Королевна

С чего бы начать повествование… Меня зовут Хенрик Хансен, мне двадцать девять лет. Я всего лишь бродячий артист, вечный скиталец, любимец господских детей и простой челяди. За душой – ничего, кроме этой старой гитары и серебряного нательного креста, который подарила мне мать, будучи на смертном одре. Моя юность, время надежд, мечты и лёгкости в душе, не столь давно ушла, звонко смеясь и не прикрыв за собою дверь. Я уже не молод. Я, если судить по перешёптываниям соседей, никчёмен и обречён. Обречён на скорую смерть от голода или болезни, ведь когда-то я совершил «неправильный» выбор… Когда я рос, то ни в чём не нуждался. Мой отец был знатным купцом, привозившим из-за моря богатый товар. Меня окружали богатые люди с притворно-сладкими улыбками и учтивыми лицами. Я, как принц Гаутама, не видел смерти. Мне не давали её видеть. Из года в год – одни и те же приторные лица. Родители делали всё, чтобы я вырос умным и образованным, женился на богатой дочери какой-нибудь фрейлины и, возможно, продолжил дело отца. Но у судьбы были иные карты, и однажды, когда отец возвращался из далёкого странствия на полном товаров корабле, какой-то завистник устроил пожар. Отец и его спутники погибли, а моя мать осталась вдовой. Тогда мне было восемнадцать полных лет, и я уже был завидным женихом, за которого прочили своих красавиц многие влиятельные люди. По совету одной знакомой, что была очень близко знакома с отцом, я женился на дочери помещика, девушке, которая была младше меня на год. Это немного исправило наше положение, но не дало мне ничего, кроме познания утех плотских, коими я грезил всю свою юность. Я не чувствовал к ней даже привязанности, да и она меня отвергала. Именно поэтому когда она, сражённая хворью, отошла в мир иной, я даже не жалел её, прожившую столь короткую жизнь, продал всё, что мы возымели за недолгое время нашего супружества и вернулся в отчий дом к матери. Спустя некоторое время умерла и она – глубоко верующая женщина с чуткой душой и вечно грустными глазами. Уже будучи на смертном одре, она подозвала меня к себе, и, вложив в мою руку серебряный крест, прошептала: «Следуй за своим сердцем, сынок. Оно никогда тебя не обманет». Спустя некоторое время я продал всё, что осталось мне по наследству, взял старую гитару, струны которой так любил ласкать в юности, и отправился странствовать. Знакомые и соседи глумились надо мною и не понимали моего выбора. А я шёл туда, куда меня вело сердце. А оно вело меня к музыке. В перебирании струн и переливах моего голоса я чувствовал себя. Проблема была только в том, что моя музыка не приносила почти никакого заработка. Многие люди приходили на площадь, когда я пел, но мало кто оказывался настолько щедр, чтобы подать мне хотя бы грош. В скором времени мои средства истощились, и я, фактически, стал нищим. Ни денег, ни жены, ни родителей. Лишь моя верная старая гитара. Я пел о богах и пел о героях, О звоне клинков и кровавых битвах, Покуда сокол мой был со мною, Мне клекот его заменял молитвы… Ах да, сокол. Мой верный друг и единственная отрада. Я выменял его когда-то у слепого старика на корзину брусники. Долгих шесть лет мы с пернатым моим товарищем были неразлучны. В самую голодную пору он приносил мне мелких пташек, и я порой просто не знал, как его отблагодарить. Но вот уже год, как он улетел, Его унесла колдовская метель, Милого друга похитила вьюга, Пришедшая из далёких земель. Друг мой покинул меня тогда, когда я больше всего в нём нуждался. Однажды ночью, когда на улице бушевала ужасная вьюга, я ночевал дома у знахарки. Сокол, мой верный и любимый друг, вёл себя беспокойно. Хозяйка всё время косо на него поглядывала, и я думал, что причиной было именно это. Но когда я отвернулся, старуха распахнула двери, и сокол мой выпорхнул наружу, будто ведомый неведомой силою. Я кинулся за ним, но знахарка что-то прохрипела и заперла дверь. Позже она сказала мне, что увидела в моём друге тёмный огонёк, и что он мог свести меня в могилу, если бы остался. Сам не свой я с этих пор, И плачут, плачут в небе чайки, В тумане различит мой взор Лишь очи цвета горечавки. Ах, видеть бы мне глазами сокола, И в воздух бы мне на крыльях сокола, В той чужой соколиной стране, Да не во сне, а где-то около. С утерей единственного моего товарища беспокойным стал я. Эта ведьма, отродье дьявола, наверняка хотела сделать мне хуже. По крайней мере, лучше мне не стало. Зиму я ещё пережил в здравом уме и рассудке, но потом, похоже, начал терять их. И наступила весна, растаял снег и что-то в моём сердце зашевелилось. Я почувствовал острую потребность в чём-то обжигающе чистом и большом. Кажется, мне нужна была любовь.

***

Я прибыл в столицу в начале мая. Зачем? Не знаю сам. Может, чтобы заработать денег, ведь богатой публики здесь больше. Если повезёт, то какой-нибудь вельможа пригласит к себе в сад – сыграть для дочерей. Может быть, кто-то из прелестных дочурок его полюбит бедного музыканта, и тот наконец обретёт свой дом. Правда, всё равно будет там чужим. По пути на главную площадь я встретил нескольких калек-попрошаек и решил расспросить их о том, сколько готовы подать местные. Оказалось, достаточно много. Один из них (его звали Римус) сказал, что однажды какая-то женщина неделю кормила его досыта в трактире за то, что он играл на флейте её любимую песню. Сказал также, что иногда советники короля сами ходят на площадь, чтобы пригласить к августейшей особе самых лучших музыкантов. Я решил, что это моя золотая жила, ведь пою и играю я очень хорошо. Может быть, удастся сыграть для самого короля? А может кто-то из его дочерей влюбится в меня? Если так будет, то я тоже непременно влюблюсь в неё. В голове моей тут же возник король, сидящий на троне, его прекрасные дочери с кокетливо оголёнными плечиками и тоненькими талиями в корсетиках, вельможи, сановники и я, – мелкая сошка перед ними всеми, – стою внизу и перебираю струны моей красавицы. Чудная мелодия из-под моих пальцев, восхищённые взгляды красавиц-принцесс, одобрительные взгляды вельмож и улыбка Его Величества… Возможно, это именно то, ради чего я здесь. Я должен… Нет, обязан оказаться при дворе! Воодушевлённый идеей, я подал Римусу грошик и вприпрыжку отправился к главной площади. Та встретила меня несметным полчищем людей и таким же количеством калек и уличных музыкантов типа меня. Видимо, не один я такой мечтатель, и не один я грежу королевским двором. Выбрав место около каменного столба, я взял гитару в руки и… Первый аккорд, что я извлёк, не вызвал особого внимания среди спешащих работяг. Скорее наоборот – никто его даже не услышал. Звуки чьей-то флейты заглушили моё начало. Я осмотрелся и увидел неподалёку молодого парня. Это он играл на флейте. Возле него уже стояло несколько человек – мужчина в дорогом костюме с бородкой, пара румяных девчонок и женщина в цветастом платке. Все внимательно смотрят на него, следят за каждым движением узловатых пальцев и за каждым вздохом, что он брал. Парень несколько секунд помедлил, бросил на меня презрительный взгляд и снова заиграл. Кажется, он пытался меня вывести из себя или же прогнать. Я уходить не собирался и взял второй аккорд, на сей раз тогда, когда флейта снова ненадолго замолчала. Он был настолько ярким и громким, что стоящие подле парня зеваки в тот же миг обернулись ко мне. Я, ликуя, взял третий аккорд и заиграл мелодию, прикрыв глаза. Перебирать струны своей старушки-гитары я любил больше всего на свете, и в моменты игры всегда полностью отдавался музыке. Многие люди, которые знали, с каким трепетом я отношусь к игре, предлагали мне купить у них новые гитары, но я никогда не изменял своей старушке, что со мною с самого начала. Её мне привёз отец из далёкой южной страны, и именно поэтому она мне очень дорога, и игра даже простенькой мелодии на ней превращалась в праздник. Лаская струны, словно любимую девушку, я забыл обо всём – о парне с флейтой, о зеваках, о королевском дворе и плечиках принцесс, о медных грошах и моём верном соколе. Потом к голосу моей гитары прибавился еще один – медный, резковатый, но кажущийся податливым. Я быстро его узнал – это мой собственный голос. Я начал петь в дуэте со своею гитарой. Боже мой! Как же хорошо это звучит! Я впервые понял, что моя гитара и мой голос словно созданы для того, чтобы слиться воедино. Как Адам и Ева, вкусив плод с древа познания, предались прелюбодейству, так и мой голос, громкий, с привкусом мягкого металла, познав сладость созвучия, стремится слиться воедино с гремучим голосом моей шестиструнной старушки. Я легко беру все эти ноты, и даже самые трудные не вызывают никаких вопросов. Ох, как же давно я не пел с таким упоением и удовольствием! Но всё хорошее когда-нибудь кончается, и песня, которую я играл, закончилась. Я даже добавил пару лишних аккордов, желая продлить удовольствие, но, увы, тянуть больше нельзя, а то решат, что я сумасшедший, и потащат в церковь. Я стоял с закрытыми глазами, почему-то боясь их открыть. Уши мои некоторое время слышали лишь тишину. «Что за чёрт. Неужели все разбежались?» – думал я. Вдруг кто-то свистнул и начал хлопать в ладоши. Кто-то другой подхватил и вскоре всё вокруг наполнилось звуками рукоплесканья. Я приоткрыл глаза и увидел то, что никак не ожидал увидеть. Все – и мужчина с бородкой, и румяные девчонки, и женщина в платке, и парень-флейтист, и калеки, и простые работяги – все стояли вокруг меня и хлопали в ладоши. И я осознал, что не один услышал это чудесное созвучие, это слияние, похожее на слияние двух родственных душ, что образовал мой голос с голосом моей гитары. Люди тоже это почувствовали, услышали! Рукоплесканья продолжались ещё долго, после чего я продолжил играть и петь песни, которые сочинил сам. Люди восторженно глядели на меня, следили за каждым движением, как каких-то полчаса назад – за флейтистом. Я понял, что это моя победа, и наслаждался вниманием публики, которая бросала мне монету за монетой. Римус вернул мне мой грош. Я чувствовал себя так, будто я Иисус, дарующий людям бессмертие – только, конечно, даровал я музыку, но многие мыслители сравнивают её с бессмертием. Вечерело. Люди начали расходиться по домам. А я, словно умалишённый, продолжал играть и петь без устали для тех, кто остался. Вскоре и они ушли, и я, уставший, с разодранными в кровь (я этого не замечал!) пальцами, наконец окончил игру и присел на старый деревянный ящик. Тихо. Никого нет. На небе, похожие на рассыпанный белый горох, появились звёзды – недвижные, безмолвные, как и всё вокруг. Мне нравится эта тишина. Она так непохожа на ту зловеще-могильную тишину маленьких поселений. Она намного добрее и даже в чём-то милее сердцу. Обычно говорят, что в маленьких городах спокойнее, но я считаю ровно наоборот. В каком бы большом городе я не остановился, везде и приём был теплее, и публика благодарнее. Многие думают, что она здесь более искушённая. Я не могу с этим спорить, здешние «сливки общества» привыкли к изысканной музыке оркестров, операм, написанным большими композиторами, и к таким, как я, редко относятся серьёзно. Для того, чтобы добиться даже одного гроша, нужно вкладывать в музыку усилия. За те восемь лет, что я брожу по свету, я уже научился играть, как настоящий мастер с юга, и потому у меня больше шансов отхватить «лакомый кусочек». Все эти калеки, флейтисты, скрипачи – дилетанты по сравнению со мной! Если я останусь в столице, то через какое-то время смогу ни в чём себе не отказывать, может быть, даже смогу купить себе землю. Познакомлюсь в таверне с какой-нибудь румяной красоткою, проведу с нею ночь (ох, как давно я не коротал ночей в постели с румяными красотками!), а потом, быть может, даже женюсь… Ночь прошла практически незаметно. Я даже не помню, спал ли я тогда. Может быть, я провёл всю ночь в размышлениях о своей «будущей жизни» и не заметил, как уже наступило утро. Первым признаком его наступления стал даже не рассвет, а пекарь, что пришёл на работу раньше обычного. Так как булочная находилась недалеко от площади, запах свежевыпеченного хлеба вскоре защекотал мне ноздри. Я вдруг вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего утра. Об этом же, кажется, вспомнил мой урчащий живот. Я открыл свою старую и потрёпанную котомку, с которой ещё мой отец плавал по морям, и оценил свои возможности. Вчерашнего заработка могло бы хватить на день питания в трактире, причём полноценного и трёхразового. Но сейчас трактиры закрыты, а булочная могла бы с лёгкостью решить проблему. Поэтому я, не задумываясь особо, встал и направился к ней, находя дорогу по невероятному запаху. Почему-то я рассчитывал на то, что буду первым в очереди. Очередь, выстроившаяся перед булочной, видимо, думала иначе. Стоило мне встать за какой-то пухлой, похожей телом на полную флягу, женщиной, как я сразу почувствовал себя, что называется, «не в своей тарелке». Стоя в очереди, всегда чувствуешь себя чужим, врагом народа, человеком, который только мешается, и даже если ты упадёшь в обморок, например, то люди просто обойдут тебя, и не только не забеспокоятся – будут рады, потому что теперь они на ещё одну позицию ближе. Очереди из народа – то, чего не пожелаешь даже самому лютому врагу. Тем временем моя очередь уже подходила, и я ликовал по-настоящему, ведь живот мой уже сходил с ума. Вот осталось три человека… Два… Один… Как же тяжко ожидание!.. Женщина, похоже, закупает хлеб для целого селенья… Невыносимо… Запах выпечки сводит меня с ума. Я готов уже упасть на колени перед этой женщиной, только бы она ушла и пропустила меня к пекарю, спасителю моему… Вот она складывает покупку в свою корзину… Ох чёрт, как же медленно она это делает!.. Вот-вот… Уже почти… – О, вот вы где! А я вас ищу повсюду, господин музыкант! На мгновение я забыл, как дышать. Да что я – вся очередь вместе с пекарем застыла и уставилась на меня. Точнее, на того, кто стоял за мной. Я медленно обернулся, уже проклиная всё на свете и готовясь к худшему. Но за мною стоял всего лишь тот самый мужчина в дорогом костюме с бородкой, который слушал вчера на площади мою музыку. Я сглотнул и сиплым голосом пробормотал: – Вы, должно быть, с кем-то меня спутали… Мужчина оглядел меня с головы до ног и покачал головой: – Нет, это определённо вы. Вы вчера играли на площади. И именно о вас вчера тараторил весь город. Я тяжело вздохнул. Видимо, поесть мне сегодня не удастся. И живот мой громко пробурчал в подтверждение мыслям. Кажется, мужчина в костюме это услышал. Снисходительно улыбнувшись, он приказным голосом крикнул: – Эй, пекарь! Подай-ка вон ту пышку господину музыканту! Он сегодня будет играть для Его Величества. Я не поверил своим ушам. Неужели этот человек – кто-то из приближённых короля? И неужели я – именно я, Хенрик Хансен – буду петь для августейшей особы? Неужели правда? Неужели… Неужели то, о чём я вчера грезил, болтая с калеками, воплотится в жизнь? Бородач заметил мой ступор и одобряюще похлопал меня по плечу: – Да не бойся. Ты – гений, и этого ты точно заслуживаешь. – Он протянул мне пышку, завёрнутую в тонкую бумагу с пятнами масла. – Король наслушался рассказов слуг, что были вчера на площади, и решил, что ты должен сыграть для него. Он хочет посмотреть, правда ли ты сливаешься со своей гитарой во время игры… Ну, это я, конечно, образно. Челядь такого наговорила о тебе, что я аж засомневался, что они говорят о тебе, ведь я сам тебя слушал. А у меня, брат, память хорошая. Знаешь, что я на днях вспомнил?.. Но я его уже не слушал. Голод овладел мной, и всем, на чём я мог заострять внимание, была пышка. Горячая, масляная, ароматная… О, да, в тот момент я думал только лишь о ней. Я боялся. Боялся, что кто-то отнимет у меня этот дар богов. Вдруг какой-то голодный подмастерье сейчас пробежит мимо, собьёт меня с ног и завладеет пышкой! О, я готов поклясться, что прикончил бы его на месте. Для того чтобы точно обеспечить её сохранность, я решил её съесть. Отогнув краешек бумаги и откусив небольшой кусочек, я замер, смакуя вкус свежей выпечки. Боже мой… Кажется, я в раю… Но маленького кусочка определённо мало, и потому я откусил ещё и ещё, с каждым разом всё яростнее вгрызаясь в горячую плоть… Когда пышка была наконец съедена, я вернулся в реальный мир. Оказалось, что мы уже стояли у самых ворот королевского дворца. Бородатый с умилением смотрел на меня – видимо, он долго ждал, пока я наконец доем и приду в себя. – Ну-с, уважаемый музыкант, пройдёмте. Он распахнул ворота и впустил меня вперёд себя. Я с удивлением осматривал убранство коридора. Такого богатства я точно никогда не видел до этого. Тяжёлые занавески из бархата, дорогие гобелены, позолота, писанные лучшими художниками мира портреты королей и королев, принцев и принцесс… Я был ошеломлён. В детстве отец рассказывал мне о том, как выглядели покои арабского шейха, где ему доводилось бывать, но это… Это было ярче и богаче, чем в его рассказах. И притом я бы мог дотронуться до всего этого, если бы захотел. Но я не хотел. Я боялся, что сделаю что-то не так, и меня вышвырнут отсюда, как котёнка. Бородач с улыбкой провёл меня дальше, в тронный зал, где уже восседал августейший монарх. Его лицо было спокойным и выражало истинную мудрость. Подле него на ступеньках сидели две молоденькие принцессы. Одна из них была в жёлтом платье и с озорной улыбкой на веснушчатом личике, а другая – в ярко-розовом, со спокойным и рассудительным выражением лица, странно похожая на своего отца. С другой стороны от монарха стояли советники и высокопоставленные лица. Мой бородач тоже встал рядом с ними, подмигивая мне. Теперь я почувствовал себя ещё более растерянно, ведь его нахождение рядом будто придавало мне сил, а теперь я совсем беспомощен. Я поклонился королю, опустившись на одно колено (вроде бы, так в сказках кланялись рыцари). Тот улыбнулся и молвил: – И как же тебя зовут, музыкант? – Моё имя Хенрик, ваше величество. Хенрик Хансен. – стараясь сохранять спокойствие внешне, ответил я. – Откуда ты? – Я с восточных земель вашего великого королевства. – Вот как. – король улыбнулся. – Говорят, что ты играешь на гитаре лучше, чем те смуглокожие из южных стран. Это правда? – Не знаю, ваше величество. Это не мне судить. Может, ваше величество оценит?.. По тронному залу прокатился лёгкий гул. Исходил он от сановников, которых почему-то забавляли мои слова. Король же, сев удобнее на троне и подперев щёку рукой, таким же спокойным голосом сказал: – Встань, музыкант, и покажи нам своё мастерство. Я встал, параллельно осматривая зал. Сановники уже успокоились и внимательно на меня глазели. Принцессы, качнув тонкими обнажёнными плечиками, приготовились слушать. Король со спокойной улыбкой кивнул мне. Я взял свою гитару в всё ещё дрожащие и немного потные руки и приготовился к игре. Взяв первый аккорд, я поднял глаза и увидел...Её. Она стояла у мраморной колонны, поддерживающей своды дворца. В тонких, изящных, невероятно нежных руках она держала полотно и иглу – вышивала. Волосы её, густые, цветом подобные красивейшему золоту, были собраны в толстую косу. Глаза её, подобные драгоценным аметистам, внимательно смотрели вниз, на работу, и ни разу не обратились наверх, ни разу не удостоили меня даже взглядом. Острый, точёный подбородок. Мягкие изгибы оголённых плеч. Резкие линии тонких ключиц. Вся её фигура была божественной, неземной,бледная кожа будто излучала свет. Ни тени румянца не проскакивало на её ланитах. Ни одного вздоха с нежных, бледно-розовых губ. Ни малого намёка на хоть какое-то внимание ко мне. Она стояла почти неподвижно, лишь изящные руки её усердно трудились за вышивкой. Я стоял ошеломлённый, сражённый, потерянный. Тело будто сковало льдом. Я не мог пошевельнуться, не мог вздохнуть. Прекрасная, великолепная, превосходная, ни на что не похожая, эта девушка пробудила во мне незнакомые доселе чувства. Пальцы крепче сжали гитару. Я тронул струны – и зал погрузился в сумрак моей мелодии. Я играл то, что никогда не играл раньше. Будто сочинял на ходу. Я касался, летал по струнам гитары, что стали равны струнам моей души. Я не думал над словами – они сами пришли на язык. Стань моей душою, птица, Дай на время ветер в крылья. Каждую ночь полёт мне снится, Холодные фьорды миля за милей. Шёлком твои рукава, Королевна, Белым вереском вышиты горы. Знаю, что там никогда я не был, А если и был, то себе на горе. Мне бы вспомнить, что случилось не с тобой, и не со мною. Я мечусь, как палый лист, и нет в моей душе покоя. Ты платишь за песню полной луною, как иные платят звонкой монетой, В дальней стране, укрытой зимою, Ты краше весны, Ты краше весны, Ты краше весны И пьянее лета. Я закончил петь и поднял глаза. Улыбка короля. Восхищенные взгляды принцесс. Одобрительные выражения лиц вельмож. Всё, что я себе представлял, сбылось. Но разве это волновало меня? Меня волновало лишь то, что она даже не удостоила меня взглядом.

***

За выступление король заплатил мне тысячу золотых. На эти деньги я бы мог купить немного земли тут, в столице, и построить себе небольшой домишко. Но я уехал. Меня больше не волновали деньги, слава, нормальная жизнь. Все мои мысли были о ней. О Королевне. Почему я так назвал её? Не знаю. Я не знал, кто она, была ли она дочерью короля или вельможи, но меня это не особо заботило. Я лишь знал, что она даже не подняла глаз. Она наверняка знала, что песня посвящена ей. Почему я так думал? Потому что я верил, что Она – Богиня. Всезнающая, всепрощающая. Я уехал из столицы назад на восток, в родные края, чтобы навсегда забыть Королевну. Но я не мог. Она являлась мне во снах. Каждую ночь я видел её снова и снова. То птицею с белыми крылами – в тех снах я делался её спутником, орлом, защищал её ото всех напастей. То девою – какой я её и видел во дворце – и тогда я делался её слугой, охранником. Но чаще всего она приходила ко мне богиней. Я поклонялся ей. Мне было дозволено целовать её ножки – маленькие, белые, прекрасные, как и она сама. Я мог касаться её тела своими большими, грубыми ладонями, и слушать её вздохи. Я надевал на её золотую голову венец из белого вереска и прибирал ей волосы с левой стороны серебряной заколкою в форме креста, выплавленной из нательного креста моей матери. Она была моей Богиней. Моим чудом. Моей религией. Моим храмом. моим Адом. Моим Раем. Но лишь одно оставалось неизменным – она никогда не удостаивала меня взглядом. Это всё было во снах, а днём я продолжал быть обычным гитаристом. Правда, теперь я пел лишь одну-единственную песню, посвящённую моей Королевне. С каждым новым городом в неё прибавлялось по новому куплету – клянусь, она сама посылала мне их. Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье, Полетим с тобой в ненастье, Тонок лёд твоих запястий. Шёлком твои рукава, королевна, Ясным золотом вышиты перья, Я смеюсь и взмываю в небо, Я и сам в себя не верю. Подойди ко мне поближе, Дай коснуться оперенья, Каждую ночь я горы вижу, Каждое утро теряю зренье. Шёлком твои рукава, королевна, Ясным месяцем вышито небо, Унеси и меня, ветер северный, В те края, где боль и небыль. Почему-то когда я пел эту песню, некоторые люди начинали плакать. Причину их слёз я, увы, узнать не мог. Возможно, они тоже видели в моей песне Богиню. Как больно знать, что всё случилось Не с тобой и не со мною, Время не остановилось, Чтоб взглянуть в окно резное. О тебе, моя радость, я мечтал ночами, Но ты печали плащом одета, Я, конечно, ещё спою на прощанье, Но покину твой дом, Но покину твой дом, Но покину твой дом Я с лучом рассвета. Прошло несколько лет. Я продолжал видеть свою Богиню во снах каждую ночь. Я был одержим ею. Даже моя гитара перестала иметь для меня ценность. Я использовал её только для того, чтобы петь для Неё. И я искал её везде, где она только могла оказаться, ведь я знал, что она существует. Однажды я оказался на восточном побережье недалеко от моего родного города. Когда-то мой отец отправлялся отсюда в свои плавания, но я приехал не поэтому. Я приехал сюда по её велению. Или по велению сердца. Я не знаю. Наверное, Королевна заменила мне сердце. Где-то тут же, гуляя среди народа, я услышал, что одна из дочерей короля сосватана за короля соседней страны. Я не обращал на эти разговоры внимания обычно, но на сей раз крестьяне сказали, что это была третья дочь короля. Я запомнил тех двоих принцесс и их оголённые плечи, но кем же была третья?.. В моей голове промелькнула смутная догадка, и я помчался на пристань, чтобы сесть на судно, что привезло бы меня туда. Я знал, я верил, что это была ОНА. Даже если и сосватанная за короля – плевать, король тоже человек, и его можно убить. Я был готов на всё ради неё. Именно поэтому я сел на корабль и поплыл навстречу ей. Наш корабль шёл практически две недели. За это время я уже успел прослыть гениальным музыкантом и певцом среди людей, с которыми плыл. И за это время в моей песне прибавилось строчек. Где-то бродят твои сны, королевна; Далеко ли до весны травам древним... Только повторять осталось - пара слов, какая малость - Просыпайся, королевна, надевай-ка оперенье... Она не переставала являться ко мне во снах. Но каждый раз я чувствовал, что что-то не так. То ли моя Богиня стала теплее ко мне, то ли я стал холоднее. Но одно я знал точно – она смотрит на меня. В эту ночь я не мог уснуть. Море разбушевалось, штормило, и наше судёнышко бросало из стороны в сторону. Но не дикая качка меня волновала – я боялся, что не увижу Королевну сегодня. Я нуждался в ней, как в воздухе. Шторм не утихал, а только усиливался. Тревога моя тоже только нарастала. Я не мог успокоиться, метался в своей постели, словно больной в лихорадке. Мне было больно. Мне было страшно. Мне было горячо. Я сходил с ума. Как вдруг... Мне послышалось ли? Нет, мне не послышалось. С палубы доносился знакомый мотив, исполняемый мягким женским голосом. Слова там тоже были немного другие – таких в моей песне еще не было. Мне ль не знать, что все случилось не с тобой и не со мною, Больно ранит твоя милость, как стрела над тетивою; Ты платишь за песню луною, как иные платят монетой, Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но может тебя и на свете нету... Ты платишь - за песню луною, как иные - монетой, Я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но может тебя и на свете нету... Я вскочил, как перепуганный кролик. Сердце билось в груди, словно сумасшедшее. В голове гудело. Я понял – она здесь. Быстрее ветра понёсся я на палубу. Там, захлёбываясь в штормовом ветре и качаясь, словно пьяный, я искал её. И я нашёл. Она стояла на корме абсолютно нагая, и, улыбаясь, смотрела на меня. Прямо в глаза. Невзирая на шторм и морскую воду, что норовила потопить корабль, я пошёл прямо к ней. Она протянула мне руки, будто желая меня обнять. А я шёл в её объятия. Я жаждал их, я мечтал в них оказаться. Но вот она отошла ещё чуточку дальше. Я залез на корму, и, балансируя, подошёл к ней ближе. Она, хихикнув, встала на самый край, и – нырнула в море. Я подошёл к самому краю и бросился вниз – в объятия суровой морской пучины и Королевны.

Плевать, что я больше не вернусь. Я хочу быть здесь вечно с тобою, моя Королевна. Я хочу петь для тебя. Я нашёл тебя здесь, в морских глубинах. И мы больше никогда не расстанемся. Никогда.