*
Лиз вспоминал, как они с Касом часто вот так играли на улице; на его взгляд, это была странная игра, но Кастиэль безумно счастливо смеялся в лицо лучшему другу каждый раз, как тот осмеливался начать разговор. «Ты просто трусишь», говорил Кас. И был прав, ведь Лизандр боялся потерять в зимней вьюге своего маленького бунтаря. Проходило время, а маленький бунтарь не хотел меняться. Лизандр был этому рад, потому что менялось все: красные волосы, панковский стиль одежды, татуировки и несколько неизвестных Лизандру черт характера — саркастичность и язвительность — все, кроме радостного блеска в глазах при виде снега. С точки зрения искусства, Кастиэль никак не сочетался с белой и чистой зимой — был слишком мрачным для нее, однако характеры их подходили друг другу как нельзя лучше: холодный и непроницаемый Кастиэль, одним взглядом подавляющий любое желание заговорить с ним, был знаком всем вокруг. А Лизандру он дарил светлую и теплую улыбку. Лизандр любил эту улыбку; как быстро преображался Кас в его присутствии, как глаза дарили совсем безобидную насмешку, как сам Кастиэль — с восторгом и пафосом, который вообще был ему не присущ, — отзывался о стихах лучшего друга. Хотелось бесконечно слушать его монологи, просто молчать, наслаждаясь звуком его голоса, но, увы, — Кастиэль по своей натуре был немногословен. Зачастую они молча смотрели фильм, молча играли вместе на гитаре, так же молча Лизандр ждал, пока друг покурит — внутренне осознавал, что Касу нужна поддержка, но он не стерпит драматических и сопливых сцен, просто будет держать все в себе. Лизандр научился ценить это молчание, ведь когда молчит рот, говорят глаза и язык тела; юноша неустанно вглядывался в насмешливую улыбку, трясущиеся от возмущения руки, подносящие сигарету ко рту — все это Лиз выучил наизусть, знал лучше, чем «отче наш» или любимое стихотворение. Он писал о Кастиэле стихи, но никогда бы не признался ему в этом. В голове сам собой всплыл эпизод из их жизни, заставляя Лизандра хмуриться. — Что это, стихи? — невзначай спросил Кас, вытащив блокнот из сумки Лизандра, однако в голосе сквозило еле слышное любопытство. Лизандр застыл, со страхом ожидая, когда Кастиэль прочтет стихи и все поймет — выхватить блокнот из рук друга было физически тяжело, но маленькое любящее сердце болезненно сжалось внутри, отчаянно желая, чтобы Кас действительно все понял. Тот зацепил несколько строк, повторяя их все громче, и на лице его выражалось сомнение. — Для кого они? — сощурил взгляд Кастиэль, одним движением перебрасывая блокнот другу. — Ни для кого, — соврал Лиз, пытаясь унять разбушевавшееся дыхание, — просто так, на уроке написал, когда было скучно. Ему хотелось кричать, но он только смотрел на Каса, пока надежда на ответную любовь таяла, как маленький кусочек льда. — Это здорово, — Кастиэль хлопнул друга по плечу, — я не знал, что ты такой талантливый. Эти слова звучали очень серьезно из уст друга, поэтому Лизандр и не думал заподозрить того во лжи; провал в попытке признания отошел на второй план, гораздо важнее теперь было то, что Кастиэлю понравились стихи, и уже неважно, что он не заметил внизу страницы букву «К» рядом с сердечком. Кас сочинил музыку на стихи Лиза, они вместе играли и пели — какая-то часть души радовалась возможности слышать свои стихи в песнях Кастиэля, а другая глубоко вздыхала, говоря, что Кас не видит того, что находится совсем близко. Поклонницы гадали, какой же девице Лизандр посвящает стихи, пытались расспросить всевозможными способами, однако тот был неприступен. Кастиэль откровенно смеялся над их попытками, но смех отдавался в груди неприятной горечью — даже сам Кастиэль не знал, кому посвящены эти слова. Он не придал значения словам Лизандра, мол, никому, это я от балды — со временем стало ясно, что писать столько стихов о любви невозможно, если только сам не влюблен. Теперь стоял вопрос, когда Лиз сам признается, что тайно вздыхает по какой-то девушке — а может и парню, Лизандр всегда отличался нестандартным мышлением. Кас старался не думать об этом, ведь кто бы не нравился лучшему другу, если ему повезет со взаимностью чувств, то Кас останется один в их дуэте — и в рок-группе, и по жизни. К слову, с тех пор Лизандр завел отдельный блокнот для выражения чувств, а Кастиэль больше не лез в блокнот к Лизу без разрешения. Если захочет — прочтет сам, только теперь Лизандр все цитировал по памяти, а Касу иногда хотелось увидеть его каллиграфический почерк. Не стали исключением и переписки; сообщения никогда не прельщали Лизандра, он использовал телефон ради Кастиэля и иногда — ради работы. Сейчас Лиз вообще не берет телефон с собой, все важные вопросы Кас может передать ему лично. Ради потехи — и ради того, чтобы увидеть улыбку Кастиэля, Лизандр дает свой номер поклонницам, и каждый раз Кас ухмыляется во весь рот, говорит «обязательно набирайте» и, дружески хлопнув Лиза по плечу, удаляется с приступом беззвучного смеха. Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится у тебя в голове, словно ты заново переживаешь все невероятные моменты. Лизандр лежит в коме, не подозревая, что Кастиэль — и только он один — держит его за руку, находясь в палате каждый день и, чего таить, каждую ночь. Он рассказывает обо всем, что помнит о лучшем друге: его гетерохромию, нотации о холодном климате и нежелании Каса надевать шапку, его первые стихи, которые — он понял это слишком поздно, — очевидно, посвящены ему, Кастиэлю. Перед тем, как отнести некоторые личные вещи в больницу, он разобрал творческий беспорядок в квартире Лизандра, испытывая на себе тяжелый взгляд Лея, но нашел наконец тот первый потрепанный блокнот, где внизу страницы было нарисовано маленькое сердце и буква «К». Время тянется долго, как застывшая нуга — хочется прекратить эти мучения, но Кас, с огромными мешками под глазами, находит в себе силы перечитывать стихи друга, которые он и так знает наизусть. Лизандр зовет его, зовет тихо и с хрипотцой в голосе, которая ему явно не свойственна, но Кастиэль прекрасно слышит, сжимая теперь его руку. — Ничего не говори, — произносит он так же тихо, нарушая безмолвную ночную тишину. Лизандр пытается открыть глаза, увидеть своего маленького бунтаря напоследок, но веки налились свинцом, а Кас яростно сжимает запястье, шепча «не вздумай уходить». И последнее «ты мне нужен».*
— Кастиэль! Дул сильный ветер, и волосы Лизандра развевались, очаровывая ненавязчивой белизной — казалось, будто юноша сам состоит из искрящегося снега. Он вновь окликнул друга, но ответом ему был лишь шум зимнего ветра. Лизандру было уже не до шуток; горло болезненно ныло, не привыкшее к сильному напряжению голосовых связок, а паника нарастала, в висках раздавался стук, будто отсчитывая вместе с тем и последние удары сердца. Он готов был куда-то бежать, искать, спрашивать всех, куда мог подеваться его друг, но его голос раздался совсем близко, и левое ухо Лизандра будто обдало жаром, несмотря на разбушевавшуюся вьюгу. — Я здесь. Лизандр обернулся, смотря прямо в глаза этому смеющемуся идиоту, а после — подбежал и до боли сжал его в объятиях, пытаясь сквозь слои одежды почувствовать сердцебиение любимого человека, боясь поверить, что это вовсе не Кас, что он обознался, а может, разыгралось воображение — что угодно, лишь бы понять, что Кастиэль действительно здесь, жив и здоров, стоит перед ним. Кастиэль понял все без слов; у них всегда была особая связь, которую невозможно было почувствовать чужим — она доказывала, что, даже пусть они останутся одни в этом безумном мире, пусть даже их поместят в разные уголки земли, — они будут помнить друг о друге. Кас обнял его в ответ, прикрывая глаза от непрошенной вьюги; тепло, что было между ними, согревало похлеще любого камина в эту холодную зиму.