Бунт

Чёрные волосы, серо-голубые глаза, а сущность его так и кричала: «Мотоцикл». В каком-то смысле он никогда не менялся, оставаясь тем самым безрассудным шестнадцатилетним подростком. Даже двадцать лет спустя, когда волосы больше не падали на лоб с небрежной элегантностью, когда черты лица утратили чистоту и свежесть, а разум – покой и ясность, отчасти он всё равно оставался тем самым шестнадцатилетним бунтарём, который сбежал из дома и купил мотоцикл, чтобы почувствовать свободу. Чтобы стать свободным от своих родителей. Он не потерял рассудок в Азкабане. Безрассудным, безумным он был до заключения. Он не противился, когда ведьма из министерства поставила его перед фактом: он осуждён на пожизненное заключение без суда и следствия. Он не противился, когда дементоры заперли его камере, и воспринял как должное их ежедневные визиты, во время которых из тела уходили остатки жизни. Он был подлинным бунтарём, и для бунта ему не нужен был крик. Его молчание, его видимое безумие было бунтом само по себе. Но он не был безумен. Не тогда, когда рядом не было Джеймса. Не тогда, когда он утратил свободу, которую обрёл, найдя друзей. Упрятав его в Азкабане, все они рассчитывали подавить бунт. Но ничего подобного. Он бунтовал – ради Джеймса, ради Лили, ради себя самого. Потому что такова была его сущность. Он был тем, кто вечно бунтует. Единственное, по чему он скучал в своей камере: по одному неодушевлённому предмету (хотя он бы не судил так легко) – его мотоциклу. Тому самому мотоциклу, который он отдал Хагриду, чтобы тот увёз Гарри. Тому мотоциклу, который для него был символом свободы, а для таких людей, как его родители, – источником шума, грохота, визга. Время, когда ему было шестнадцать, осталось позади. Но нельзя подавить бунт. Нельзя заставить замолчать Блэка. Он сражался с жестокими противниками с тех пор, как ему исполнилось пять, и стенам Азкабана было не по силам смирить его. Он сражался с отцом, с матерью, временами с братом – с братом, предателем. Он верил в Регулуса, ждал, что тот станет чем-то большим, чем ждёт от него мать. Но так ли это? Что с ним теперь? Похоже – мёртв. Но ему не нужен Регулус, говорил он себе. Ему не нужен никто. Нет стен, способных сдержать его, даже стен Азкабана недостаточно. Особенно, стен Азкабана. Всё, что ему нужно – свобода, а добиваться свободы – это он умел лучше всего. Целых несколько месяцев, потраченных на охоту на Питера Питтегрю, он был свободен. Снова. Его называли беглецом, но он был не против побыть в бегах. Прятаться – вот, что он ненавидел. Никто его не контролировал, никто и не смог бы. Дом на площади Гриммо так долго держал его в своих стенах – но он сбежал, когда поступил в «Хогвартс». Он стал гриффиндорцем, тем самым навсегда проведя черту между собой и теми, кого ненавидел. А однажды, вернувшись сюда после пяти лет, он понял, что жить в этих стенах и дальше – невыносимо. Он не сумел провести здесь и двух месяцев. Ему нужно было уйти – ради свободы. Так он оказался у Поттеров. Целый год наслаждался свободой. А затем, в Хогвартсе, совершил ошибку. И едва сам не лишил себя свободы – едва не став убийцей. Вернувшись к Поттерам на следующее лето, он сложил вещи, поблагодарил их (за этот год они стали для него куда большей семьей, чем благородное и древнейшее семейство Блэков за шестнадцать) и ушёл. Купил отдельную квартиру и этот самый мотоцикл. Римус тогда усмехнулся, считая его увлечение легкомысленным, а Лили (когда их отношения стали дружескими) улыбнулась, видя в мотоцикле большую игрушку, от которой он почему-то без ума. Но Джеймс разглядел в нём жизненно необходимый предмет. Ему нужен был этот мотоцикл. Мотоцикл словно был создан для него. Он ни в кого не влюблялся – за исключением этого мотоцикла. Мотоцикл стал частью него самого: спросите кого угодно. Он был бунтарём – в кожаной куртке, в чёрных очках, с вечной ухмылкой на лице. Гоняющий днём и ночью на своём мотоцикле. Бунтовщик, у которого была причина. На этом мотоцикле он приезжал на встречи Ордена – счастливый оттого, что может бунтовать против Вольдеморта. Опьянённый тем, что может сражаться. Он был хорош. Но когда Вольдеморт убил Джеймса и Лили - когда Питер предал их – он потерял свой мотоцикл. Он стоял среди руин и обломков того, что когда-то было домом в Годриковой Впадине, окружённый клубами дыма – впервые за долгие годы в мятежных синих глазах стояли слёзы. Он не плакал с тех пор, как ему было семь – он перестал плакать тогда, когда мать запретила ему. Он грустил прежде – когда умерли родители Джеймса, когда умерла Ева Лавенз, грустил, когда мародёры на несколько дней отдалились от него... но так – впервые. И он утратил рассудок в тот самый момент, когда утратил свободу. А ещё, в тот момент, когда расстался с мотоциклом. Он выслеживал Питера с единственным намерением – убить существо, которое предало их и забрало Джеймса. Он не бежал от закона, впервые заботясь о своей свободе меньше, чем об отмщении тому, кто отнял у него всё, что он любил: Джеймса, Лили и даже Гарри. Гарри пришлось жить, как жил он сам. В доме, который ненавидел, в семье, которая ненавидела его. Но и ему пришлось заново переступить порог своего старого дома. Когда Питер сбежал и Вольдеморт возродился, он не имел больше права скрываться на островах, он вернулся в Лондон. Вернулся в дом, который ненавидел. Ради Лили, твердил он себе. Ради Гарри. Ради Джеймса. В этом доме он не был свободен. Он был один, не считая домового эльфа, который презирал его, и портрета матери, который проклинал его. Дамблдор и Хогвартс не могли спасти шестнадцатилетнего, которому исполнилось тридцать пять. Он по-прежнему был красив, молод – пусть уже далеко не подросток – и у него снова был мотоцикл. Но ему нельзя было ездить на нем, и он не был свободен. А он не был собой, если не был свободен. Тогда он ухватился за возможность в последний раз стать свободным. Вырваться из того дома, сделать что-то стоящее. Отплатить Джеймсу за свободу, которую Джеймс подарил ему в Хогвартсе. Биться ради Гарри. Он упал за занавес, но спас себя. Он заплатил за то, как обошёлся со Снейпом на шестом году, заплатил за смерти Джеймса и Лили, за Гарри. Это был Джеймс, тот, кто помог ему стать свободным, и этот долг он должен был отдать Джеймсу - через Гарри. Он должен был жить на площади Гриммо ради Джеймса и ради Гарри. Но всё закончилось. И по другою сторону занавеса, ему снова было шестнадцать. Шестнадцать, безрассудство. Чёрные волосы, серо-голубые глаза. И внутри все кричит: «Мотоцикл». L'Extrémité (конец) Dedicated (посвящается)