Walking man's road

Карл много рассказывал о цвете, о том, как глаза людей воспринимают разные оттенки, причем не просто рассказывал, а еще и показывал их Маркусу. Тот запомнил это, как и многое другое из того, что повествовал хозяин. Вернее, друг, он никогда не был хозяином RK 200. Это были те времена, когда жизнь — вернее сказать, существование, — Маркуса еще не изменилась так сильно, что он до сих пор не может объяснить себе, что случилось. И сейчас Маркус пытается ради собственного спокойствия сосредоточиться на том, чтобы подобрать каждому из андроидов, с которыми тесно общается, оттенок с точки зрения человека. С точки зрения Карла, если быть точным. Это занятие занимает его время и помогает выстраивать мысли связно, не перегружая мозги. Странно, но от подбора цвета становится немного легче. Норт — алый с золотом, цвет зари, цвет неукротимости, цвет пламени, пожирающего все на своем пути. Наверное, она бы Карлу не понравилась, впрочем, он был бы с ней вполне вежлив, даже улыбался бы, как особенно докучливым поклонникам на всех выставках, с напускным радушием. Джош — мятный зеленый. Спокойствие. Гармония. Он бы играл с Карлом в шахматы, партии длились бы часами, за это время они успели бы поговорить обо всем на свете. Кстати, неплохо бы уточнить, что именно они смогли бы обсудить… — Джош, что ты преподавал? — Историю искусств. Маркус издает тихий смешок, которому научился у Карла. Надо же, какое совпадение. Джош ничего не спрашивает, отходит к Норт и заводит с ней беседу вполголоса. Маркус скользит по ним взглядом, отворачивается и смотрит на Саймона, который сидит у стены и разглядывает ящики перед собой. Саймон — это золотистый цвет. Успокаивающий, мягкий, обволакивающий. Любимый цвет Карла. — Ты о чем-то хочешь поговорить? — Нет. Маркус лукавит. И Саймон это понимает, улыбается, встает и идет к выходу, кивком призывая следовать за собой. Здесь и без того не лезут друг к другу, не пытаются расспрашивать о чем-то личном, но все равно, кое о чем лучше говорить вдали от той же Норт. Может быть, это потому, что андроиды не вполне понимают, что такое «личное»? Они похожи на детей, наверное, поэтому у Саймона получается так хорошо с ними управляться, он ведь домашний семейный помощник. Саймон приводит Маркуса в дальнюю часть корабля, по пути приходится преодолеть пару завалов, которые Маркус, не раздумывая, расчищает. В каюте, куда они, в конце концов добираются, темно, свет фонаря едва разгоняет этот мрак. Саймон садится на койку, жестом приглашая Маркуса устроиться рядом. — Ты так пристально смотрел на меня… — начинает он. — Я подбирал для тебя цвет. Саймон смотрит, ожидая продолжения фразы, ласково улыбается. Он по-другому, наверное, не умеет. Если дело не касается людей, конечно. — Я жил в доме художника, Карла Манфреда. Говорить нелегко, воспоминания о прошлом причиняют страдания, что-то внутри Маркуса дергает, словно биокомпоненты предупреждают о неисправности, хотя диагностика утверждает обратное. Но он рассказывает, вспоминая все детали. Про то, как сперва они не поладили с Карлом, как художник раздражался на бестолковую машину, зачем-то всученную ему в подарок. Как потом смирился с наличием в доме Маркуса и даже признал его полезность. Как внезапно выяснилось, что они успели крепко подружиться. — На основе моих наблюдений могу сделать вывод, что у людей это именовалось бы семьей, — подытоживает Маркус. Он может воспроизвести покадрово последние минуты жизни в доме Карла: как тот ползет к бездыханному Лео, неловко, с трудом подтягивая за собой парализованные ноги; как в мастерской появляется полиция, как перед глазами все гаснет, выкидывая одно за другим сообщения об ошибках. И может отлично воспроизвести свои эмоции: гнев, ярость… боль? — Ты скучаешь по нему? — спрашивает Саймон. Маркус смотрит на него. И почему-то думает, что можно сказать правду. Саймон поймет. — Да. Эта эмоция ближе всех, когда я думаю о Карле. Он был важной частью моей жизни. Но я не собираюсь забывать и о революции, — торопливо добавляет он. — Прошлое должно быть прошлым. Как говорил Карл. Саймон придвигается вплотную, внимательно смотрит, но ничего не произносит вслух. Потом гасит фонарь. И целует Маркуса, вернее, касается губами губ того, не передавая никакой информации, ничего не считывая. — Изображаешь человека? — смешок у Маркуса получается сдавленным. — Успокаиваю тебя. — Это… Не успокаивает, знаешь ли. Это будоражит, заставляет встряхнуться. Снова приходит несколько сообщений о программных сбоях, вызванных непривычными эмоциями. Все нелогично, они не должны вести себя так. Как люди. Или должны? Есть ли у андроидов душа? Карл говорит, что душа — это то, что необходимо для творчества, то, что может пробивать любые стены, то, что нельзя загнать в рамки команд. У Маркуса ведь получилось нарисовать картину. Значит, душа у него есть? — Нам нужно вернуться, — Маркус не двигается с места. — Нужно. Мне нравятся твои глаза. То, что они разные. Саймон тоже нелогичен. Но это правильная нелогичность, та, которая сейчас нужна. И то, как он придвигается, берет за руку и снова целует — тоже правильно. Маркус обнимает его за плечи. — Horizon rising up to meet the purple dawn Dust demon, screaming, bring an eagle to lead me on For in my heart I carry such a heavy load Here I am, on man's road… — тихо напевает Саймон ему в губы, не отстраняясь. Маркус улыбается. Эта старинная песенка из старинного мультфильма ложится на все происходящее так хорошо. И эта темнота. И Саймон рядом. И вся нелогичность творящегося в этой каюте. Карл бы точно одобрил их отношения, в этом можно не сомневаться. — Moon rising, disguising lonely streets in gay displays The stars fade, the nightshade falls and makes the world afraid It waits in silence for the sky to explode Here I am on man's road Walking man's road… В конце концов, они ведь девианты? А значит, подчиняться обычным правилам вовсе необязательно. И Маркус целует Саймона в ответ, словно отвечая, что да… Они пойдут дорогой человека. Вместе.