Острее некуда

- Никому не говори, - напоминает она.       Я не посмею. И я целовала её на ночь снова и снова. Мои губы касаются её лба, а в мыслях проносится: это - фильм "Омен", это - книга "Лолита".       Я целовала её перед школой, я целовала её, когда она просила меня об этом.       У меня давно ничего не болело, а недавно, после того, как раскрылась правда, стали болеть зубы. Я терпела: нет, наверное, в мире такой боли, которой бы я не выдержала, но однажды всё же нашла время на посещение дантиста. Оказалось, всё в порядке, мне посоветовали отдохнуть и меньше волноваться.       Всего лишь боль, у которой нет физической причины. Её никак не вылечить.       После того, как правда раскрылась, в тот же день, мы какое-то время провели в разных комнатах, а потом, на кухне, сели за стол, как ни в чем не бывало, она взяла пакет молока из холодильника и упаковку печенья, шоколадного. - Хочешь? - спрашивает она и протягивает мне одну.       Я наклоняюсь и откусываю. Крошки падают на стол.       Я моргаю - это таблетки, которые дробит мама. Я моргаю - крошки, становятся просто крошками.       Эмма мне улыбается и заталкивает оставшуюся часть печенья себе в рот и начинает показушно медленно пережёвывать, еле сдерживая смех.       Я хочу спросить у неё, как она чувствует себя после того, что совершила.       Я хочу накричать на неё. Просто хочу кричать - у меня нет слов.       Но всё, что я говорю: - Не подавись.       Я ложусь на кровать и пытаюсь не думать об этом. Резко поднимаюсь, хватаю со стола резинку для волос, натягиваю её на руку и начинаю оттягивать - это не приносит мне достаточное количество боли. Красным маркером я хаотично изрисовываю руку от запястья до локтя. И забинтовываю туго и плотно. Если человек захочет навредить себе, никакие методы, предлагаемые психологами, не заставят его отвлечься от этих мыслей.       Рамки с фотографиями, стеклянные. Бутылка из-под колы, жестянка. Ножницы, маникюрные. Ножик, канцелярский. Столько всего, чем можно причинить себе боль. Однако чтобы получить достаточно боли, не больше, не меньше, мне нужно всего лишь посмотреть на неё.       Она делает это, когда посчитает нужным. А я не могу не отказать ей, не подыграть как следует. Она смотрит на меня грустно-грустно и говорит: - Ты не любишь меня. - Я люблю тебя. - Почему тогда всё происходит так? - Потому что ты моя сестра.       А она смотрит на меня, готовая выдать превосходную глупость на полном серьёзе. Разумеется, глупостью это будет только для меня. - Мы не росли вместе, мы почти не знаем друг друга. У нас разные отцы. Мы не похожи. Знаешь, я так, у разных людей поспрашивала, так они и понятия не имеют, что мы сёстры. - И только поэтому ты думаешь, что то, что происходит между нами, нормально? Потому что мы не похожи на сестёр? - Нет. Мне нравится, когда не нормально.       Говоря о ненормальности: - Ты никогда не пробовала гавайскую пиццу? - я, вообще-то, такую не пробовала тоже, - я думала, ты любишь такое. - Не. Пепперони люблю, - и заказывает её. - Она же острая. - Мне нравится. - Глупо же будет переписывать такую прекрасную статью. Ты выставишь себя врушкой и ничего больше не добьёшься, - говорит она, когда видит меня пишущей что-то в тетради, по старинке. - Я не собиралась. - Вот и славно, потому что мне всё нравится. Мне правда понравилась твоя статья.       А теперь нам жить с тем, что мы натворили. Ну, только мне. С тем, что натворила она.       Мой маленький демон сидит и слушает музыку. Не ту, которую слушала Алиса, но я всё равно вижу её рядом с собой, она каждый раз предлагает сбежать. - Снова вместо меня видишь другую? Мне стоит начать ревновать? - А стоит ли ревновать к мёртвым? - Тогда докажи обратное. Обними меня так же, как обнимала её.       И я обнимаю, и проваливаюсь в тот год. Чужой запах волос. Одежда, закрывающая всё тело. Я слышу манящее: "Давай сбежим?". И резко открываю глаза, потому что никуда мне отсюда не сбежать.