Жертва собственной победы

      Душно. И шумно. Все поздравляют с «победой». Смешно. Победа?! Победа над чем? Вернее сказать, «над кем». О, маэстро. Я чувствую себя поверженным из-за того, что бокалы с вином поднимаются в мою честь. Была бы ещё, эта самая честь. Я так хочу забыться, я так хочу… Повернуть время вспять, не опускаться так низко.       Осушив очередной бокал до дна, я начинаю казаться себе самым омерзительным существом на всём свете. Особенно в окружении таких же мразей. Как и я сам. Я Вас предал. И пью сейчас не за победу, как думают Розенберг, придворные, до отвратительного гадко хохочущие девицы… Это вино – избавление. Горечь, встала комом в горле, мешая даже сделать вдох.       Душно. И отвратительно. От себя. Незаметно девицы придвигают бокал за бокалом, а я этого даже не замечаю. Не ощущаю и вкуса вина. И всё, кажется, стало блеклым, тёмным.       Невидящий взгляд наткнулся на серебряное блюдо. Уже пустое. Только вот отражение в нём… Злорадно ухмыляется моим же лицом. Нет!! Это не я. Просто не могу быть Им!       - Я не… - хриплый полушёпот, не более. Всё равно никто не услышит, даже если это был бы крик. Смотрю на своё отражение, не узнавая в нём более себя самого.       Что «Я не»? Не хотел? Смешно. Конечно хотел. Хотел в первую очередь поставить «выскочку» Моцарта на своё место. «Я не»… Знал. Не мог знать, что после всего этого я перестану ощущать мир. Перестану быть тем, кем был. Музыкантом.        Кажется, кто-то просил меня сыграть на клавесине. Нет. Мои пальцы одеревенели, в голове вата, перед глазами словно тёмная пелена, а на душе камень. Нет, я не прикоснусь более к инструменту.       - Я не посмею. – Уже более твёрдо, но так же тихо. Я потерял право зваться музыкантом. Зваться человеком.       Розенберг, этот напыщенный попугай, изображает сейчас эту же птицу, вместе с ещё несколькими прихлебалами. Гадкая пародия «Волшебной флейты» Это просто невыносимо. Резко поднимаюсь из-за стола, за которым и провёл весь этот вечер, но просто так меня не отпускают. Молодые, чем-то даже симпатичные личики окружили меня, не давая сделать и шагу. Апатия сменяется раздражением, а вскоре и яростью. С силой отталкиваю одну из девиц, отчего вокруг нарастает возмущённый гул. Пресвятая Дева Мария, какой скандал!! Придворный капельмейстер обошёлся так грубо с девушкой. Наплевать. Нет дела ни до кого из этих лжецов и лицемеров. Только одно лицо сейчас в голове. Только один голос эхом разносится по всему моему существу. И только Его музыка сейчас заставляет биться моё почерневшее сердце.       Гомон, смрад духов и вина. Удушающая какофония остались позади. Там, за застеклёнными дверьми, за лёгкими портьерами. Меня не хватятся, хоть я и являюсь виновником «торжества». Больше всего сейчас хотелось сжечь их всех. Огромный огненный феникс, обхватит крыльями всё здание. Может он заберёт и его самого? Поделом.       Свежий воздух после такой атмосферы казался ядом. Чистым, прекрасным ядом, как некстати отрезвляющим разум и хмельную голову. Идти, бежать! Куда – не важно, Лишь бы подальше отсюда.       Ноги вели сами, взгляд не останавливался ни на чём, бессмысленно скользя по всему, что было в поле зрения. Ярость от выходки тех девушек утихла почти сразу же, стоило только выйти за двери. Сейчас в радость бы была даже апатия, но вместо неё только досада, печаль и … разочарование. В самом себе.       - Разве я такой? Неужели это всё, на что я способен. Только зависть?! Предательство?!       Ноги стали ватными. Колени больно ударились о каменную брусчатку. Эта «праздничная» ночь уже переросла в утро. Пальцы замёрзли, а ведь казалось бы, что количество вина, выпитое ранее должно способствовать согреванию. Смотрю на свои руки. Пальцы. Бледные длинные пальцы – паучьи конечности, не иначе. Ни в какое сравнение не идут с теми – быстрыми, гибкими, я уверен, тёплыми.. Его.       - Мой маэстро. – Только губами. Это душа выдохнула то, что её терзало и могло бы исцелить. – Амадей.       Тёплые влажные дорожки на щеках быстро остывали, холодя и пощипывая лицо. Всё равно. И даже если бы я смог пойти сейчас к Нему. Просить прощения, на коленях, любой помощью и верной преданностью…       Он не в праве. И совсем не всё равно! Даже появляется на глаза Моцарту не сметь. Тому, кому испортил жизнь, Тому, кого так ненавидел… И кого так сильно любил.       - Я понял это так поздно.       - Никогда не поздно, мсье Сальери. – Этот голос! Тихий, но всё такой же живой. И улыбка. Не как всегда, яркая, озорная… Нет. Скромная, неуверенная, но искренняя. Он появился так незаметно. И так вовремя.       - Моцарт? – Так неуверенно и едва слышно. Так и стоя на коленях посреди проулка, со слезами на глазах и влажными дорожками на щеках. Сейчас чист. Сейчас можно сказать. – Я так виноват! Ваша музыка так прекрасна… А я всё уничтожил.       - Антонио… - Юноша впервые назвал это имя в прямом обращении. – Антонио. – Вольфганг присел на колени напротив. Теперь они были наравне. И эта его добрая улыбка… – Если Вам жаль, если Вы готовы искупить вину…       С безграничной надеждой я смотрел в глаза юного гения. Да! Я сделаю всё, что смогу, и даже больше.       Он склонил голову на бок, словно озорная птичка. А затем, придвинулся и клюнул мою щёку. Губы холодные. Первая мысль, за ней поспешили и другие, их оказалось так много, что лицо моё окаменело, но щёки – предатели, покрылись румянцем.       Вольфганг смотрел на меня, тем же добрым взглядом, но губы больше не украшала улыбка. Он ждал. Ждал, находясь в нескольких сантиметрах от моего лица.       - Я стал жертвой своей победы, Вольфганг… – удаётся подчинить свой же голос. – Но мне нужно не это… – Не голос – хрип. Кажется, даже не мой совсем.       Не отрывая взгляда от карих живых глаз самого дорогого мне человека, подаюсь вперёд. Его губы и впрямь такие холодные. Ненадолго.       -…И я проиграю ради истории. Ради Вас, маэстро.