Цена

«Поэты говорят, что мир спасется любовью, Но чистую любовь наш мир не видел века, И той, что откроет врата преисподней, Цена невысока» Легенда о Вратах, Последнее Испытание «Темная Сторона открывает такие способности, которые многие считают... неестественными» — сказал ему когда-то Палпатин. Тогда он, объятый отчаянием, со стоящими перед глазами картинами смерти жены, поверил ситху. Сидиус соврал — секретом вечной жизни, а тем паче оживления мертвых, он не владел. И в то же время сказал правду — Темная Сторона и в самом деле позволяла вернуть тех, кто давно уже скользнул за грань. Вейдер наткнулся на голокрон с описанием древней техники совершенно случайно. Темный храм на Дромунд-Каасе был разграблен тысячи лет назад, от сокровищ и библиотек Вишиэйта не осталось практически ничего, а что было, давным-давно прибрал к рукам его учитель, и можно было представить его изумление, когда след очередного беглого джедая привел к крошечной деревушке, затерянной в болотах этой мрачной планеты. Дромунд-Каас был пропитан Темной Стороной, неудивительно, что джедай попробовал укрыться именно тут. Даже умно. Ему это не помогло — когда Вейдер проходил под деревянными арками, огораживающими ведущую к деревне тропу, джедай уже умирал. Когда он, черной тенью промчавшись по безлюдным улицам, вошел под своды... храма? cобора?.. тот испускал последний вздох. Алая кровь заливала алтарь. Все местные жители собрались здесь, чтобы посмотреть на жертвоприношение. Мужчины, женщины, старики и дети — все они не отрывали глаз от трепещущего в руке юной жрицы вырванного сердца. Темный провал дыры в туловище жертвы оттеняли только раскрытые, как крылья, белеющие ребра грудной клетки. Вейдер замер у входа, его работу уже сделали за него, но было что-то... странное, завораживающее в последних секундах агонии джедая. Жрица подняла на него темные глаза с жутковатым, в тон крови джедая багряным кольцом вокруг зрачка, и вдруг оставила свой ритуал, пошла к нему странно плавной, стелящейся походкой. Ее белая, забрызганная кровью тога практически не колыхалась, будто зависнув в воздухе. Подойдя совсем близко, она вдруг протянула руку — не ту, в которой все еще сжимала сердце, а другую, чистую, нетронутую, с аккуратно обрезанными синюшными ногтями. — Мы ждали, мой лорд, когда вы придете и заберете их, — произнесла она мягким, тихим голосом с отдаленно знакомыми интонациями. Вейдер, лишенный предвкушаемой схватки, последовал за ней просто из любопытства, ему не особо интересны были эти культисты, приносящие в жертву последователей Светлой Стороны, но жрица привела его к хранилищу, где на постаменте, едва отсвечивая в Силе, свернулись три нетронутых голокрона. Очень древних голокрона. С нетронутой печатью Вишиэйта. Голокроны он, конечно, забрал. А на месте деревушки оставил выжженную землю. Жители умирали под его клинком, даже не сопротивляясь, скорее, с жадным ожиданием. Вейдера не оставляла мысль, что они предвидели подобный исход. Первой, кого он убил, была жрица. И ее единственную он успел спросить об имени. — Кратаа, мой лорд, — ответила она, улыбнувшись, когда раскаленный клинок лайтсейбера вонзился ей в грудь. Кратаа. Смерть на языке древних ситхов. Голокроны рассказывали о том, как победить смерть. Цена Вейдера не волновала. * * * Карие глаза Падме испытующе смотрели на него с голопроекции. Она как будто осуждала сидящую в барокамеру развалину того, что когда-то можно было назвать человеком. Того, кто когда-то был ее мужем. Падме Амидала была мертва. И не могла быть ничьей женой. Ситху не нужна иная жена, кроме Темной Стороны. Вне холодных стерильных стен, закованный в броню, давно ставшую могилой, Вейдер еще мог себя в этом убедить, но здесь, наедине со своими мыслями, хотелось выть от боли. Хотелось выжечь опаленные когда-то глаза, чтобы никогда не видеть ее портрет перед глазами. Выколоть барабанные перепонки, чтобы не слышать ее голос. Вогнать в голову стальной штырь, чтобы не осталось ни воспоминания, ни тени былой любви... ничего. Вейдер едва заметно улыбнулся. Живая, Падме была его светом. Мертвая, раз за разом вгоняла все глубже во Тьму. С щелчком голопроектор погас, а механические манипуляторы пришли в движение, надевая ему на голову шлем и защелкивая герметичные замки маски. Его ждал внешний мир... его ждал новый шаг на пути к возрождению Падме. Темная Сторона могла снова дать ей жизнь, но чтобы вернуть уже ушедшую за грань душу, требовалась плата. Он подошел к саркофагу жизнеобеспечения. Тело Падме на Набу было давно кремировано, но в ее медицинских файлах нашелся образец ДНК, а каминоанцы смогли воспроизвести тело. Но Вейдеру не нужен был клон. Кому, как ни ему было знать, насколько клоны отличаются друг от друга, насколько разные у них личности? Во всей галактике была лишь одна Падме, и он собирался вернуть именно ее. Сочетание биотехнологий и ситхской алхимии позволило полностью стереть личность клона, уничтожить какие-либо остатки индивидуальности, оставив чистый, пустой сосуд. Ему лишь надо было его заполнить. Переселение разума было древней техникой ситхов, одержимых идеей вечной жизни, но провести ритуал для другого, кого-то, даже не владеющего Силой... Вейдер не боялся вызова. Голокроны Вишиэйта упоминали о том, как Экзар Кун смог многократно усилить эффект ритуала, принеся в жертву своих воинов-массасси. И уж в чем не испытывала недостатка Империя, так это в массовых убийствах. Первую попытку Вейдер предпринял еще на Фаллиине. Штамм опасного вируса, вырвавшийся из лаборатории, конечно, был достаточным поводом... но на самом деле, объяви он карантин чуть раньше, катастрофы можно было избежать. Вейдер не объявил. Вместо этого он провел несколько часов, подготавливая фокусирующий ритуал, и отдал приказ о планетарной бомбардировке почти бессознательно, полностью погрузившись в потоки Силы. На мгновение, краткое, почти неуловимое мгновение, он мысленно смог дотянуться до духа Падме, вычленить ее сознание из безграничного пространства Великой Силы. Всего на долю секунды он ощутил ее ласковое прикосновение на своей коже — изуродованной, покрытой шрамами, но чувствующей малейшую частичку тепла ее ладони. Всего долю секунды — и ее душа снова растворилась, не успев зацепиться в теле, а энергия тысячи душ отозвалась в Силе безмолвным криком. Вейдеру было безразлично. С отстраненным, механическим интересом он просматривал сводки погибших, отвечал на вопросы имперского Сената, говорил что-то мастеру, лишь пожавшему плечами в ответ на трагедию. Его не волновала даже внезапная ненависть Ксизора, вспыхнувшая на месте совсем недавнего ревнивого соперничества. Его не интересовало ничего, кроме собственной неудачи. Но возможно, ему просто не хватало сил. Жертв оказалось слишком мало. Что ж, если так — он готов был залить галактику кровью, лишь бы Падме снова была жива. * * * Механическое чудовище, задуманное еще джеоносианцами и доведенное до ума учеными этого выскочки Кренника, сначала не вызывало у него особого энтузиазма. В чем было превосходство одной громадной пушки, когда на потраченные на ее постройку деньги можно было запустить в космос десятки, если не сотни звездных разрушителей? Но потом Палпатин обмолвился о том, что хочет провести настоящую, смертоносную демонстрацию мощи Империи, и Вейдер умолк. Уничтожение планеты, особенно такой, как густонаселенный, процветающий Альдераан, было политическим суицидом. Все те сенаторы, которые сейчас считали восстание бандой террористов, ведомых парой лидеров-неудачников, не успевших приспособиться к сменившемуся режиму, резко поменяли бы точку зрения, узрев все безумие императора. А ничем, кроме безумия, массовый геноцид быть не мог. Наверное, Вейдер мог возразить. Открытого восстания учитель бы не потерпел, но к гласу разума, особенно, если бы к нему присоединился совет гранд-адмиралов, мог бы и прислушаться. Вейдер мог найти сторонников — но не стал. Гибель миллиардов живых существ, умерших одновременно жестокой, насильственной смертью, могла стать той жертвой, что вернула бы Падме. Мелькнула и тут же была жестоко задавлена мысль, что она бы этого не одобрила. На «Девастатор» доставили запечатанный саркофаг-биокамеру с телом клона. Глядя на спокойное, умиротворенное лицо, на медленно-медленно вздымающуюся и опадающую грудь находящейся в коме женщины, Вейдер мог испытывать лишь нетерпение. Скоро, уже совсем скоро Падме была бы с ним. Когда он допрашивал принцессу Альдераана, то не мог не отметить схожесть девчонки с его женой. Тот же яростный, упрямый взгляд, та же несгибаемая гордость и обманчиво-гибкие ментальные щиты, за которые он так и не смог пробиться. Обычно малейшего напоминания о Падме хватило бы, чтобы привести его в ярость, но сейчас он чуть заметно улыбался под обсидиановой маской. Очень скоро девчонка увидит, как погибает ее родина, а ее агония, слившись с агонией ее планеты, даст ему сил завершить ритуал. Он почти не помнил, что говорил Таркин, сосредоточившись на нити, связавшей его с Падме. Кажется, принцесса пробормотала что-то о Дантуине. Это, конечно, было ложью, но он даже не попытался вставить хоть слово, лишь жадно ждал. Вот Таркин отдал приказ, вот операторы повернули рубильники и станция под их ногами содрогнулась, питая энергией огромный лазер. По черному небу пронесся зеленый луч, и в тишине космоса вспух огромным огненным цветком Альдераан. Сила стонала, кричала, плакала от боли. Миллионы, миллиарды внезапно оборвавшихся жизней отдавались одной волной смерти. И Вейдер с благодарностью принимал, пропускал через себя всю эту боль, стократ превышающую любую агонию Мустафара, потому что там, на «Девастаторе», связанная с ним тонкой, невидимой нитью, Падме распахнула глаза. Наверное, он должен был остаться на Звезде Смерти, проследить, чтобы принцессу все-таки казнили, отследить местонахождение повстанческой базы. Вместо этого Вейдер, сославшись на какую-то ерунду, поспешил обратно на свой корабль. Таркин, обезумевший от нахлынувшей на него власти, был только рад избавиться от цепного пса императора. Краем сознания он заметил приближение такого знакомого присутствия в Силе, но даже жажда мести сейчас отошла на второй план. Если Кеноби был все еще жив и вдруг решил вмешаться в эту войну, ему еще представился бы шанс разобраться с предателем. Вернувшись в отведенный ему отсек, он замер на пороге спальни. Он переложил Падме на кровать перед своим отлетом, и сейчас смотрел на то, как женщина, заслышав шум шагов и присвист дыхательного аппарата, приподняла голову с подушки и повернулась на звук. Если бы он мог, то под взглядом знакомых карих глаз перестал бы дышать. Падме молча и неотрывно смотрела на него, пока Вейдер, все еще боящийся поверить своим глазам, подошел к кровати и протянул затянутую в перчатку руку к рассыпанным по подушке локонам. — Эни, это ты? — наконец недоуменно протянула она. Вейдер чувствовал, как к глазам подступают слезы. Кому другому он бы уже сломал шею за упоминание ненавистного имени, но Падме... она знала, чувствовала, что это он, даже под гротескной маской, и не боялась. — Я... Падме, я так по тебе скучал, — наконец выдавил он, рухнув рядом с кроватью на колени. Дыхательный аппарат едва справлялся со сковавшими грудь спазмами, но Вейдер даже не замечал боли. На его руку, все еще сжимающую в стальных пальцах каштановый локон, опустилась тонкая, женская рука. — Бедный мой Эни, как же долго ты был один... — прошелестел ее тихий голос у него над головой. Любые жертвы, любая агония этого стоила. * * * Он не сразу заметил неладное. Сначала Вейдеру пришлось разбираться с диверсией Кеноби и взорванной Звездой Смерти — Палпатин был в ярости, что старого джедая убил не он, а отряд штурмовиков, а его драгоценную игрушку так и вовсе уничтожила горстка повстанцев. Подвергнувшись весьма болезненному наказанию и будучи отлученным от двора, Вейдер был только рад удалиться в свой замок на Мустафаре зализывать раны. Да и для Падме так было безопаснее. Она на удивление спокойно приняла его объяснение, что на люди сейчас лучше не выходить, что ему нужно обеспечить безопасность леди Вейдер от учителя. Это было немного странно, та Падме, что он знал, не могла и минуты усидеть без дела, но теперь она часами проводила перед стеклом иллюминатора, вглядываясь в темноту космоса. Или, как сейчас, глядя на переливы рек лавы на горизонте. Возможно, она еще не пришла в себя. Осваивалась в новом теле. Он не раз и не два замечал, что ее движения стали медленнее и заторможеннее, а под глазами наливались синяки. — Эни, я голодна, — наконец пробормотала Падме, оторвавшись от своего созерцания. Вейдер недоуменно нахмурился. Он отдал распоряжения, чтобы любые пожелания Падме выполнялись, и слуги всегда были неподалеку. Неужели Вани посмел его ослушаться? — Конечно, любовь моя, я сейчас распоряжусь насчет... ужина? — полуутвердительно закончил он, вспомнив, что хронометр показывал три часа ночи. Не то, чтобы для них это имело значения. Падме перевела на него нечитаемый взгляд. Ему показалось, или на глубине карих глаз вспыхнул красноватый огонек? — Эни, этой еде не удовлетворить мой голод, — вкрадчиво сказала она. Он не успел спросить, чего бы ей хотелось, как застыл, пораженный догадкой. Падме вернулась к жизни за счет жизней других. Тонкая связь между жизнью, Силой и смертью привязывала ее душу к телу, заставляла биться сердце. Конечно, грубая и жесткая материальная пища не могла ее питать. Он не заметил этого сразу, потому что был слишком рядом, потому что слишком сильно ее любил, слишком много чувствовал... но в Силе Падме медленно, но верно, становилась провалом. Раной. Совсем как в древней истории о Дарте Нихилусе и кровавой битве при Малакоре. Митра Сурик ведь, по слухам, тоже осталась на Дромунд-Каасе, и что-то подсказывало Вейдеру, что великая спасительница Ордена Джедаев была далеко не тем столпом Света, какой ее сделали потом легенды. Летописи ситхов поведали совсем другую историю. И, кажется, сейчас он знал, что делать. — Подожди секунду, Падме, я знаю, как тебе помочь, — сказал он, разворачиваясь и направляясь к турболифту. Внизу, в подвалах замка, еще оставались какие-то из заключенных, которых он не успел допросить. Когда трахея незадачливого повстанца захрустела под его рукой, а Падме, внимательно слушая его инструкции, робко, неловко, но постепенно все более и более уверенно начала вытягивать из умирающего человека Силу, Вейдер лишь облегченно выдохнул. Кожа Падме на глазах розовела, а залегшие под глазами тени исчезали. Она дышала ровнее, двигалась легче, даже улыбалась ярче. В галактике было много повстанцев. Кажется, настала пора выходить на охоту. * * * — Леди Вейдер, конечно же, я безмерно рад вашему возвращению. Право, лорд Вейдер так страдал в разлуке с вами, — медоточиво улыбался ей Палпатин. Вейдер стоял подле тронного возвышения, где, на глазах всего двора, император приветствовал загадочную спутницу до сих пор всегда одинокого, не проявлявшего ни малейшего романтического интереса лорда ситхов. Падме склонилась в вежливом поклоне и мягко ответила, что безмерно рада вернуться к мужу. Вейдер упорно гнал от себя мысль, что раньше она бы взвилась от гнева, увидев, во что превратилась ее возлюбленная Республика. Но смерть меняет людей, может быть, Падме наконец приняла правду? — Я так рад, что твоя жена решила присоединиться к нам, друг мой, — как будто услышав его мысли, пробормотал Палпатин, — Такая мощь в такой изящной упаковке. Вейдер нахмурился в раздражении. Способности Падме росли, ей уже не нужно было ждать, когда он сломает шею жертве, чтобы поглотить чужие жизни. Приговоренные к смерти пленники просто умирали, не в силах пошевелиться, ссыхались на глазах, когда мимо проходила леди Вейдер. Возможно, Сидиус надеялся, что со временем Падме станет очередным оружием в его арсенале. Новым Дартом Нихилусом, способным подчинять себе самый сильный разум одним усилием мысли и высасывать жизнь из целых планет. Новая Звезда Смерти, на строительство которой не было потрачено ни кредита. Но Падме была его! Его! Его женой, его сокровищем, самым драгоценным даром, который могла подарить ему Сила. Мысль о том, что Палпатин протянет к ней свои скрюченные руки, заставляла заледенеть. — Говоря о мощи, друг мой, — прервал его размышления старый ситх, понижая голос. — Мои источники сообщают, что имя пилота, взорвавшего Звезду Смерти — Люк Скайуокер. Думаю, мы оба согласны, что сын Скайуокера не должен стать джедаем. Делай что хочешь, но чтобы через три месяца я этого имени уже не слышал. Император взмахнул рукой, отпуская их, и Вейдер машинально подал жене руку, бездумно перебирая ногами. Люк Скайуокер. Сын Скайуокера. Сын его — и Падме. Все эти годы он был так уверен, что ребенок умер тогда с Падме на Мустафаре, что он своими собственными руками убил все то, что было ему так дорого, и его любимая не сказала ничего, что могло бы это опровергнуть. Люк Скайуокер. Люк. Она сама выбрала это имя. Люк. Почему-то была уверена, что будет мальчик. Он настаивал на том, что это девочка. Сын Скайуокера не будет джедаем. Не будет. Он найдет мальчишку, уговорит присоединиться, и тогда все они — он, Падме и их сын, наконец-то будут вместе. Одной семьей. — Почему ты мне не сказала, Падме? — умоляюще спросил он, когда они наконец остались наедине в отведенных для Вейдера дворцовых покоях. — Почему не сказала, что наш сын жив? Что ты успела родить Люка? — Люка? — недоуменно переспросила его жена. — У меня есть сын? Ее изумление было искренним. Неподдельным. Сила не могла соврать. Может быть, она просто не помнила. Может, младенца вырезали уже из тела мертвой матери. Вейдер облегченно выдохнул. Падме не предала бы его. Больше не предала бы. Она всегда была бы на его стороне. — У нас есть сын, любовь моя. Я найду его, и тогда мы все будем вместе. Всегда, — наконец сказал он, беря ее руки в свои. Как бы он хотел сейчас поцеловать ее, вдохнуть аромат ее волос... но она была рядом. Этого было более чем достаточно. Сила и так благословила его куда больше, чем он того заслуживал. — Конечно, Эни, — ответила Падме, обнимая его и положив голову на покрытое доспехом плечо. Он застыл, сжимая в руках хрупкую женскую фигурку, и не видел, как в глубине карих глаз вспыхнуло алое кольцо. * * * После Беспина он готов был рвать и метать. Люк был так близко, практически у него в руках — и в то же время так далеко. Он полностью открылся, предложил сыну все — все свои знания, власть над галактикой, семью! И тот отказал. Отказал, предпочел верную смерть, только бы не быть с отцом. Но Падме тоже сначала отказала ему, а сейчас была рядом. Он не мог терять надежды. — Люк Скайуокер. Сын Падме Амидалы и Дарта Вейдера, — нараспев сказала Падме, вглядываясь в ставшую уже привычной голограмму юнца в рыжей униформе пилота Восстания. — Он не захотел присоединиться к нам? Вейдер помотал головой, сглатывая подступивший к горлу комок. — Я уговорю его, Падме. Он поймет, что был неправ. Ведь Люк тоже был частичкой его драгоценной жены. Плодом их союза, соединившим в себе его и ее. Вейдер чувствовал сейчас тот же самый голод, постоянно терзавший его жену, но вместо чужих жизней ему хотелось почувствовать рядом присутствие тех единственных людей, кто имел хоть какое-то значение в этой галактике. — Если он не с нами, он против нас, Эни, — внезапно произнесла Падме. Вейдер обернулся. Ему показалось, что он ослышался. — Он не присоединится к нам. Всегда будет цепляться за свой Свет. Он убил меня, Эни, вытянул из меня жизнь, и сейчас снова будет пытаться разрушить все, что мы построили. Пытаться уничтожить нас. Он предал свою семью, тебя и меня, ради джедаев. Разве ты можешь это простить? Падме... Падме не могла этого сказать. Не могла ненавидеть собственного сына. Да, может быть, Люк и был предателем. Террористом. Последователем джедаев, побежавшим за Кеноби, тем самым Кеноби, который оставил его в этой стальной тюрьме, навсегда лишил возможности прикоснуться к своей возлюбленной, но это же был их сын... сын... — Эта пустота — она выедает меня изнутри, Эни. Люк отнял у меня эту часть души, забрал, убивая, и без нее я никогда не буду собой. Я голодна, я постоянно голодна, я так устала убивать, и мне нужен всего кусочек, самый последний кусочек. Пожалуйста, приведи его ко мне. Дай мне вернуться к тебе такой, какой я была! Где-то в этой логике было что-то чудовищно-неправильное, неестественное, но... он же так любил свою дорогую Падме. Он же обещал ей все, что она только пожелает. Он просто хотел, чтобы она была жива и счастлива с ним. Любой ценой. Любой. * * * Звезда Смерти еще не была полностью операбельной. Чтобы поймать повстанцев в ловушку, это было и не нужно. Корабли мог взорвать и не полностью откалиброванный луч, а чтобы убить высадившихся на Эндор, нужна была всего одна-единственная женщина. Леди Вейдер тихой поступью вошла в тронный зал. Он сам, постояв минуту у турболифта, развернулся и пошел к ангару. На комлинк только что пришло сообщение, что один из повстанцев сдался в плен. Люк еще больше похудел с момента их последней встречи, его правая рука теперь была затянута в перчатку, а на поясе появилась петля-карабин для светового меча. Того самого, который протягивал ему офицер. Оставшись вдвоем с сыном, Вейдер замер, не зная, что сказать. Он должен был привести Люка на верную смерть. Должен. Этого хотела Падме. Как его дорогой ангел мог подумать о том, чтобы убить собственного сына? И почему он согласился? Вейдер никогда не знал, что именно чувствуют жертвы майндтрика, но сейчас мысли путались и текли медленно и вязко. Как мед. Или как остывающая кровь. О чем они говорили? Он сам не понял, как удержался от смешка, когда Люк заговорил об императоре. Да какое значение сейчас имело, что там хочет или не хочет его учитель? — Я не забыл свое имя, Люк. Я делаю ровно то, что всегда должен был делать Энакин Скайуокер, — наконец сказал он. Джедай. Ситх. Какая разница? Все, что он делал — защищал свою семью. Люк доверчиво повернулся к нему спиной, несмотря на гудение зеленого клинка. — Леди Вейдер... она очень молодо выглядит, — наконец пробормотал его сын, внезапно оставив безуспешные проповеди в пользу Света. Намек был более чем понятен. — Падме — твоя мать. Она умерла, но благодаря силе Темной Стороны я сумел вернуть ее к жизни такой, какой она была двадцать лет тому назад, — отозвался Вейдер, радуясь перемене темы разговора. И тут же вздрогнул. Люк смотрел на него с изумлением и надеждой. Неужели все было так просто? Неужели сын просто думал, что он мог изменить его матери с какой-то чужой женщиной, но сейчас, когда Вейдер рассказал правду, когда показал такой очевидный пример истинного могущества Темной Стороны, он согласился бы присоединиться к их семье? Ведь Падме не могла требовать его смерти, если бы Люк перешел на их сторону? Турболифт поднимался бесконечно долго. А ступив в тронный зал, Вейдер замер. Красные кляксы на полу у входа. Черная — у трона. И ни единого признака жизни, кроме замершей у транспластилового окна фигуры в белом. — Муж. Сын, — обернулась Падме, заслышав шум респиратора. Когда она успела стать настолько сильной, чтобы выпить жизнь у Дарта Сидиуса и всех его гвардейцев одновременно? А он еще думал, что одолеть старого учителя будет сложно. И почему глаза Падме, обычно карие, сейчас светились глухим красным огнем? — Что ж, одной проблемой меньше, — выдохнул Вейдер, на ходу перестаиваясь. — Люк, как видишь, император больше не представляет угрозы. Пожалуйста, вернись к семье, и вместе мы закончим этот конфликт. Твоим друзьям там, на Эндоре, даже не нужно умирать. Люк даже не смотрел на него, прищурившимися глазами уставившись на Падме. Его лицо все больше бледнело. — Что ты такое? — прошептал он внезапно побелевшими, обескровленными губами. Падме развернулась к ним и сейчас застыла неподвижно, спрятав руки в широких рукавах платья. Тени вокруг нее как будто стали гуще и темнее. — Падме, перестань, — нахмурился Вейдер под маской. Почему та начала давить на мальчика, даже не попытавшись с ним поговорить? Люк рядом с ним вдруг пошатнулся. Из его носа и уголков рта потекли тонкие струйки крови. Падме действительно хотела убить их сына? — Падме, ты заходишь слишком далеко. Оставь Люка, я найду другой способ излечить тебя, — как можно мягче попытался сказать он, и тут же содрогнулся, ощутив ментальное давление, рядом с которым сканирование учителя казалось легчайшим прикосновением. — Ты обещал мне, любовь моя. Что угодно. Любое желание. Он... обещал. Обещал. Но это же был их сын... — Отец, это же не моя мать. Это вообще не человек, — вдруг прохрипел Люк, оседая на пол и надрывно кашляя. Его спина содрогалась, Вейдер с ужасом смотрел на капающие на пол капли крови. Конечно не человек. Как и Дарт Нихилус, поглощенный голодом Силы, перестал быть человеком. Все, что осталось от Падме, от настоящей Падме — вот этот мальчик, скорчившийся на полу, пока из него капля за каплей выпивали жизнь. Любая цена. Любая жертва и любая боль. Он подошел к жене, все так же неотрывно смотрящей на Люка, и поднял руки, сжимая их на тонкой хрупкой шее. Она наконец перевела на него взгляд. — Ты... убьешь... меня? Меня? — прохрипела Падме, вцепляясь своими хрупкими пальцами в черные перчатки. Вейдер почувствовал, как подгибаются колени. Как схлопываются иссеченные шрамами альвеолы. Как замедляется сердце. Как покидает его жизнь, связанная с жизнью Падме неразрывной цепью. Только ему она не могла причинить вреда. Только он и мог ее убить. Падме бессильно хрипела, ее глаза слезились, а губы синели. Руки Вейдера, титановые протезы, уже непокорные его воле, продолжали безжалостно сдавливать горло. С громким хрустом ее шея переломилась. Вейдер рухнул на колени, подхватив опадающее тело и насколько возможно бережно опуская его на пол. Сил двигаться уже не было, он знал, что жить ему оставалось считанные минуты. Люк, пошатываясь, встал и подошел к нему. — Отец? — прошептал он, неуклюже опускаясь рядом с Вейдером. — Сын... — прохрипел он, из последних сил поворачиваясь к Люку. Тот, как будто угадав невысказанное желание, помог ему опуститься на пол рядом с Падме. — Сними с меня эту маску. Дай хоть раз взглянуть на тебя своими глазами. — Но ты же умрешь? — тут же воскликнул Люк, и Вейдер лишь горько усмехнулся. — Этого уже не остановить. Падме и я... эти узы Силы ничем не разорвать. Люк плакал. Капли слез сливались с чуть подсохшими кровавыми дорожками, его глаза были красными и опухшими. Вейдер никогда не видел ничего прекраснее. Люк был самым драгоценным даром, который Падме могла ему подарить. Он был рад, так рад, что сумел сохранить ее наследие для галактики. — Я так люблю тебя, сын. И твоя мать тебя бесконечно бы любила. Света становилось все меньше и меньше. Он вот-вот должен был воссоединиться с Падме. Рана в Силе, которую он создал и направил... куда она вела? Какую цену ему предстояло сейчас заплатить за свои гордыню и безрассудство, в которых он возомнил, что способен обмануть смерть? За то, что превратил Падме в чудовище? А впрочем, какой бы цена ни была...