Сложный выбор

Конечное же он был ходоком. По-другому и быть не могло. Тот, кто способен одним прикосновением руки исцелить или убить, не мог, попав в Дом, не проникнуть на другую его сторону. Сейчас, он удивлённо смотрел на Слепого, который сел рядом с ним и спросил, был ли Македонский на Изнанке. Такие вопросы можно задавать только в такую ночь, как сейчас. Ночь, когда можно говорить. Последняя ночь сказок. — Мне нужно знать, - проговорил Слепой, - Ты остаёшься, или уходишь? Этот вопрос был слишком сложным. Нельзя так легко на него ответить. Македонский не знал, что делать. В Наружность он уходить не хотел. Но и Изнанка была далеко не идеальным местом. Он не знал, нравилось ли ему там или нет. На другой стороне он выглядел пугающе. Сломанные крылья за спиной, цепи, раны по всему телу... Он мог перестать так выглядеть, если бы захотел, но думал, что такова его истинная сущность. Ему надоело лгать всем о том, что же он из себя представляет. Поэтому, он оставался таким. С крыльями за спиной, но без возможности взлететь. Но у Изнанки была своя Изнанка. Что думать о ней, бывший ангел тоже не знал. Лес любил крылатых. И крылатых, и четырёхлапых, и хвостатых. Иногда, очень редко, Македонский приходил в Лес, надеясь, что тот примет его. Здесь можно было найти место, где не будет никого, а вокруг будет лишь еле различимый шум деревьев и бархатная полутьма. Тогда он ещё не знал, что далеко не каждый может найти такой укромный уголок в этом месте. Но однажды, вновь придя сюда, он понял, что больше не хочет быть чьим-то цепным ангелом. Он сбежал на Изнанку, чтобы не видеть небольшего палаточного лагеря по окнами Дома, не видеть бритых голов и одежд, напоминающих о том, о чём он хотел забыть. Он сбежал, но даже здесь прошлое не хотело отпускать его. Опутывало цепями, которые висели на его шее, шелестело перьями за спиной и на голове. Почти никто не знал о том, кем он был раньше. О таких вещах не рассказывают. Но всё же, он рассказал. Сначала, Сфинксу. Потому что ему казалось, что у него не было выбора. Потом Волку. Потому что он думал, что может доверять ему. А потом Табаки. Ему самому было сложно поверить, что он снова может говорить об этом с кем-то, но всё же, это случилось. Шакал умел быть настойчивым. Он видел, как Сфинкс сказал что-то и Македонский расплакался, пытаясь отвернуться, чтобы никто не заметил его слёзы. Поняв, что успокоить Македонского простыми словами и алкоголем не получится, Табаки предложил "поговорить по душам". И Мак рассказал всё, снова и снова с ужасом представляя, как его опять попытаются использовать в своих целях. И от этих мыслей было ещё хуже. Неужели он совсем разучился доверять? Неужели, Табаки мог бы так поступить с ним? Ему очень хотелось верить, что нет. Он искренне любил каждого в Четвёртой, но Шакал был лучше всех них. Порой он казался слишком шумным и странным, но когда Македонскому была нужна помощь, Табаки всегда был рядом. Даже если учесть, что он никогда не просил помочь и вообще скрывал любые свои проблемы. Но, несмотря на всё его желание довериться, хотя бы тому, кто так для него важен, Македонский знал, что снова принадлежал кому-то. Снова мог стать ангелом на цепи. Или чёртом. Ведь ангелы не убивают. Но вместо того, чтобы что-то требовать, или приказывать, Табаки просто печально смотрел на него. Македонский очень, очень редко видел его грустным и теперь был почти удивлён. — Эх, Мак, вот что случается, когда всякие глупые люди из Наружности пытаются разглядеть чью-то сущность. С их то зрением... Македонский отрешенно уставился на Шакала. — Ты знал, - пробормотал он. — Конечно, - ответил Табаки, - Люди не умирают во сне просто так. Теперь я хотя бы знаю почему. И в тот день, прячась от бритоголовых в Лесу, он вспоминал этот разговор. Он чувствовал, что это было очень важно. Что хотел сказать Шакал? Люди неправильно рассмотрели его сущность? А если подумать, могли ли они, эти несчастные фанатики, хоть что-то рассмотреть? Македонский глубоко дышал, переживая очередное перерождение. Возможно, первое правильное за всю жизнь. И наконец он стал Красным Драконом. Он глядел на Лес, понимая, что тот его принял. Он мог летать, у него был длинный хвост, и сильные когтистые лапы. Он идеально подходил Лесу. Вопрос был лишь в том, подходил ли Лес ему? На следующее утро, он сказал, что ему всё это приснилось. И только Табаки понял, что же на самом деле произошло. Слепой тоже догадывался, но не был уверен. Мысль о вожаке вернула Македонского в реальность. Он сидел на против Слепого и молчал, не зная, что ответить на заданный вопрос. — Я ходок, - проговорил он, уставившись на свои колени. Слепой спрашивал Македонского о другом, но ему вдруг показалось, что стоит сообщить об этом. Вожак сдержанно кивнул. — Я так и знал, - пробормотал он, - И всё же, что ты собираешься делать дальше? Македонский затравленно оглянулся. Кто-то рассказывал свою сказку. Некоторые слушали, но некоторые, как он со Слепым, разговаривали о своём. Рядом с живыми людьми сидели призраки. Тень чуть не плакал от счастья вместе со Стервятником. Рядом с кучкой псов отрешенно сидел Помпей. Под стремянкой лежал Леопард, выводя что-то пальцем на полу. А на подоконнике, сверкая клыками сидел Волк. Македонский знал, что если он решит остаться на Изнанке, Волк никогда не покинет его. И он останется наедине с этим страшным призраком. Табаки уйдёт на другой круг, это Мак уже понял. Сфинкс уйдёт в наружность. Он знал это, и поэтому не был уверен, что хочет такой судьбы. Но в Наружность, туда, где его достанут бритоголовые, он тоже не хотел. Что он собирался делать дальше? Он не знал, не мог решить. Холодная рука с тонкими длинными пальцами опустилась на плечо. — Ты можешь ещё подумать. Но времени осталось мало. С этими словами, Слепой встал отправился в другую часть комнаты, осторожно обходя призраков, и иногда натыкаясь на людей. Македонский перестал наблюдать за ним, и постарался размышлять. Что ему делать в Наружности, среди людей, которые не могут понять его, и которых не может понять он? Тех, кто только хочет использовать его? Но с другой стороны, что ему делать на Изнанке, если там уже не будет Четвёртой? Там не будет Табаки... Зато, там будет Волк. И даже, если Шакал захочет остаться, что ему до Македонского? Ведь он захочет остаться с Белым Драконом, а не с Красным. А Белый Дракон хотел остаться с кем-то совсем другим. Македонский неожиданно подумал, что это наверняка разбило сердце Табаки. О своём разбитом сердце он старался не думать. Слишком много плохого случилось с ним за недолгую жизнь, чтобы позволить себе такую глупую, безнадёжную любовь. Слишком больно отпускать кого-то, когда ты признаёшься самому себе, что не представляешь без него своего будущего. Гораздо проще сказать, что дело лишь в том, что терять состайника всегда тяжело. Кажется, Слепой уже сказал свою речь, и все уже почти разошлись. Но Македонский закрылся от мира в собственных мыслях и не обращал на окружающую его обстановку ровно никакого внимания. Знакомый голос отвлёк Македонского от размышлений. — Смотришь сны с открытыми глазами? - прозвучало над ухом. Это был Табаки. Тот самый Табаки, мысли о котором мешали Македонскому решить, что делать дальше. Он молча помотал головой, и посмотрел на Шакала. Это заняло всего несколько секунд, ибо он не мог с кем-либо долго пересекаться взглядами. Но всё же, это придавало некоторой смелости. — Я не знаю, что мне делать. Куда мне идти, Табаки? - проговорил он полушёпотом. — Куда идти? - Шакал заёрзал на месте, - Не знаю, Мак, не знаю. Это ты должен решать, а не я. Македонский тяжело вздохнул. А чего он ожидал? Что Табаки примет решение за него? Он посмотрел сначала на двух бритоголовых, которых сам же привёл в комнату. Потом на Волка, который давно уже приходил к нему почти каждый день. Что из этого хуже? Наверное, сбежать от Волка в Наружность, было бы подлостью и трусостью. Нужно отвечать за "чудеса", которые совершаешь. Но это вовсе не значило, что сбегать от несчастных фанатиков хоть чем-то лучше. Это тоже казалось предательством. О своих собственных желаниях он не хотел даже вспоминать. Их просто невозможно было выполнить. Неожиданно для себя, он еле заметно усмехнулся, чем вызвал бурю эмоций на лице Табаки. Но Македонский неожиданно понял всю абсурдность ситуации и не мог стереть печальную усмешку со своих губ. Никогда ещё чудотворцу не было нужно чудо так сильно, как сейчас. Он не знал, какое чудо, но знал, что был бы готов побриться налысо и ползать на коленях перед тем, кто мог бы его совершить. Возможно, даже был готов шантажировать его, если это единственных способ получить то, что нужно. Эта мысль заставила его горько засмеяться. Совсем негромко и почти незаметно, но Табаки видел всё. — Что с тобой? - спросил он, хватая Македонского за плечи. Македонский больше не смеялся. Он был в отчаянье. Он мог уйти в любой из двух миров, между которых находится Дом. Но в каждом из них, его ждал кто-то, кому он был вечно должен. Он был словно в ловушке. Он смотрел в глаза напротив, надеясь найти в них утешение. Но увы, тут он тоже прогадал. Одна мысль о том, что он больше никогда не увидит эти глаза причиняла ужасную боль. А ни о чём другом он думать не мог. И он не выдержал. Горячая слеза покатилась по щеке, и он попытался отвернуться. На некоторое время у него это даже получилось. Но в следующую секунду он передумал и просто прижался к Табаки, цепко обхватив его руками и стараясь не всхлипывать слишком громко. Шакал удивлённо выдохнул, но сердиться на Македонского не стал. Вместо этого он обнял его и заговорил: — Ну что такое? - спрашивал он, - Тихо, тихо. Сейчас я найду одну замечательную настойку... Македонский неожиданно напомнил себе Стервятника, так же рыдающего в чужих объятиях. Только вот, в отличие от птичьего Папы, он плакал от безысходности и отчаянья, а не от слишком большего счастья. — Не надо, - пробормотал он, когда Табаки собрался отправиться искать какую-то настойку, - Ты и так скоро уходишь... Он чуть крепче обнял Шакала. Это всё, что он мог себе позволить. Больше такой возможности не будет, и сейчас он чувствовал тепло в своей груди. Табаки удивлённо рассматривал его, не убирая руки с его шеи и талии. Это должно было нервировать, Македонский не любил, когда на него смотрят, тем более так пристально, но сейчас он не обращал на это внимания. — Как я мог быть таким глупцом? - неожиданно зашептал Шакал, - Совсем, как какой-нибудь маленький мальчишка! Нет, ну ты подумай... Македонский не понимал, о чём речь. Он осмелился поднять глаза на Табаки, ожидая, что он скажет дальше. — Я всё это время, Мак, - говорил он уже громче, - Понимаешь, всё это время смотрел на того, кто вовсе даже не хотел смотреть на меня, а на того, кто смотрел на меня, я сам совсем не смотрел. А спрашивается, почему? А потому, что я смотрел на того, кто на меня не смотрел и ни на кого другого смотреть не хотел... Македонский запутался ещё на третьем "смотрел", но продолжал внимательно слушать. Он, кажется, понял, почему Слепой говорил, что ограничивать Табаки количеством слов - далеко не лучшая идея. Шакал тем временем продолжал, снова шёпотом, и уже гораздо спокойней: — Но ведь все же совершают ошибки, да? Мою ещё можно исправить. Можно ведь? Или уже поздно? Он выжидающе смотрел на Македонского, который перестал обнимать его и пытался понять, о чём идёт речь. Похоже, странный вопрос был адресован ему. Как Македонский мог знать, может ли Шакал исправить свою ошибку, если не понимал, какую? — Поздно, - обречённым голосом заключил Табаки. Похоже, он сделал такой вывод из молчания Македонского. — Конечно поздно... Это же последняя ночь! Шакал скорбно сгорбился и уставился в никуда. Мак снова подумал о том, как странно видеть этого неугомонного оптимиста расстроенным. Странно и неправильно. — Не поздно. Наверное, - робко сказал он, - То есть... О чём ты вообще говоришь, Табаки? — О тебе, Мак, - ответил Шакал с таким видом, будто это было очевидно. Македонский растерянно захлопал глазами. Это было неожиданно. До того, как он успел хоть что-то ответить, Табаки стал размышлять вслух: — А ведь я должен был всё понять ещё тогда, в Могильнике... Македонский вздрогнул. В этот раз он понимал о чем именно говорил Шакал. Это случилось тогда, когда Мак хотел сбежать из мира, в котором отнял жизнь Волка. Будто отдав свою, он мог что-то исправить. Он знал, что пока он лежал в Могильнике после неудачной попытки совершить самоубийство, Слепой пытался заменить и его, и Волка сразу. Но вряд ли это могло получиться хоть у кого-нибудь. Македонский понимал, что всех подводит, но вернуться в Четвёртую прямо сразу он не мог. Он снова и снова прокручивал в голове последние события: разговор сначала с Химерой, а потом со Слепым. После первого он понял, что больше точно не сможет пытаться убить себя. После второго он понял, что обязан вернуться к состайникам. Но потом, к нему пришёл Табаки. Он рассказывал о том, что происходит в Доме. Он пел песни. Читал стихи. Он проводил в Могильнике, в том самом месте, которое так ненавидел, столько времени, сколько только мог. Он приводил сюда других их состайников. Он заставил Македонского захотеть вернуться в Четвёртую. О чём Табаки должен был тогда задуматься? — Мак, я ведь не знаю, что теперь делать! Тебе же правда совсем некуда идти. Шакал снова попытался отправиться за настойкой, но Македонский опять его остановил. Неожиданно Табаки снова обнял его и крепко прижал к себе. Македонский удивлённо выдохнул и обхватил тонкую талию Шакала своими руками. — Я не хочу забывать тебя, - прошептал он, - это нечестно. — Что нечестно? - словно успокаивая Македонского проговорил Табаки. Мак тяжело вздохнул. Он не хотел бы объяснять это, но сегодня была слишком особенная ночь. — Понимаешь, - начал он, - Никто не хотел бы забыть тебя. Но ты уходишь. А я остаюсь, и меня будут помнить... Ну, то есть, может и не будут, но всё же совсем забыть меня не смогут. Он обречённо окинул взглядом подоконник, где всё ещё сидел Волк. Тот смотрел не на Македонского, а на Сфинкса. Печально и как-то отрешенно. Он точно не забудет того, кто убил его. Табаки удивлённо хлопал глазами. — Что ты такое говоришь, Македонский?! Ну разве так можно? Он размахивал руками и успел сменить на своём лице несколько эмоций за то время, пока говорил. Македонский сжался в маленький комочек, думая о том, что кажется сказал лишнее. О таких вещах нужно молчать даже в последнюю Ночь Сказок. Сейчас Табаки оскорблённо отвернётся от него и поползёт в другую часть комнаты... Но этого не происходит. Шакал собирается сказать что-то ещё, но неожиданно замолкает, что просто очень необычно для него. Поражённый неожиданной идеей, он поднял палец к потолку и широко открыл рот. — Опять! Опять я смотрю не туда, куда надо смотреть! Что это? Я старею? Это выпуск так на меня действует? Он выжидающе смотрел на Македонского. Тот растеряно пожал плечами. Кажется, он окончательно запутался. — Ты не хочешь в наружность? Он печально помотал головой. — А в Лес? Македонский снова помотал головой. Нет, он не хотел. Но ему нужно было выбрать один из этих двух вариантов. Других у него не было. — А может быть, - Табаки заговорщически шептал ему на ухо, - а может быть ты хочешь отправиться на другой круг? Македонский широко раскрыл глаза от удивления и уставился на Шакала. Это было невероятно. Вряд ли хоть кто-то когда-то получал такое предложение. Но самое важное, это казалось идеальным выходом. Уйти туда, где ещё можно всё исправить. Туда, где не придётся никого убивать. Возможно, там он сможет даже быть счастлив... — Ты хочешь сказать, что подаришь мне шестерёнку? - неуверенным голосом проговорил он. Он чувствовал, что перешёл все границы, которые мог. Но не он начал это перым. Он лишь спросил совета. Он не мог знать, чем это всё обернётся. И всё-таки, он не жалел о том, что сейчас нарушал негласные законы Дома. Впервые за многие годы, он был почти счастлив. Табаки широко улыбнулся и наклонился к Македонскому так близко, что между их лицами осталось лишь несколько сантиметров. Шакал пристально смотрел в глаза Мака, а тот пытался заставить себя не отводить взгляд. — Лучше! - всё таким же шёпотом отвечал Табаки, - Я хочу сказать, что я хочу забрать тебя туда, куда ухожу сам. Там я буду смотреть, как следует и куда следует. Принеся торжественное обещание, он достал откуда-то солнечные очки и нацепил их на себя, при этом оставаясь всё так же близко. Македонский слышал, как колотится его сердце. Гораздо, гораздо быстрее, чем должно. Он растеряно кивнул, понимая, что любые слова здесь будут неуместны. Что он может сказать? Что он не мог даже мечтать о таком? Что это лучшее, что случалось с ним за всю жизнь? Ничто из этого не могло бы даже близко выразить то, что он чувствовал сейчас. Не веря, что это происходит на самом деле, он чуть поддался вперёд и дотронулся до губ Табаки своими губами. Может так он пытался показать свои эмоции, а может он просто сошёл с ума... Шакал даже не попытался оттолкнуть Мака. Он с еле слышным выдохом ответил на поцелуй и провёл рукой по его щеке. Это был очень аккуратный поцелуй, просто прикосновение губами и ничего более, но в нём было столько тщательно скрываемых чувств, что Македонскому показалось, что он длился целую вечность. — Всё будет хорошо, Мак, - проговорил Табаки, убирая руку от его щеки, - Если уметь правильно смотреть, всё будет хорошо. Македонский задумчиво отвёл взгляд. Интересно, как это "правильно смотреть". И как же "смотреть неправильно". Немного помедлив, чтобы хоть чуть-чуть успокоить бешено колотящееся сердце, он спросил об этом Табаки. Он очень редко о чём-то спрашивал, почти никогда. Но сегодня он вообще делал много вещей, которые не делал обычно, так почему бы не попробовать узнать? — Всё очень просто, - с готовностью отозвался Шакал, - Глупые люди из Наружности не известно как умудрились усмотреть, что у тебя есть крылья, но дальше пойти они не смогли и немедленно решили, что это значит, что ты ангел. А крылья то были не ангельские, а драконьи! Если бы они умели смотреть, они бы увидели. — А кто умеет смотреть? - снова спросил Македонский. — Кто? Сфинкс умеет. Лорд иногда умеет. Седой умел. Табаки задумался. — Ральф почти умеет. И Слепой тоже. На этих словах он тихонько хихикнул. Македонский молча кивнул и прижался к Табаки. Теперь, вроде бы, он мог это делать. Тепло чужого тела согревало его. А впереди его ждала возможность всё исправить. — Мне принести какую-нибудь настойку? - проговорил он, вспоминая, что несколько минут назад Шакал, кажется хотел сам принести что-нибудь из своих запасов. — Нет, не надо. Смотри, все сидят вместе, а мы одни. Пойдём к ним. Возможно, там куда мы идём, они будут совсем другими. Мы видим их такими в последний раз. Македонский еле заметно улыбнулся. Он знал, что теперь ему не придётся ни с кем прощаться. Он придёт к ним заново и в этот раз, сможет сделать всё правильно.