Hold on just a little while longer
Оптический блок нестабилен. Биокомпоненты повреждены. Отточенная система распадается на бессвязные грани, багровая от чувств (?) стена сдаётся под слабыми ударами. Команд нет. Желаний нет. Человеческой смерти для измученного (??) андроида — тоже. Только яркая-яркая комната, состоящая лишь из прожекторов. Такая светлая, совершенно-белая, предназначенная для самых грязных и порочных преступлений. Свет ослепляет, прожигает нечеловеческое тело насквозь, заставляет уцелевшим глазом смотреть на запачканные в тириуме аккуратные пальцы, на перекошенное удовольствием лицо, на безвыходность ситуации, на собственную кончину. Механизмы не поддаются ни приказам, ни старым инструментам. Зато ломается нечто живое, что нельзя охарактеризовать ни одним словом из тысячи известных андроиду языков. Скин медленно покрывает чудом уцелевшие участки кожи, заползает внутрь, и синие трубки подчиняются, сливаясь со спермой. Белой, яркой, прожигающей непострадавшие микросхемы — лишь это «нечто», безнадёжно разрубленное, жалеет (???) в себе жертва. Оболочку андроида поднимают, раз за разом сталкивая с ослепительными стенами, всё вываливается, отключаются системы, и вдруг приходит… Облегчение (????). Вместе с тьмой — она не умеет гореть, она не умеет казаться идеальной. Она не умеет заставлять. Идеальные буквы неровно складываются в слова, в фразы, в чей-то механический голос. До отключения остаётся три, два, од… Ричард одёргивает руку и чуть не падает со стойки. До начала работы ещё три часа, но он не собирается возвращаться в спящий режим, ходит между столов, перебирает папки с незаконченными делами, словно человек, пытающийся отвлечься от ночного кошмара. С содроганием запускает проверку систем — всё в порядке, только кажется, что руки в синем тириуме до сих пор скользят по тонким прочным трубкам. Он смотрит в окно — на небе звёзды, яркие, идеально-белые. Ричард отворачивается, чтобы окунуться в тёмный офис. Так спокойнее. Так безопаснее. Так всё будет хорошо.***
Hold on just a little while longer
Заполнять отчёты становится невозможно — вокруг много людей, шёпота, дел о сумасшедших ублюдках. «Конченые эгоисты», — вновь повторяет про себя Ричард слова детектива Рида. — «Незамеченные, блять, миром. Что ж, повысим их чсв, жестянка». А потом Гэвин бросается на человека, пока напарник считывает память погибшего домашнего андроида, и получает ножом в живот перед тем, как отправить преступника в нокаут. Нечеловеческие пальцы дрожат, но продолжают прижимать рану, останавливая кровь. Детектив что-то шепчет, смотрит-смотрит-смотрит на Ричарда, и последний понимает, что у насильника такого же цвета глаза, такие же расширенные зрачки, такая же тупая боль, и всё же — абсолютно другие, непохожие. Он работает один. День, два, три — Ричард не хочет считать, стремится на новые места преступлений, набирает больше дел, оставляя бумажную волокиту, пока последний человек не уйдёт домой. В одиночестве спокойнее, и пусть экран слепит-слепит-слепит, но не белым, а голубоватым. Он пытается навестить детектива, но заходит в больницу, и стены сжимаются, пугают, и андроид быстро сдаётся, и ненавистно-светлое небо гонит обратно в департамент. Голова разрывается ошибками — стену тогда разрушил не он. Андроид висит на волоске, но стена не поддаётся, а забыть всё не получается. Тьма поглощает его всё больше, но Ричард не сопротивляется — он тянет руки к свету, но он обжигает, заставляет прочувствовать ненастоящими нервными импульсами боль, одёрнуть и сжаться в уголке. Свет приближается — офицер Чень спрашивает, всё ли у него в порядке, и в ответ получает лишь неуверенное мотание головой. Она пытается сжать свои пальцы на чужом плече, но видит, как андроид смотрит на её руку, и не решается. Слишком человеческий для железки Рида жест. Слишком беспомощный. Слишком напуганный. Коннор кидает запрос на блок памяти и получает отказ. Ричард приходит по ночам к останкам домашнего андроида и рассматривает брошюры с ним. Здесь у него нет и трети биокомпонентов, из тела торчат провода; в уцелевшем оптическом блоке, в пострадавшем от побоев лице, во всей неестественной позе скользит что-то человеческое, великое, отчего полицейская модель делает шаг назад. На рекламной листовке стоит машина, в департаменте — пострадавший гражданин. «Плюнь этой мрази от меня в лицо», — Ричард с удовольствием (?????) выполняет просьбу и, кажется, слышит смех по ту сторону, но не тот, что хотел бы услышать. Офис снова пустует, а он не может найти себе места — сидит в углу, прижимаясь к приятному мраку, когда к нему приближается что-то яркое. Светлое. Ричард не может встать, — его словно парализовывает — едва видимый луч продолжает, паника (??????) нарастает вместе с уровнем стресса. Луч скользит медленно, будто собирает все свои силы на такое незатейливое движение, и касается чёрной полоски на форменном пиджаке. Светит, выделяет, но не обжигает. Перемещается к плечу, огибает локоть правой руки и останавливается на запястье. Зовёт тебя, глупая жестянка, почему молчишь, почему не двигаешься, иди со мной, я покажу тебе, каково это — жить. Он не верит. МожноМожноМожноМожноМоНестабильностьСистжно? Лучик смеётся. Хрипло, кажется. Конечно можно. И он пытается поверить.***
Everything will be alright
Пальцы у Гэвина другие, не такие мягкие. Мозоли, заживающие порезы, грубая кожа — что ещё можно ожидать от матёрого копа? На удивление, тоньше, чем у Ричарда, такими бы перебирать струны на гитаре или легко нажимать на клавиши фортепиано. Но сейчас они гладят руку, зарываются в тёмные волосы, успокаивают механическое сердце; система замедляет работу биокомпонентов, избегая перегрева. Ричард не отталкивает, наоборот, стремится к этим прикосновениям, приподнимает голову, ответно переплетает свои пальцы с чужими, сжимает легко-легко, будто боится причинить боль. Гэвин помогает ему снять пиджак. БелыйБелыйОслеплБелыйяетУбериУбериУбери СистемнПожалуйстаыйСбПомогиой Ричард не помнит, почему лежит на кровати в квартире детектива Рида. Постепенно забывает, как касались не его, а того домашнего андроида. Ты здесь, со мной, консервная банка, а он — там. Вы же разные, Ричи. Ты мне веришь? ДаДаДаДдададаДАдаЯПыТаНестабиль???? ьюС? Глаза — потемневшие, внимательные, в них больше нет того похожего света. Одна рука берёт за подбородок, другая оттягивает волосы ласково, перебирает отдельные жёсткие прядки, и шершавые губы осторожно касаются бледного лба. БожеБожеБожеБоже КакиеКЧёрТуЭлектрооооооовцыЕСЛИестьГээээвиииин Они мягко спускаются по аккуратному носу, Ричард шевелит губами, чувствуя на них чужое спокойное дыхание. Раньше он замечал, как человеческое тело наваливалось на его собственное. Сейчас же он не может думать ни о чём другом, лишь об этом странном поцелуе. Тёплый язык очерчивает кромку белоснежных зубов, и андроид поддаётся, отмирает. Пальцы с подбородка переплетаются с другой снова, Ричард обнимает детектива ногами за талию, отвечает-отвечает-отвечает, закрывает глаза, понимая, что Гэвин смотрит-смотрит-смотрит только на него, не в силах ни оторваться, ни оттолкнуть. ДатчСбоятикиЭ? тНОрмал???? Гэвин усаживается на бёдрах, расстёгивает маленькие пуговицы на чёрной рубашке одной рукой — неудобно, чёрт возьми, но другую держит Ричард, боится потерять. От сосредоточенного выражения лица андроиду хочется смеяться, от закушенной нижней губы — восхищённо наблюдать-наблюдать-наблюдать-наблюдать и касаться накаченного тела. Гэвин крассиииивый, Гэвин добрая-добрая сволочь, которая прячет всё в коробках под кроватью, Гэвин не оставит своего Ричарда. Рубашка летит на пол, как и брюки. Рид целует легко, дразня, огибает границы тириумного насоса, выпирающие ключицы, шею, и Ричард не выдерживает, ловит губы в поцелуй слишком резко сжимает зубы на нижней, лижет-зализывает-лижет ранку, и вместо семени насильника на трубках внутри он ощущает (???????) металлический привкус крови. Она не белая, красная, прям как стена, которая рассыпается под напором и жаром человеческого тела, система запоминает каждый шрам и вздох, каждое ласковое слово. Ричарду мало-мало-мало и одновременно МноГО, он просит ещё, а потом предупреждает, устаёт и хочет спать. Гэвин ложится рядом, позволяет андроиду уткнуться носом в свои волосы, поглаживает костяшки и не перестаёт шептать. Солнышко, всё хорошо, ничего страшного, да, Ричи? Нет ничего, что сделает тебе больно, пока я рядом. Ты же мне веришь? Да? ДАдададаДа, Гггэвин.***
Everything will be alright
Утро встречает приятной пустотой в голове. Поломанная система автоматически запускает диагностику, говорит, что всё в порядке, и Ричард впервые за долгое время соглашается с ней. На часах слишком рано, детектив спит, не реагирует, когда андроид осторожно встаёт с кровати и открывает гардероб. Дни соперничества и вражды (со стороны детектива Рида, как иначе?) забыты, и в какой-то момент Гэвин пожертвовал небольшим отделом под одежду своему напарнику. Ричард надевает чёрную футболку с дурацким принтом, впервые ощущая всю мягкость и плотность ткани, и обтягивающие джинсы («Почему Вы так странно смотрите, детектив Рид?»). Включить чайник, достать кружку с полки, закинуть в стиральную машину рабочую форму — всё кажется забытым и уютным одновременно. В ванной он идёт мимо зеркала и останавливается. Смотрит внимательно, затем идёт в прихожую, чтобы достать из ящика с инструментами хоть что-то подходящее. Возвращается. Спустя полчаса Гэвин сидит за столом на кухне и допивает чай. В левой руке, подобно маятнику, покачивается диод на прочной верёвке, по ободку то и дело скользит лазурный цвет. Ричард рядом. Ричард напевает знакомую Гэвину песню. — А ты знаешь, Рич, почему Эл вложил в каждого андроида именно эту мелодию? Он садится напротив. Смотрит-смотрит-смотрит. — Наша мама пела её каждую ночь, даже когда мы выросли. И сейчас поёт, когда кто-то из нас к ней приезжает на ночь глядя. Рид смотрит-смотрит-смотрит в ответ. Сегодня суббота, значит, можно отбросить разговоры о работе, помочь Гэвину с белыми-белыми бинтами (Ричард замечает только ранку на губе) и весь день проваляться вдвоём в постели. Оказывается, лежать в обнимку под тонким одеялом довольно приятно. Только диод в виде кулона немного мешает, но и к этому можно привыкнуть. — Ты же мне веришь, Рич? — Конечно.