***
*** Все началось, когда мать опять в виде воспитательной меры сбагрила сына в деревню, до которой от последней остановки электрички ещё ехать около трёх часов на машине. Вообще это даже деревней назвать сложно: пять домов и все, вот вам и вся «цивилизация». Первые дни Мин потратил на долгий сон и ленивые часы на неудобной кровати. Но это надоело, потому он стал подолгу гулять, надеясь заблудиться, чтобы его сожрали волки там или медведи, и чтобы не надо было терпеть эти три месяца в богом забытом месте. Так, однажды гуляя, он набрел на поле, в конце которого был дом. Но не деревянный с печью, а самый обычный дом. За высоким забором были видны ещё две небольшие постройки и довольно большой сад. Конечно вторгаться на частную территорию Юнги не стал, но решил выяснить у местных жителей, кому принадлежит это место. — Там живет отшельник. Чимин. И тебе лучше не трогать этого мальчика. — А что? Он слабоумный? — Нет, дурная ты башка! Он вообще-то знает семь языков и работает переводчиком в крупных компаниях. И это при том, что он младше тебя. — Знает семь языков и ни с кем не общается? — Юнги. У каждого в душе свои раны, в голове свои тараканы, и понять другого слишком сложно. Так что просто не трогай его. Чимин нам очень помогает. Вот баню нам построил, колодцы вырыл. И с нас ни гроша не взял. Все сам оплатил. Когда болеет кто, он его на машине в город везёт. Он всегда готов помочь, но просит взамен одиночество. — Он странный.***
Юнги не спит всю ночь, пишет, пишет, пишет, а потом сжигает в печи строки на белых листах. Голова мутная, курить хочется ужасно, но если кто-то увидит — ему не жить. Мать строго объяснила всем жителям деревни, чтобы они этого Мину не позволяли. Потому Юнги прячет в карман мятую пачку, спички и выходит из дома. На улице ночной холод лезет под рубашку, трава мокрая, в свежей росе и пахнет просто божественно. Мин выходит в поле и чуть не плачет. Потому что ночное небо, усеянное звёздами, чёрным куполом нависает над полем. И оно такое большое, такое красивое, что и не верится, что это реальность. Юнги ложится на мокрую траву, слушает стрекотание цикад и пытается запомнить каждую звёздочку на этом невероятном небосклоне. И вот в голове появляются новые строки, но пока совсем неуловимые: их ещё нельзя переписать на бумагу, потому что как только напишешь первую букву, они испортятся, исчезнут в ночном небе, и ты больше не найдёшь их на задворках своего сознания. Когда начинается рассвет, Юнги плачет. Лежит на холодной земле и чувствует мокрые дорожки на щеках, потому что это слишком красиво. Тонкие лучи выталкивают тьму, заполняя небосвод, звезды меркнут, и им на замену выползает красный диск солнца. Юнги никогда не думал, что этот мир такой красивый. Что стоит жить, чтобы просто однажды увидеть рассвет на диком поле. Чимин выходит в поле на рассвете. Он оставляет невысокую калитку из ровненьких реек, окрашенных белой краской, приоткрытой и снимает с ног обувь. Тапочки остаются у забора, а парень ступает босыми ногами на душистую влажную траву, пробегаясь взглядом по бесконечному зеленому полю, усыпанному цветами. Среди высокой сочной травы рябят желтые льнянки, чистотелы и одуванчики, перекликаются с нежно голубыми колокольчиками, цикорием и васильками. Но больше всего Чимину нравятся белесые ромашки с желтыми сердцевинами, душистый клевер и голубой лён. Когда дело доходит до венков, то Чимин особо не выбирает, переплетает все найденные цветы между собой, а песня рождается сама. Звонкий голосок раздаётся над полем и так, как вплетается цветок за цветком в полноценный венок, песня Чимина вплетается в природу, в рассвет, в дымку облаков, в лес на горизонте и, конечно, в душу. Юнги приподнимается, чтобы увидеть полевого гостя или даже хозяина этого места. Стараясь быть незамеченным, он прячется в высокой сочной траве и любуется сквозь неё на никогда ранее невиданного Чимина. А Чимин, словно грациозная лань, медленно ступает по полю, склоняется и срывает ещё один цветок. В руках парня уже сплетена половина венка и почему-то хочется стать его обладателем. Песня будоражит кровь, согревает и разносит по венам с невероятной скоростью; Юнги чувствует, как лоб и щеки горят огнём, не тлея, а губы пересыхают. Бледная кожа от приятного голоса и чарующей сознание песни покрывается мурашками, и хочется остаться среди этой травы, хочется жить здесь и каждое утро встречать рассвет вместе с ним. Чимин все же замечает среди травы тёмную макушку незнакомца. Словно птица, напуганная чем-то тревожным, мальчишка затихает. Над полем снова колосится тишина, перебиваясь тонким щебетаниям птиц и озорных сверчков, ещё не уснувших до следующей ночи. Чимин краснеет, опуская голову, и больше не рвёт цветов. Стараясь делать вид, что все в порядке, он уходит обратно к дому, неторопливо, но не естественно. Влажные ступни ныряют в шлёпанцы, калитка из белых реек закрывается дрожащими руками, и Чимин исчезает в дверях своего дома, в дверях своего нерушимого одиночества.***
Юнги опять тихо-тихо ступает по влажной траве, плавно выходя в поле. Теперь это было традицией: каждый день он, просыпаясь с солнцем, прятался в тени кустов, тайком наблюдая за парнем, что пел и собирал цветы, вплетая их в пышные венки. Это время стало более волшебным, потому что голос Чимина полюбился с первой ноты. Он был высоким, но глубоким, проникал в душу и плёл на сердце красивый цветочный венок, заставляя его биться чаще. После утреннего ритуала Юнги решает прогуляться по лесу. Он берет с собой достаточно еды и питья, прощается с жителями и уходит. Древесная чаща встречает его пением птиц и запахом хвои и листьев. Солнечный свет пробирается сквозь пышные кроны и отбрасывает на тонкую тропу тени причудливых форм. Юнги нравится такое одиночество, когда тебе не плохо от него, а когда оно приятное, умиротворяющее. Оно дает задуматься и осмыслить многое, даёт возможность побыть в тишине и успокоить назойливые мысли. В городе Мин часто уходил на чердак многоэтажки и по долгу смотрел на людей внизу, на капли дождя или на солнце, — и это было приятное одиночество. Не то, когда ты покинут и оставлен, а то, когда ты просто хочешь побыть один и тебе этого достаточно для тихого спокойного счастья. Мин хоть и был ленивым, но любил вот так гулять один на один с собой. В городе уши приходилось затыкать наушниками с музыкой, а тут можно было слушать природу: и не в обиду всем исполнителям, но это самая лучшая музыка в мире. Вы когда-нибудь были у дикого ручья, смотрели, как в нем плещутся маленькие рыбки и какие-то живые существа? Когда-нибудь гуляли по лесу так тихо, что животные принимали вас за своего и выходили навстречу? Может быть, вы когда-нибудь влюблялись в этот мир? Юнги присаживается на пень с плетью корней, что обнимают землю с травой, и расслабляется. Пара бутербродов съедается за черканием по блокноту ручкой, а на пожелтевших листах появляются строки, красивые и простые, такие, как и лес, как полянка и пень от старого дуба. Проводя подушечкой бледного пальца по кольцам пня, Юнги чувствует шершавую поверхность и считает по кольцам. Он вслушивается в тихое щебетание птиц и шелест листьев и затем не замечает, что темнеет. За тучными громоздкими кронами высоких деревьев занимается закат и Юнги встаёт, собирая свои вещи в небольшой джинсовый рюкзачок. Ранние сверчки поют свою песнь, а Юнги крадётся по примятой траве и листьям. Темнеет быстрее, чем темноволосый мог предположить, а ещё он понимает, что, кажется, заблудился. Пугающая кромешная тьма сгущается над лесом — и ветви уже не кажутся приветливыми ветвями, наоборот, причудливыми, ужасающими чудищами. Юнги не был трусом, но заблудиться в лесу очень не хотелось, а идти практически на ощупь, не имея даже телефона или фонарика, очень страшно. К счастью, через двадцать минут скитания по лесу, Мин находит из него выход. Виднеются огни в стеклянных окнах деревянных домов, дым, взмывающийся вверх по печным трубам, и общая баня на отшибе. — Где тебя носило? Мин получает подзатыльник от тетушки-старухи, но на её слова почти не реагирует, потому что всего в паре метров от него тот парень с поля. И вблизи он кажется более красивым. — Я заблудился. — Вот дурень! Ты в баню не успел. Все уже вымылись, теперь очередь Чимина. — Пусть со мной моется, — тихо говорит Пак и скрывается за деревянной дверью бани. Юнги тайно, как он считает, радуется тому, что сможет побыть наедине с загадочным красивым парнем, что все ещё немного кажется ему странным, и переодевается в предбаннике. Накидывая полотенце на тощие бёдра, Юн заглядывает в двери и проходит к деревянным ступенькам, усаживаясь на среднюю. В метре от него сидит Чимин так же, как и он, по пояс голый. Съедая младшего взглядом, Юнги думает о том, что его тело слишком идеально, а к сильным рукам хотелось бы прикоснуться. В голове звучит полевая песня и старший находит в себе силы перевести взгляд, скрещивая босые ноги. Наверное, он давно замечен за бесстыдным разглядыванием чужого тела. Чимин старается выглядеть спокойным, но смущается, и на мягких щеках всплывает румянец. Парень все же отмирает и наливает в небольшой ковш воды, после чего капает в него разные эфирные масла. Приготовив смесь, он разбрызгивает её по горячим стенам, от чего вся парилка наполняется приятным запахом и влагой. Тихий треск огня и жар успокаивают и дают расслабиться. Пак забирается на верхнюю полку и вытягивает по ней ноги, откидываясь спиной на стену. — Иди сюда, тут теплее. Юнги послушно приподнимается и пересаживается на верхнюю ступень, но сохраняет дистанцию между собой и загадочным парнем. Он выталкивает из головы мысль о том, что коснуться все ещё хочется, ухватить за предплечье и попросить спеть ту самую песню, что Чимин поет в поле каждое утро. Прикрывая глаза, старший представляет себе сочную зеленую траву и розоватый прекрасный закат. Уже где-то на задворках его сознания Чимин поёт песню и собирает в венок полевые цветы. Чимин тихо вздыхает и тоже прикрывает глаза. Так они сидят какое-то время, пока Пак не встаёт и не манит за собой старшего. — Пошли, будем в озеро нырять.***
Юнги не понимает, как быстро проходит вечер, а за ним и неделя. После того они долго купались в холодном озере, плескали в друг друга водой и смеялись, так звонко, искренне и по-детски. Юнги даже проводил Чимина до дома, потому что темно. Правда, внутрь его так и не пустили. Каждое утро он так же ходил послушать приятный голос и посмотреть на парня, что собирает цветы.***
Юнги выбирается из дома и крадётся по кромешной темноте, подсвечивая фонариком под ноги. Он направляется к лесу, медленно двигаясь по вытоптанной земляной тропе. Теперь он не боится лесной тьмы и заблудиться здесь тоже не сможет, потому что знает этот лес, как свои пять пальцев. Неудивительно, что выбранным местом для ночной прогулки стало озеро, куда ходили Юнги и Чимин после бани всего лишь однажды. Юн слышит тихий всплеск воды и выглядывает из-за дерева. Каково же было его удивление, когда перед глазами он увидел Чимина, погружающегося в воду. «Какой грациозный», — думает Юнги и, приоткрыв рот, просто наблюдает, забывая о времени. На берегу видна сброшенная одежда и полотенце. Чимин нежится в молочно-тёплой воде под яркой луной. Но ночную тишину леса нарушают мысли человека; Чимин слишком долго был один, поэтому чувствителен даже к тихим звукам, а особенно в собственной голове. Парень плывет в сторону чьей-то фигуры на берегу, даже не сомневаясь, кому она принадлежит. — Юнги, залезай, вода, как парное молоко. Юнги вспоминает тот момент, когда после бани они, счастливые и довольные, полезли в чистое и тёплое озеро. Вода от небольшой смены температуры приятно холодила кожу, но мурашек не вызывала, потому плескаться в ней вместе с Чимином было весело и невероятно. Через пару минут на берегу уже лежат два комплекта одежды, а Юн даже не задумывается о том, что пришёл сюда просто посидеть на берегу и написать пару текстов. Он плывет к Чимину, застывает перед ним и, становясь на носочки, зачёсывает влажной рукой волосы назад. Чимин смеётся по-детски и рукой брызгает в его лицо. — Не боишься так поздно гулять? — Нет, — фыркает Мин и ныряет, чтобы начать щекотать Пака. Он немного медлит, понимая, что Чимин думал, что будет в одиночестве, потому полностью обнажён. Парень все же щекочет Пака, что начинает громко смеяться, пытаясь отбиться. Чимин стесняется своей наготы и тащит Юнги за плечи из воды, чтобы тот вынырнул. Неловко, но в мыслях Юнги нет ничего похабного, наоборот, старший даже понимает ситуацию и сам всплывает, вновь поправляя влажные волосы пальцами. По бледному, освещённому луной лицу, скатываются капли воды, и Чимин утирает те пухлыми пальцами, облизывая губы. Юнги скользит взглядом по влажному лицу напротив и замирает, пытаясь впитать всю эту красоту в свою память. Потому что в голове одно «красивый, красивый, красивый». Мин прикусывает и свою губу, прикрывая глаза; рука на щеке такая тёплая и осторожная. — Я уеду через месяц... Давай немного пообщаемся до этого, пожалуйста? — тихо просит парень, зная, что только ночь услышит их. Чимин улавливает прямую тоску, но такую тихую и совсем не раздражающую. Убирая от лица Юнги ладонь, он выдыхает: — Да, давай... Твои мысли тихие и совсем не мешают. Прикусывая губу и понимая, что сболтнул лишнего, Чимин переводит взгляд на луну и вполголоса оповещает о ее красоте. Юнги расплывается в довольной улыбке и брызгается в отместку, сразу отплывая и слыша, как за ним начинается погоня.***
Лунный свет бродит по успокоившейся воде, пока двое сидят на берегу, завернувшись в одно полотенце и немного дрожа от ночного вечера. — Пошли ко мне, примешь нормальный душ, и я сделаю тебе чаю. Через двадцать минут ходьбы по тернистому лесу и мягкой траве, Юнги уже сидит в гостиной обычного дома, обставленного просто и со вкусом. Здесь есть камин, но он выполняет декоративную функцию, а дрова в нем лежат сухие, но, кажется, словно ненастоящие. Юнги болтает с Чимином ни о чем и пьёт из принесенной белой чашки вкусный травяной чай. После горячего умиротворяющего чая Чимин поманил старшего пальцем, вставая из-за стола. Юнги и выдохнуть не успел, как оказался на окрестностях заднего двора, по периметру которого был возведён тот самый невысокий забор из белых реек. Сад был ухоженным — и Юнги даже представить не мог, когда Чимин успевает строить бани, изучать языки, работать переводчиком и ухаживать за садом, в перерывах гуляя по полю на той стороне за забором и собирая цветы. — Сними обувь, — тихо шепчет Чимин, бесшумно открывая калитку. Скользкий металлический крючок легко выпадает из петли, пока Юнги снимает шлёпанцы с ног и бережно выставляет у забора. Чимин пропускает старшего вперёд и, оставляя свою обувь рядом с обувью Юнги, идёт по пока ещё сухой траве. Влажной та становится ближе к четырём часам утра, когда на горизонте занимается заря, а сверчки умолкают, переставая потирать лапку о лапку. Юнги склоняется над облаком белых ромашек и срывает одну за одной. Плести венки он совсем не умеет и когда разочаровывается в мастерстве собственных рук, его пальцев касаются чужие пухлые. — Вот так, — наставляет Чимин и из тонких стеблей девственных ромашек рождается начало венка в руках у Юнги. Юнги хмурится, ворча себе что-то под нос, но его тонкие пальцы словно были слеплены самой природой для этого дела. Теперь Юнги вплетал цветок за цветком, медленно шагая по сухой траве следом за хранителем и хозяином поля. Чимин впервые за свою жизнь вслушивается в чужие мысли и уже целые две недели. Можно сказать, что там он и живет, потому что там, как в стенах своего дома, за небольшим забором и предбанником, за железной дверью, за столом, где лежит кипа не переведенного текста. Пока Чимин нежится в чужих мыслях и останавливается, запрокидывая голову и любуясь луной, на его голову ложится душистый венок из полевых цветов. Хмуро оценивая свои труды, Юнги вполголоса мычит и теперь транслирует свои мысли, но кратко: — Красивый. Чимин кивает и идёт к середине поля, где осторожно опускается на землю в мягкую траву. Когда Юнги ложится рядом, он тихим шепотом рассказывает историю каждого созвездия, указывая на них пальцем. Ближе к трём часам ночи Юн просит Чимина спеть ему. Пак мнётся, но начинает тихим голосом одну из любимых баллад. Темная макушка прижимается к боку и Мин засыпает, вслушиваясь в слова и приятный голос. Позже засыпает и Чимин, чувствуя легкие объятия старшего. Ночь хранит их до утра, кутая в траве и полевых цветах. Холод они гонят, сплетая свои тела в крепких объятиях, и ничто не помешает этим двоим провести целую ночь под звёздным куполом.***
Юнги снова оказывается у Чимина дома, но до отъезда остаётся немного меньше месяца. Ещё давно старший заметил устойчивую лестницу, ведущую куда-то на чердак. И тайное всегда казалось интересным, тем, чего хотелось увидеть. — Чимин, покажешь свой чердак? — Нет. — Почему нет? — Потому что... нет. Юнги строит жалостливые глазки и все же уговаривает младшего. — Ладно, но там нельзя говорить. Просто молчи и ни о чем не думай. Парни поднимаются по винтовой лестнице, и Чимин открывает дверь, впуская Мина в небольшое помещение. Весь пол уложен подушками и одеялами, а вместо потолка огромное панорамное окно. Чимин укладывается на пол и тянет за собой Юнги. Юнги молчит и старается опустошить свою голову от мыслей, но делать-то ему никто ничего не запрещал, потому тонкие пальцы уверенно ухватываются за пухлые, а вскоре переплетаются с ними в замочек. На чердаке красиво и безмятежно хорошо, а помещение как картинка. Сжимая ладонь Чимина, Юнги переводит взгляд на окно и следит за недавно выученными созвездиями, просто смотрит, не думая ни о чем. И обнимает, заваливая на удобные подушки. Ни говорить, ни думать совершенно не хочется; просто хочется быть в объятиях и обнимать самому. Звёздное небо чарует своей красотой, и Юнги снова просит спеть. В ночной тиши раздаётся еле уловимое пение, звонкий голос отбивается эхом о стены и завораживает. Они опять спят вместе, опять в обнимку под звёздами. И это кажется самым приятным сном. Им не нужны ни одеяла, ни подушки, потому что они друг друга согреют и подставят плечо. Они сами как звездное небо — совершенны и молчаливы.***
Встречи с Чимином учащаются и становятся ежедневными. Юнги радуется, что может быть молчаливым, даже не потому что этого иногда требует Чимин, а потому что характер у него такой. А Чимин довольствуется чужими тихими мыслями, что совсем не мешают думать самому. До конца месяца пара дней, а Юнги так не хочет уезжать... Идея приходит спонтанно и, когда он возникает на пороге дома Чимина, говорит тому прямо в лоб, без приветствий и всего такого: — Поехали со мной. — Юнги, я не могу, прости. — Почему? «Я просто хочу быть рядом с тобой» — Я тоже хочу быть рядом с тобой, но я не могу... Я слышу мысли... И схожу от этого с ума в городе. Юнги хмурится, не совсем веря в сказанное, но то, что крутилось в голове, легко отскочило от губ Чимина. — Мог бы найти отмазку получше, — неуверенно произносит старший и разворачивается, чтобы уйти. — Юнги. Мы никогда не говорили об этом. Но... Я знаю, что ты хочешь быть рэпером, знаю, что грустил по отцу. Знаю, что хочешь поцеловать меня... И... Что у тебя чешется нога сейчас. Юнги разворачивается к Чимину лицом, отражая на своём полнейшее недоумение. Последней мыслью в голове, действительно, было то, что сильно чешется нога и пора бы уже её почесать. Как-то тяжело выдыхая Юнги трясёт головой, избавляя себя от лишних мыслей или совсем ото всех, и уходит. Молча, не сказав ни слова, он удаляется к своему дому и уже там раздумывает над всем сказанным. Накидывая рюкзак на плечо, Мин садится на ступени и ковыряет палочкой бугристую землю, из которой пробирается трава. Нужно доехать до станции, а через двое суток он сможет насладиться цивилизацией, сможет выпить любимый кофе в кафе, позвонить кому-то и посетить социальные сети. Можно было бы остаться здесь, с человеком, который понимает и ценит, который стал родным за три месяца, а для Юнги даже больше, чем родным. И поцеловать хотелось, и прижать, обнять... Но он просто испугался. Испугался необычной странности. Чимин долго стоит на пороге своего дома, смотря, как старая машина удаляется к станции. По щекам непроизвольно скатываются слезы и тело начинает дрожать. Чимин опять остаётся в своём одиночестве. Совсем один. Теперь никто не выйдет в поле на рассвете, чтобы послушать его песни. Никто не искупается с ним в ночном озере, и не будет смотреть с ним на звезды. Опять все будет как раньше. Тишина и ничего больше. Юнги покупает билет и садится в электричку, откидывая рюкзак на деревянное сидение. До отправления три минуты, а в голове три месяца, проведённых рядом с Паком. Юнги думает о доме, но понимает, что все это ерунда. Ему не нужен ни кофе, ни интернет, кабельное и фастфуд, это все просто пустые вещи, без которых можно хорошо жить. А вот без Чимина жить никак. Двери захлопываются в тот момент, когда Мин выскакивает из вагона. Он провожает взглядом электричку, что ходит раз в неделю, и выкидывает в урну билет. Несколько часов занимает дорога до знакомых домиков; измотанный и уставший Юнги бежит по единственной улице в этой деревне под громкие вопросы и удивлённый гомон. Но все это неважно. Сбросив у дома свои вещи, Мин бежит через поля, распахивает калитку и громко стучит в чужую дверь. Чимин открывает входную дверь и замирает на вдохе. Запыхавшийся Юнги, облокотившись на дверной проем, тяжело дышит, исподлобья, из-под растрепавшейся угольной челки, заглядывая в глаза напротив. — Дурак, — сухо произносит Чимин и хмурится, зная, что сейчас к глазам подступят слезы. Он не медлит ни секунды, затаскивает Юнги в дом и закрывает двери, чтобы не давать соседям повода для сплетен. Тихо плача, Чимин тут же прижимает старшего к себе и тычется ему в плечо, что-то бубня про глупость и безответственность. Юнги и сам плачет, жмурясь, кусая губы и вжимая в себя младшего. Но Чимин, на секунду затихая, поднимает глаза. Смена эмоций заставляет Юнги открыть глаза, но еле уловимый взгляд карих глаз накрывается веками и Чимин врезается в губы Юнги своими. Он целует бережно, отчаянно обхватывая пухлыми ладошками чужое лицо, и краснеет, теряясь в чужих мыслях. «Нежный, сладкий, ласковый... любимый... Люблю тебя...» — И я тебя люблю, — отрываясь от зацелованных губ, шепчет Чимин.