***
Арсений открывает глаза, когда чувствует, что его накрывают пледом. Заставляющий сжаться в комок холод куда-то пропадает, уступая место теплу, которое мягкими волнами согревает тело. Он на пару секунд дизориентируется во времени и пространстве, но после понимает, что он просто уснул на диване в своей крошечной гостиной. Попов щурится от бьющего в стекла закатного солнца и переводит взгляд на холст. Глаза улавливают очертания деревянного мольберта, границы картины и отсутствие чего-то на ней. Стул напротив окна, где все так же сияет рассветное солнце, разбросанные по полу голубоватые таблетки, умывальник в дальнем углу изображения. Арсений думает, что еще не полностью проснулся, когда понимает, что в комнате настойчиво пахнет дымом. Он резко подрывается, а после… После художник понимает, что позвонить в психбольницу и сказать, что у него шизофрения, пожалуй, один из лучших вариантов. На его кухне, оперевшись локтями на столешницу, стоит он. Прихватывает губами тонкую сигарету, глубоко затягивается, а после выпускает тонкую струю дыма, похожую на те полосы, что остаются в небе после самолетов. Разодранные на коленях голубые джинсы еле-еле держатся на узких бедрах, отчего парень часто опускает руку вниз и подтягивает их, даже не задумываясь о бесполезности сего действия. Заслышав шум, он резко поворачивает голову в сторону и смотрит на Арса с мягкой усмешкой на губах. Они изящно изгибаются, слегка приоткрывая верхние зубы, немного желтоватые от постоянного курения. Попов готов выстрелить себе в лоб, лишь бы не верить своим глазам, которые настойчиво разглядывали молодого человека, которого он создал. — Ты так забавно свернулся в клубочек, ей-Богу, как кот, — прервал молчание юноша и снова затянулся. — Я нашел какой-то плед у тебя в шкафу… Ты в курсе, что у тебя там моль?! Капец какой-то, в наше время моль у себя плодить. Что за человек… Арсений давится воздухом и медленно ложится обратно на диван. Это просто галлюцинации от недосыпа. Он плохо спал около недели, и потому ему мерещится всякая ересь. — Я понять что-то не могу, ты себя плохо чувствуешь? — звучит голос над ним, и на лоб ему приземляется холодная ладонь, пахнущая табаком. Арс чувствует, как позвоночник прошибает разрядом тока, и неожиданно для себя перехватывает руку пацана, заставляя ее задержаться у себя на лбу. Более, чем реальная. И очень приятная на ощупь. Парень нервно смеется и мягко отстраняется, возвращаясь на кухню и туша окурок в пепельнице. Он смешно морщится, когда немного обжигает пальцы, и дует на них, хмуря брови. Ведет себя как ребенок. — Ты как здесь оказался? — тихо спрашивает Арсений, вставая с дивана и заходя на кухню. — Не знаю, проснулся на диване, а рядом ты лежишь… — парень хмурится, смотрит на свои руки и легонько трясет головой, отгоняя какие-то мысли. В отличие от картины, в жизни он выглядит очень болезненно. Изящная аристократическая бледность на изображении превращается в какую-то болезненную прозрачность кожи в реальности. Попов чувствует, как в груди что-то болезненно сжимается, и ему хочется прижать этого парнишку к себе и несколько сотен лет молить о прощении за то, что он сотворил его таким. — У тебя имя-то есть? — спрашивает мужчина, размышляя об абсурдности этого вопроса. Ведь это просто юноша с его картины. — Есть. Антон, — вдруг улыбается мальчишка, и художник не может сдержать ответной улыбки. Ну, конечно же Антон. Ведь по-другому и быть не могло. Арсений это знал.***
Когда Попов открывает глаза, он понимает, что ненавидит этот мир всей душой. Разочарование поднимается от желудка вверх по пищеводу и вырывается изо рта потоком брани. Это был сон. Разумеется, это был сон. Картины в реальности не оживают. И забавного мальчишки с зелеными глазами в жизни не существует. Разве что на холсте. Арсений поднимается с дивана, холодного дивана, где никто его никогда не накрывал пледом, и идет на кухню, серую кухню, где никто никогда не тушил свою сигарету об несуществующую пепельницу и не обжигал пальцы. Арсений со всей силы бьет кулаком по столешнице, разбивая костяшки в кровь, и чувствует сухую обездвиживающую злобу, которая разъедает изнутри. Он достает сигарету из пачки, поджигает ее от газовой плиты и затягивается так глубоко, что начинают болеть легкие. Черт, лучше бы он вообще не писал эту идиотскую картину. Лучше бы он даже не был художником. Внутри него все пересыхает, сердце сжимается в комок и бьется через раз. Все органы будто перемешались. Так безумно хочется лечь и заснуть. Вдруг он снова сможет увидеть этого парнишку? Мужчина находит где-то у себя в шкафах пару бутылок алкоголя и, впервые, напивается до полного беспамятства. Лишь бы заснуть, лишь бы снова быть с ним рядом. Ему как-то вдруг стало невыносимо без этого участливого голоса.***
Арс в первый раз смотрит в эти глаза настолько близко. Он всегда был падок на прекрасное, но теперь, пожалуй, ему кажется, что ничего в жизни прекрасного он до этого и не видел. Под чудесными глазами сияет синева, а сами они кажутся уж очень уставшими, но зрачки потрясающе расширены и в них, Попов видит свое восторженное лицо, сияющее, будто гирлянда на елке. Мужчина аккуратно прижимает Антона к себе и целует очень нежно и аккуратно. Пухлые губы поддаются сразу и этот мальчишка (мальчишка, который выше его на добрых полголовы) обвивает его своими руками за шею. Арсению нравится. Нравится, что этот израненный паренек так доверчиво льнет к нему. У него веки чуть-чуть подрагивают, пока Арс его целует. Нравится смотреть, как итак разукрашенная кожа покрывается ярко-алыми следами от его губ. Ему кажется, как будто десятки маков расцветают на его творении. Пожалуй, картина от этого становится только лучше. Маковым полем на твоем теле нарисовал узор…* Антон стонет ему в губы, а после его резко переворачивают, вдавливая животом в диван. Художник рассматривает спину, под кожей которой, просвечивают вены, и оглаживает ее руками. Массирует, проходится пальцами по позвонкам, повторяя губами все свои движения, а после, смочив пальцы, вводит их в мальчишку. Тот шипит, снова смешно хмурится и ругается своим любимым «черт». Арсений нежно улыбается, чувствуя тепло внутри, и целует его в вихры на затылке, заменяя пальцы членом. Его творение извивается под ним и стонет, выкрикивая имя создателя. А Попову хорошо. Хорошо не столько от того, что он прижимает к себе парня, медленно толкаясь внутри, а от того, что он любит его. И ему кажется, что эта любовь его затапливает с головой, он растворяется в ней без остатка. Он растворяется без остатка в нем.***
Арсений на самом деле очень доволен тем, что у него есть знакомый врач — Димка Позов. Благодаря ему, Попов получает заветную пачку снотворного с названием «Димедрол», а также кучу указаний о том, что им нужно пользоваться аккуратно, что передозировка опасна, но художник отмахивается, не замечая как друг смотрит на него с задумчивой опаской. Он прибегает домой с воодушевлением и глотает таблетку, запивая водой из-под крана. Его трясет от яростного возбуждения. Он смотрит на картину дикими глазами, что-то шепчет и бормочет под нос, наворачивая круги по гостиной. Сердце заходится в бешеном ритме, а во рту все пересыхает. То ли от напряжения, то ли от побочных действий лекарства. Радость овладевает им полностью, ему кажется, что счастливее его сейчас не найти. Он хохочет, разговаривает сам с собой вслух и повторяет раз за разом имя того, в чьих руках находилось его сердце. Несуществующих руках. Спустя несколько минут он наконец вырубается прямо на полу.***
Димедрол стал одним из спасений Попова. Он принимал таблетку, проваливался в сон, но как только ему стоило очнуться, он снова же бежал за новой дозой. Он закрывал глаза, и образ Антона преследовал его повсюду. Он сходил с ума, когда снова мог ясно видеть его перед собой, нежно прикасаться к его скулам и целовать, целовать, целовать. Арсению постоянно было мало. Арсению не хватало Антона, как воздуха. Как воды. Он взахлеб напивался временем с ним, проведенным во время сна, но не мог прекратить. Он зафиксировался на своем творении. Он разрушался. Мужчина уже точно не жил в реальности. Вся его жизнь начиналась во сне, вся его жизнь начиналась с Антона. Он дышал только тогда, когда спал. И это была самая настоящая боль. Та боль, которая приходила во время осознания, что его не существует. Его в реальности просто нет. Мир с ним казался бесконечно ярким, наполненным разными красками, которые просто слепили глаза. Но стоило проснуться, все вокруг становилось серым. Он был так красив, когда они лежали вместе на диване и встречали рассвет. Багрянцем солнце отражалось от его кожи, и все вокруг затапливало вишневым цветом. Но на самом деле, Арсений всегда просыпался один. Б е з н е г о. Арсений сжимает в руках пачку от таблеток, не замечая, что его трясет. Живот разрезает болью на две части, но это кажется таким неважным.Голова кружится, и в глазах все двоится. Ему нужно заснуть. Он заснет и увидит Антона. Ему просто нужно выпить таблетку. Всего лишь одну чертову таблетку, чтобы увидеть своего мальчишку, состоящего из ран и слов «черт» и «ей-Богу». Мужчина отщелкивает четыре. Быстро засовывает их в рот, не замечая количества, и глотает, даже не запивая. Давится и ложится на пол. Несколько минут и он заснет. Надо всего лишь пережить эти несколько минут.***
Дима врывается в квартиру Попова с громким отчаянным криком. Внутри клокочет досада и ненависть к себе. Он знает, что ничего хорошего он здесь не найдет. И оказывается прав. Он судорожно набирает номер скорой, а после бросается к телу Арсения. Он выглядит бесконечно осунувшимся со своими впалыми щеками и синяками под глазами. Пульс удается прощупать только спустя пару секунд, и это слабое трепыхание загнанного сердца дает хоть какую-то надежду. Скорая приезжает через восемь минут, когда Позов уже хочет на руках нести друга в больницу. Врачи диагностируют кому из-за передозировки и увозят художника в стационар, оставляя Диму одного в пустой и холодной комнате. Он беспомощно смотрит на картину, стоящую на мольберте и сползает по стене на пол. Он вытащил сотню людей из-под грозной руки всемогущей смерти, но не смог заметить и предотвратить саморазрушение лучшего друга. Не смог.***
Первое, что он чувствует, — это боль. Она разливается по венам вместо тягучей крови, она заменяет кислород в воздухе. Она повсюду, и от нее не скрыться. Открыть глаза оказывается очень сложно. Веки налиты сталью или чугуном, отчего поднять их становится чуть ли невозможным. Арсений смотрит на трубки, отходящие от его рук к каким-то аппаратам и капельницам, и думает, что в последний раз лежал в больнице лет в десять, когда ему удаляли аденоиды. Он смотрит на календарь на стене и видит, что сегодня первое марта. Щурится от яркого света и вдыхает пропитанный мартом воздух, понимая, что пахнет промозглостью, сыростью и кучей лекарств. Отвратительный запах. Отвратительный месяц. — Арсений Попов, черт, вы очнулись, ей-Богу, я уже думал это не случится, — художник вздрагивает и дыхание в нем замирает. Такого не может быть. Наверное, он умер и попал в ад, где его хотят окончательно добить тем, что он любит того, кого не существует. Но он не может ошибиться. Он любит этот голос точно так же, как акварель любит воду. Арс медленно поворачивает голову направо и видит высокую фигуру в белом халате. У его лечащего врача бледная, почти прозрачная кожа, под которой видно капилляры. У него прекрасные зеленые глаза, цвет которых находится на потрясающей середине между цветом нефрита и свежей весенней травы. На руках под рукавами белого халата виднеется множество браслетов, и этот врач, черт его подери, улыбается так лучезарно, что у Попова снова что-то сжимается в груди. — Как Вас зовут? — шепчет мужчина, чувствуя тепло, разливающееся в груди. — Антон, Антон Шастун — ваш врач, — легко смеется парнишка и хмурит брови, когда Арсения начинает колотить мелкой дрожью. Ну, конечно же Антон. Ведь по-другому и быть не могло. Арсений это знал. На календаре значится первое марта. Художник вдыхает полной грудью, пропитанный мартом воздух. Пахнет новой жизнью, надеждами и теплом. Потрясающий запах. Потрясающий месяц. Я всю жизнь ждал только тебя, ты не приходил и красил мой мир в голубую печаль, но теперь, когда я встретил тебя, мой мир сияет красным. Я люблю тебя.