленно спрашивает Очако. — Но ты ведь заметил, да? Что-то с ним не так! — Из наименьшего, что я заметил, у них слегка прохладные отношения последние несколько дней, — Иида задумчиво стучит по подбородку пальцем. — Но, может, нам не стоит волноваться об этом. Такое иногда случается между друзьями, думаю, меня воспримут как слишком назойливого, если я буду влезать в каждую их ссору. В конце концов, они хорошие друзья, и я уверен, что бы ни случилось — они смогут с этим справиться. — Возможно… ты прав, — говорит Очако, смахивая с бумаги пыль от стирательной резинки. — Но я никогда не видела, чтобы Деку ссорился с кем-то дольше, чем один день, понимаешь? Я чувствую, что в этот раз что-то действительно пошло не по плану. — В этом есть логика, — признает Иида. — Честно говоря, почему-то я больше волнуюсь за Тодороки. — За Тодороки? — хмурится Очако. — Возможно, ты и прав, но я ничего не заметила: все такой же крутой и мужественный. Вроде ничего необычного. — Он тренировался с… большей… эм… интенсивностью, чем обычно, — отвечает Иида. — Сначала я думал, что мне показалось, но потом я услышал, как и Айзава-сенсей это заметил, — он пожимает плечами. — Если бы я его не знал, то сказал бы, что Тодороки пытается отвлечься… Урарака, запомни: «I» перед «Е». — Ох, верно, спасибо, — Очако опять хватается за ластик. — Тодороки чем-то расстроен, ведь так? — Кажется, да, но я так и не понял, как это связано с гла… — Тебя это не беспокоит? — перебивает Очако. — Конечно, беспокоит, — удивленно моргая, отвечает Иида. — Но… что именно ты хочешь донести до меня, Урарака? — Ты будто первый раз их видишь!— язвительно усмехается Очако, крутя карандаш. — Что происходит каждый раз, когда Тодороки расстраивается? — Иида задумчиво прищуривается, и Очако продолжает: — Приходит Деку, ведь так? Всегда приходит. У него словно развито особое Тодороки-в-беде чувство. А если Изуку не приходит, то тогда Тодороки сам идет к нему. Они очень близки, и… — она обеспокоенно хмурится, — если Тодороки чем-то расстроен, но не может поговорить с Деку, то… неудивительно, что он так сильно подавлен. — Да, ты права, — теперь и Иида встревоженно хмурится, а домашнее задание по английскому языку отодвигается в сторону. — Вероятно, в этот раз ему нужно поговорить с кем-нибудь другим. — Знаешь, что, — задумчиво произносит Очако, — как насчет того, чтобы разделиться: ты попытаешься поговорить с Тодороки, а я попробую найти подход к Деку. — Хуже это не сделает, — соглашается Иида. — Хороший план, Урарака, но сейчас… ох! Запомни, вот тут у нас неправильный глагол, он не подчиняется обычным правилам спряжения. — Ох, черт, вечно забываю.***
Очако решается испытать удачу, когда видит Деку со Всемогущим, чье присутствие — отличная возможность разболтать Изуку. Они просто болтают в коридоре после уроков — ничего слишком личного, и Очако слышит, как Всемогущий спрашивает: — Мой мальчик, тебя что-то тревожит? Кажется, ты не в духе. — Н-не больше, чем обычно! — никто из них не понижает голоса и не вертит головой по сторонам, боясь быть подслушанным, поэтому Очако без всякого смущения выходит из-за угла. — Действительно? — встревает она. — В последнее время ты чем-то расстроен. — Ох, — в зеленых глазах на долю секунды вспыхивает что-то, напоминающее сигнал тревоги. — П-правда? Даже не знаю, почему… По выражению лица Всемогущего ясно: он верит Деку не больше, чем сама Урарака. — А по тебе так не кажется, юный Мидория, — терпеливо говорит он. — Знаешь, ты всегда можешь поговорить со мной, если в этом есть необходимость. — Спасибо, Всемогущий, но, честно, здесь не о чем говорить, — Деку не умеет врать, и Очако делает вывод, что глубоко внутри он действительно хочет обсудить произошедшее. — А я очень даже уверена, что есть о чем, — произносит она, продолжая напирать. — В последнее время Тодороки тоже очень расстроен, и я не видела, чтоб с прошлых выходных вы перекинулись хотя бы парой словечек. Очередная предупреждающая вспышка в зеленых глазах, но она исчезает прежде, чем Очако успевает подумать об этом. — Все хорошо. У нас просто много дел на этой неделе, вот и все. Очако дружит с Деку достаточно долго, чтобы распознать этот тон. Классический я-огорчен-и-хочу-чтобы-вы-перестали-это-замечать. — Он не обедает с нами вот уже пару дней, — продолжает она. — Я им не командую, — лаконично обрывает ее Деку. — Он может есть, где хочет. Очако кажется, или она действительно слышит намек на горечь? — Ах, вот оно что, — со вздохом произносит Всемогущий. — Разлад с другом? — Полагаю, так, — бормочет Деку. — Почему бы тогда не поговорить об этом с ним? — предлагает учитель. — Лучше пресечь проблемы на корню, решить их раньше, чем они выйдут из-под контроля. Замалчивание еще никому не помогало. — Я был бы счастлив обсудить это с ним, — огорчение прорывается из Деку, словно поток сквозь плотину, ловя Очако врасплох. — Я пытаюсь с самого воскресенья, но он организует холодный прием каждой моей попытке! Очако слегка закашливается. — Ухм, это был…? — Не каламбур, — вздыхает Деку. — А могу я спросить, что произошло в воскресенье? — интересуется Всемогущий. — Н-ничего не случилось в воскресенье, это было глупо и в любом случае слишком тяжело объяснить… — под пристальным Взглядом Всемогущего голос Деку сразу же затихает. На секунду Очако думает, что Изуку развернется и убежит от них, но он лишь смиренно опускает плечи. — Эй, — она нежно касается его подрагивающей руки. — Что бы это ни было, никто тебя не осудит. Ну или точно не я. Деку одаривает ее взглядом заблудившегося щенка, который, попав под дождь, нашел укрытие под старой картонной коробкой. — Я хотел сказать, что… — глаза Деку бегают из стороны в сторону, пока он не встречается взглядом со Всемогущим. Мидория вздыхает и, кажется, наконец берет себя в руки. — Ладно, вам знакомо чувство, когда кто-то делает что-то совершенно безобидное, но из-за причин, которые вы даже никогда не обсуждали, это тревожит тебя, и твой первый рефлекс — очень сильно расстраиваться, хотя человек даже не мог знать, что это огорчит тебя? — Ухм, — Очако несколько раз быстро моргает. — Например? — Мне знакомо, — произносит Всемогущий. — Тодороки что-то….? — Давайте сделаем вид, что это лишь гипотетически, — тихо отвечает Деку. — Хочешь, я поговорю с ним? — предлагает Всемогущий. — Вы оба мои ученики и… — Нет, — быстро говорит Деку. — Нет, нет, спасибо, Всемогущий, правда, но… нет. У нас все будет хорошо, честно. К-как я и сказал, ничего серьезного и… я смогу справиться с этим. Обещаю. Всемогущий несколько секунд смотрит в его глаза. Кажется, он все еще не верит ему, но иногда с Деку лучше не спорить. — Ты уверен, мой мальчик? — Уверен, — отвечает Деку. — Действительно, действительно уверен. Очако сильно сомневается в этом, но сейчас ее дело не решить проблему, а просто выяснить, что происходит. И, надо сказать, Деку рассказал ей куда больше, чем ей было известно. Учитывая тот факт, что Деку хоть и самый открытый и общительный человек из всех, кого она встречала, но он умеет хранить секреты как никто другой. Остается лишь понадеяться, что Ииде повезет больше.***
— Тодороки, вы с Мидорией поругались? — Нет. — Ох, ты уверен? Кажется, между вами какое-то напряжение, вы даже не разговариваете… — И раз мы не разговариваем, то и поругаться не можем. — Тодороки, ты же понимаешь, что я не это имел в виду. — Все хорошо, Иида, не беспокойся об этом. — Но я не могу просто… — Здесь не о чем говорить. — Но… — Иида. Забей. — Ну… хорошо. Если настаиваешь.***
Никто не удивляется, когда все становится… хуже. К среде половина класса замечает, что с Тодороки что-то не так. К четвергу всем становится известно, что они с Мидорией избегают друг друга, и никто точно не может сказать, где Тодороки обедает. Последней каплей становится тот факт, что Мидория практически убивает себя во время тренировки (чуть было не прихватив на тот свет Минету), а Тодороки игнорирует его сигнал, ударяя огнем поверх них. Они отделываются выговором от Айзавы-сенсея и проводят остаток урока так далеко друг от друга, как это вообще позволяет тренировочное поле. После этого Яойорозу наконец заявляет, что с нее достаточно. — Если это продолжится, то негативно повлияет на весь класс, — говорит она после уроков, когда несколько одноклассников (среди которых, конечно, нет Тодороки и Мидории) собираются в гостиной. — Уже повлияло, — произносит Джиро. — Минета жаловался всем, кто имел глупость оказаться поблизости. — Ребята, а вы уверены, что не раздуваете из мухи слона? — спрашивает Каминари. — В смысле… ну не весь же класс практически поджарился до корочки из-за ссоры этих двоих. — Это не совсем так, ква, — вмешивается Тсую. — Мы всегда поддерживаем друг друга, верно? Мы мотивируем друг друга, но никто не справляется с этим так же хорошо, как Мидория. — И даже если это не так, — продолжает Яойорозу, — совместная работа — важное ядро в нашей деятельности. Мы несем ответственность друг за друга и должны оказывать помощь, если это необходимо. Она замолкает, и все поворачиваются к Урараке и Ииде. Очако тихо вздыхает. — Я разговаривала с Деку об этом, — начинает она. — Ну или типа того. Вы же знаете, как он обычно ведет себя: судя по его поведению, у них определенно проблемы, но он говорит об этом так, словно это какие-то мелочи. — Да, это худший расклад, ква. — Ну как минимум он говорит об этом, — вздыхает Иида. — Я пытался обсудить их ссору с Тодороки, но он остался абсолютно непроницаем. — А это вообще наше дело? — встревает Каминари. — Типа, может быть, это что-то супер личное? Если они действительно не хотят, чтобы мы вмешивались, то мы же не можем заставить их рассказать. — Нам и не нужно, чтобы они всё нам рассказали! — произносит Урарака. — Мы просто хотим, чтобы они поговорили друг с другом — им стоит во всем разобраться! Единственное, что мне сказал Деку: он пытался, но Тодороки не хочет выслушать его. — Ну тогда ладно, — пожимает плечами Джиро. — Половина проблемы решена. Почему бы нам просто не помочь ему? — Я могу попытаться договориться с ними, — предлагает Иида. — В конце концов я весьма близко общаюсь с обоими. И это не упоминая того факта, что я староста класса и посредничать в спорах и сохранять спокойную обстановку в школе — мои обязанности. — М-м-м, только это возвращает нас к той проблеме, что они не хотят ничего нам рассказывать, — напоминает ему Урарака. — У меня есть идея. Одноклассники опять заинтересованно поворачивают головы, но теперь уже к Яойорозу. — Если Мидория уже пытался поговорить с Тодороки, значит, он хочет разрешить эту ситуацию не меньше нас, — продолжает она. — Нам просто нужно предоставить ему этот шанс, и, думаю, я знаю как, — она задумчиво хмурится. — Но нам понадобится помощь Серо. Джиро устало выпрямляет спину и наклоняется ближе к ней. — Слушаю. — Мы начнем с…***
Изуку жаждет отвлечься от произошедшего, и, вероятно, именно поэтому одноклассникам так легко удается провести его. Ему следовало бы удивиться, почему гостиная общежития пуста в субботу, но когда застенчивый Серо предлагает ему помочь с домашкой по математике, Изуку выбрасывает лишние мысли из головы и следует за ним. В какой-то момент к ним присоединяются Урарака и Каминари, и это не вызывает никаких подозрений — им тоже частенько нужна помощь по учебе. Комната Серо располагается на пятом этаже, и Изуку чувствует неприятный укол где-то внутри от одного взгляда на дверь Тодороки. За прошедшую неделю они так и не поговорили, и Изуку соврал бы, если б заявил, что его все устраивает. К его удивлению, около комнаты стоит Иида, резко опуская руку, словно он только что закончил стучать в дверь Тодороки. Изуку с тревогой наблюдает, как дверь открывается и в проеме мелькает пятнышко двухцветных волос. А затем все идет не так, как задумывалось. Каминари срывается с места первым, слегка тыкая его в ребра, и Изуку, потрясенный и дезориентированный, не успевает отреагировать на все происходящее: Урарака быстро хватает его за плечо, и лишь на секунду Мидория чувствует себя совсем невесомым — но и этой секунды достаточно, чтобы Урарака и Каминари, позволив Ииде успеть отпрыгнуть, швырнули Деку в открытый дверной проем. Урарака отключает причуду, и Изуку падает прямо на Тодороки, слыша, как за его спиной захлопывается дверь. С визгом он отпрыгивает назад и хватается за дверную ручку, но та не поддается. — Эй, ребята, что происходит, — кричит Изуку. Серо первый, кто подает голос. — Мидория, мне так жаль, я говорил им не делать этого, но они заставили меня помочь и… — Серо, ты стукач! — возмущается Каминари. — Это не смешно! — Изуку чувствует, как сердце поднимается прямо в глотку. Он всю неделю хотел поговорить с Тодороки, но… не так же! — Откройте дверь и выпустите меня! — Нет! — в этот раз слышится неожиданно радостный голос Урараки. — Не раньше, чем вы оба поговорите и обсудите все, что вас волнует! — Это розыгрыш? — голос Изуку предательски прыгает на октаву. — Не беспокойся! — успокаивает его Иида. — У вас в распоряжении полная конфиденциальность! Яойорозу собрала всех на внеочередной урок в комнате Шоджи, так что вас никто не подслушает! — Тогда как…? — Вы сможете выйти, когда отправите Тсую милое селфи, на котором будет видно, что у вас опять все в порядке! — мурлычет Урарака. — Если вы попытаетесь притвориться, то она сразу же раскусит вас, и мы заставим вас держаться за ручки прямо на глазах у всех! — Урарака! — Пока, Деку, удачи тебе! Вот так все и происходит. Голоса и шаги стихают, и Изуку, спрятав лицо в ладонях, остается запертым в комнате Тодороки. После нескольких секунд, в которые, казалось, впихнули целую вечность, Изуку поднимает голову и поворачивается, чтобы увидеть растрепанного и очень угрюмого Тодороки, хмуро смотрящего то ли на него, то ли на дверь. — Я пытался поспать. Это первое, что он говорит Изуку практически за неделю, и для Мидории это звучит словно обвинительный приговор. — Не то чтобы я просил их закидывать меня сюда, — ответ выходит более раздраженным, чем предполагалось, и Изуку на секунду замолкает, чтобы запихнуть всю свою боль поглубже в грудь, прежде чем она выйдет из-под контроля. — Послушай. Очевидно, все действительно пошло не очень хорошо, раз все остальные тоже заметили. Так что, если ты, конечно, не в настроении ломать дверь, мы застряли здесь до того…. до того, как не разберемся со всем этим. Ну, я так думаю, — ему приходится перевести взгляд с пола на Тодороки. — Как бы там ни было, я с воскресенья пытаюсь поговорить с тобой. Изуку смотрит в глаза Тодороки и чувствует себя так, словно перед ним только что захлопнулась цельнометаллическая дверь. — О чем здесь говорить? — спрашивает Шото. — Ты дал мне все понять предельно ясно. — Я… нет, не дал, — боль опять возрастает, и Изуку думает о той глупой, бессмысленной шутке, которая уже давно должна отпустить его, но все еще нет. — Ты не дал мне шанса… — Дал, — Тодороки делает шаг вперед, и Изуку шокирован злостью в его глазах. Неужели он не так отреагировал на эту шутку, как от него хотели? Жестоко. Изуку пытается взять себя в руки. — Послушай, Тодороки, я осознаю, что ты не понимаешь, но… — Ты абсолютно прав, — перебивает его Тодороки, и что-то в его голосе заставляет невысказанное застрять в горле Изуку. — Я не понимаю. Я так многого не понимаю, и ты прекрасно знаешь это и знаешь почему, и я думал… я думал, что ты поймешь. Изуку становится неловко, но он все еще не может определить, почему. — Пойму что? — Что это тяжело для меня! — Тодороки не повышает голос, но каждое его слово — будто пощечина. — Тяжело говорить о таких вещах, и это… это… — Шото сжимает зубы… — иногда страшно, — его кулаки плотно стиснуты, по правому локтю ползет ледяная крошка. — Я не умею… хорошо общаться с людьми. Я просто думал, что ты поймешь. Ты же всегда понимаешь. Изуку, безнадежно недоумевая, пялится на него. — Тодороки, я просто… — Я был напуган, — голос Тодороки дрожит. — И поэтому я не сказал тебе раньше. Да и вообще я решился только потому, что это ты. Если я не могу быть честным с тобой, то тогда с кем вообще? И я подумал… — Шото замолкает, потому что его голос переходит на хрип, и Изуку вздрагивает. Тодороки прищуривается, опускает взгляд, но Мидория видит выступившие слезы, и недоумение быстро сменяется ужасом. — И затем я наконец-то признался, а ты даже не ответил мне. Ты просто рассмеялся и ушел, и тебе не было дела до меня в течение нескольких часов… — Тодороки… — Все нормально, если ты не чувствуешь ко мне того же! — блеск льда покрывает правую щеку Шото. — Тебе не нужно заставлять себя… Я и не ждал, но думал, что ты не будешь ненавидеть меня за это или издеваться надо мной, а потом ты… ты рассмеялся и… — на одной стороне лица Тодороки слезы замерзают, на другой — превращаются в пар. С тихими ругательствами Шото пытается вытереться. — Блядь. Прости, — он откидывает голову, устремляя взгляд в потолок, словно старается сдержать слезу. — Ладно. Поэтому я и избегал тебя. Я не хотел, чтобы меня увидели таким за обедом. Или когда-либо, — он закрывает глаза и наклоняет голову, резко выдыхая. — И поэтому здесь не о чем говорить… все понятно. Я чувствую себя глупцом. Я ненавижу чувствовать себя глупцом. Я ненавижу тот факт, что именно ты заставляешь меня чувствовать себя глупо, потому что я всегда считал, что признаваться тебе — безопасно, но оказалось по-другому и… — его голос затихает, и Тодороки опять прижимает ладонь к глазам. И Изуку лишается дара речи, продолжая пялиться на него. Когда он наконец находит свой голос, все, что он может произнести: — Ох, черт. И Изуку повторяет это опять, когда Тодороки встречается с ним взглядом. И Мидория наконец может взглянуть на ситуацию без обиды и старой боли. — Ох, черт, ты был серьезен. Лицо Тодороки пустеет, каменея от удивления. — Что ты имеешь в виду под «был серьезен»? — Я…я… — руки Изуку двигаются сами по себе, обхватывая его голову, словно так они могли спрятать его от боли в глазах Шото и от собственных глупых суждений. — Почему я должен был быть несерьезен? — Изуку едва-едва чувствует разницу между холодом в голосе Тодороки и прохладой, доносящейся от его правой стороны. — Ты думаешь, я бы сказал тебе это, если бы был несерьезен? — Я… я хотел сказать, я… — Изуку не может ответить, потому что будущее было так туманно, а прошлое так настойчиво стучалось в настоящее, что… Боже, как он мог быть таким глупым? Это же Тодороки. С Тодороки даже мелочи имеют огромное значение — ему и эмоции зачастую даются с трудом. В их отношениях больше всего было именно доверия, и как он мог хоть на секунду подумать, что Тодороки будет шутить о чем-то столь серьезном? — Ухм, я просто… думал, что ты шутишь, — слова выходят глупыми и жалкими, словно слабенькое оправдание. Но ведь… так оно и есть. Он причинил Тодороки боль и довел его до слез. Ничего не сможет оправдать это. — Ты думал, я шучу? — голос Тодороки опять ломается, и сердце Изуку поспешно вторит ему. — Ты серьезно? Руки наливаются свинцом, и Мидория позволяет им повиснуть по бокам. — Тодороки, я просто… — Что заставило тебя так плохо думать обо мне? — Н-ничего! Ты ничего такого не сделал, это я… — Тогда почему ты так подумал? — требовательно спрашивает Тодороки. — Почему ты вообще думал, что я шутил, когда говорил, что люблю тебя? — Потому что только так всегда и было. Только по этой причине мне и говорили такое! Слова срываются прежде, чем Изуку успевает осознавать, как они звучат. Грустно, смущенно и жалко. Тодороки моргает, и затем боль в его глазах смягчается недоумением. — Что? — Я имею в-виду… — Изуку давно не чувствовал себя таким слабым. — Ухм. Теперь Тодороки смотрит на него со странной задумчивостью: словно у него есть вопрос, но он не знает, как его задать. — Мидория, — произносит он. — Что ты имел в виду? — Н-ничего. Это не… ухм, — Изуку чувствует давление в горле и отчаянно сглатывает. Сейчас не подходящее время для слез. — Это было глупо. Это б-было действительно глупо, и ты… ты прав, я должен был подумать дважды. Прости меня, и… Тодороки делает шаг к нему. — Мидория. Лепет затихает. Тодороки разглядывает его лицо, словно ищет чего-то. — Я, кхм, ты хотел поговорить со мной. Не думаю, что я действительно позволил тебе это сделать. Всю неделю Изуку хотел объяснить ему, что не так, хотел излить свои болезненные чувства и показать, что даже такая, с первого взгляда бессмысленная, боль — это все равно боль, но сейчас это кажется не таким уже важным. И его отпускает. — Ничего особого, — Тодороки продолжает смотреть на него, и Изуку неуверенно продолжает: — Это просто шутка. Раньше меня дразнили ею. Довольно много. В средней школе. Знаешь, дети бывают тупыми… Они притворялись, что п-приглашали меня куда-то, чтобы посмотреть, как я попадусь на крючок. И я попадался. Очень много, пока… не прекратил. Но они нет, и я просто… И ты пригласил меня, и я подумал… потому что обычно так происходило, и… — под напором эмоций его голос иссякает. Тодороки продолжает недоверчиво пялиться. — Н-но ты прав, — Изуку почти что выдыхает слова, потому что болезненное давление в горле мешает говорить. — Я должен был подумать дважды, потому что… никто из них не был моим другом, но ты-то да, и я доверяю тебе… и прости. Мне так жаль, я не…. В комнате повисает тишина. Изуку целую неделю представлял, что именно он скажет Тодороки, если ему дадут шанс, но все выходит совершенно по-другому, и теперь он не знает, что еще ему следует рассказать. — У меня просто проблемы с пониманием, — тихо говорит Тодороки. — Я… я знаю, — голос Изуку переходит на хрип. — Я знаю, я должен был сразу додуматься. Не понимаю, почему я… — Нет, я имею в виду… — Тодороки встречается с ним взглядом, его лицо выражает полную растерянность. — Я не понимаю, почему кто-то будет шутить, что любит тебя. Это ломает Изуку, и все те слезы, с которыми он так долго боролся, прыскают из глаз, вызывая жгучий стыд, вину и боль. Любовь — вот то слово, которое использует Тодороки. Не «нравится», не «чувство», не «влюблен», а именно любовь. Тодороки любит его, Тодороки сказал ему, что любит его, а Изуку просто засмеялся и ушел. Все детство над ним смеялись, обращались с ним, словно с игрушкой, словами или действиями демонстрировали, что его чувства ничего не значат, и теперь он сделал то же самое с Тодороки. Его зрение плывет, и ладони, размазывающие слезы по лицу, не помогают — поток боли не останавливается. — Я… — его голос прерывается всхлипом. — Я действительно обидел тебя, ведь так? — Немного, — голос Тодороки звучит чуть ближе. — Но, хм… ты все это время пытался поговорить со мной, а я думал, что если не стану выслушивать тебя, то это пройдет быстрее. Так что… прости. — Все нормально, — быстро отвечает Изуку. — Все п-правда нормально, я понимаю, у тебя есть право злиться, и… — Да. Тодороки опять замолкает, ожидая, когда слезы Изуку наконец-то замедлятся, чтобы он смог нормально вытереть лицо. Когда Мидория наконец справляется с этим, он обнаруживает, что Тодороки все еще смотрит на него, а гетерохромные глаза ярко сияют. — Хм, Мидория, — Тодороки, помешкав, подходит ближе. — Теперь, когда ты знаешь, что это была не шутка, у тебя есть… ответ? Изуку удивленно моргает. — Я… так ты хочешь сказать, что я не вызывал у тебя отвращения? Или типа того? Тодороки на секунду отводит взгляд в сторону, его лоб морщится. — Думаю, если бы я мог так легко отпустить эти чувства, мне не было бы так больно. Мидория едва сдерживает судорогу, ненадолго зажмуриваясь. Перепутать с морганием сложно. — Я так виноват, — шепчет он. — Знаю. Изуку открывает глаза и осматривает лицо Тодороки, исследуя каждый дюйм его кожи, чтобы обнаружить какой-то ключ, какой-то секрет, который позволит ему разобраться, что именно Шото знает. Тодороки любит его. Всего три слова, но атмосфера между ними все еще напряжена. — Мидория, — Тодороки хмурится. Должно быть, он замечает усилие на лице Изуку. — Ты… веришь мне, верно? — Я верю тебе, — выпаливает Изуку. — Конечно, верю, просто… — его слова стихают, когда Тодороки делает еще один шаг вперед и оказывается слишком близко. Шото выглядит немного испуганным, и его левая рука трясется, когда он поднимает ее к лицу Деку. — Будет проще, если я докажу тебе? — спрашивает он. Изуку не отвечает. Не может выдавить из себя ни словечка, когда яркие глаза Шото так близко. Когда Тодороки наклоняется к нему. Поэтому Изуку не отвечает. Он просто ожидает, что будет дальше, и позволяет этому произойти.***
Шото действует быстро — быстрее, чем успевает подумать дважды или отговорить себя. Зеленая радужка так близко, и ему так не хочется закрывать глаза, но он слишком напуган, чтобы держать их открытыми. Губы Мидории нежные, и он продолжает стоять спокойно, когда Шото прижимается к ним своим ртом. Не отдергивается, не отталкивает, поэтому Шото позволяет левой руке слегка скользнуть по чужому подбородку и остановиться на мягкой щеке. Он рассчитывал на легкий и короткий поцелуй — достаточный, чтобы доказать, что он не шутит и его чувства самые что ни на есть настоящие (да кто вообще будет шутить о таком?), но Мидория со вздохом тает в его руках, и Шото заносит. Мир вокруг исчезает, и все эти ощущения реальны — губы Изуку и его бесконечное тепло. Когда Шото приходит в себя, то первое, что он чувствует — покрытые шрамами руки, гладящие его лицо. Кто из них прерывает поцелуй — неизвестно, и они замирают, прижимаясь лбом друг к другу и дыша одним воздухом. Мидория мягко гладит большими пальцами его щеки, и Шото поддается прикосновениям, грубому теплу ладоней и открывает глаза, чтобы увидеть взгляд Мидории: Изуку смотрит на него так, словно лицо Тодороки - самое красивое, что он когда-либо видел. Взгляд зеленых глаз заставляет Тодороки сделать паузу, чтобы вспомнить, как использовать голос. — Так это значит… ? — Да, — Мидория немного приседает, утыкаясь лбом в шею Шото. — Да, да, да, да, да. И я все еще чувствую себя виноватым за то, что смеялся, и я прошу прощения за… за то, что позволил глупостям из прошлого влезть в голову. Шото моргает. — Ты будто первый день знаком со мной. Мидория мягко смеется, и Шото не может придумать причину, по которой ему не стоит наклониться и сцеловать смех со сладких губ.***
Телефон Тсую издает писк, и вся комната начинает суетиться — ребята лезут друг на друга, толкаются, пытаясь занять место поудобнее, чтобы заглянуть ей через плечо. В сообщении фото — отправлено с телефона Тодороки. Улыбка Мидории ярче и шире, чем те, что он выдавливал из себя всю неделю, его глаза прищурены от искреннего смеха. Тодороки сидит достаточно близко к нему — их лица соприкасаются. Шото не смотрит в камеру, но видно, как безуспешно он пытается сдержать улыбку. Любопытен тот факт, что, судя по фону, они сидят не в комнате Тодороки, а на диванчиках в кафе. Ниже появляется текст: «Мы вышли через окно и отправились есть пирожные. Пожалуйста, попроси Яойорозу снять замок с моей двери до того, как мы вернемся». Серо прерывает тишину первым: — Они были на грёбанном пятом этаже.